Это очень женская картина. Удивительно, но сегодня в патриархальном российском обществе самыми честными, достоверными, пусть не без шероховатостей и изъянов, становятся именно женские истории. Признающиеся в бессилии что-то изменить, открывающие бестрепетно пространство боли и переживаний — с субъективной точки зрения героини. Отдельной. Чужой. Переживающей одиночество в окружении близких и далеких. Как в «Одном маленьком ночном секрете», «Нине», «Крае надломленной луны».

Кире под сорок (Дарья Савельева). Работает в колл-центре аэропорта: «Аэропорт Пулково, я вас слушаю!». Ежедневно, затаив дыхание, смотрит на встречи, объятия, расставания. Живет вместе с младшей сестрой Верой (Аглая Тарасова) и ее двумя дочерьми: подростком Асей и картавой обаятельной малышкой Нюшей. Ежедневно Ася с Нюшей в теплых шапках бредут по снегу от дома через кружевные металлические ворота «Малая Охта» в школу или музыкалку.

Несколько лет назад после очередного конфликта мама выгнала в очередной раз забеременевшую Веру, а вместе с ней и Киру из дома, а сама потом пропала без вести. Осталась квартира в хорошем районе. Теперь что? Надо доказать в суде смерть матери (свидетели есть) и как-то быть дальше. Может, даже разъехаться с незадачливой сестрой и ее потомством и наладить собственную жизнь? Потому что собственная жизнь у Киры как-то не очень по принятым меркам складывается. Ее связи с женатыми мужчинами ранят. Но и одной быть… Что с ней не так? Красивая, самостоятельная. Неглупая. Вот даже у ее непутевой сестры, которая в кафе котлеты лепит (конечно, Тарасова слишком хороша для роли подсобной работницы на кухне), есть некий Толик, который в больнице обожженные руки лечит. Но тут хотя бы есть надежда.

Главная боль Киры — невозможность смириться со смертью мамы. Ее тень видится на льду Невы: «Мам!» Догнать невозможно. И лед уже хрупкий — вот-вот провалишься.

Как избавиться от ощущения брошенки, ощущения сиротства… Ведь они с сестрой давно взрослые. Но больше всего хочется зарыться-спрятаться в мамино пальто с дурацким кроличьим воротником, отыскать фантик от конфеты и старое фото: «Мам!»

В маминой квартире со старинной мебелью и красными обоями на стенах пахнет пылью и лекарствами. Надо бы всю мебель вывезти, проводку старую содрать, ремонт сделать, допустим, все стены покрасить в белый. И риелтора… А не будет ли это предательством? Мамы. Своего детства. Вот этой вишневой косточки у дивана… «Привет, мам».

Старшие вспоминают спасительное детство, из которого никак не выберутся, как из ставшей тесной одежды: как макароны перекидывали друг другу из тарелки в тарелку, как старшая сестра наушники пожадничала. А сказку про Кукушку, которая обиделась на детей да и бросила их, пугает до сих пор.

Их детство — не только память, но укрытие.

С ними почти постоянно сосед аутист Петя. Приходится ему помогать. Взрослый Петя на подоконнике раскладывает свое человечество и свои семьи из фигурок Lego. У него в детстве постоянная прописка.

Киру видим все время в дороге — до Пулково и обратно. В трамвае, в автобусе, в машине. Словно никак не доедет до точки назначения. Или не знает, куда ехать. В телефоне у нее рингтон «Золушки»: «А когда мой сон растаял, как ночные облака, на окне моем стояли два хрустальных башмачка».

Там же в этом женском царстве с «приходящими-проходящими» мужчинами есть еще две сестры — дочери Веры. Старшая, подросток Ася, влюблена в какого-то там… Кире ее страшно жаль: как легко разобьется ее сердце. «Ты — Балтийское море, — говорит она племяннице. — Он — «Балтика семерка». «Балтийское море»-Ася пишет стихи и хочет выбраться из маминых пут. Она долбит на фортепиано «Арабеску» — для мамы, от которой пахнет котлетами. Но в какой-то момент «Балтийское море» штормит — она бунтует.

Иля (или Наиля) Малахова — драматург со стажем (участвовала в написании сценариев фильмов «Вызов», «Брат Дэян», «Охотник», «Шультес») — в своем режиссерском дебюте «Привет, мама» словно чертит веточкой на снегу: все на полутонах, полупальцах, пунктирах, ассоциациях, не пригвожденных словом ощущениях. Кажется, очень личных. Такая легкая взвесь из неоправданных надежд, хронических обид, укорененных в детстве связях и непонятных болевых симптомах во взрослой жизни. С которыми сложно разобраться. Как со знанием о том, что здесь неподалеку, у берега замерзшей реки, лежали заледеневшие штабеля мертвых ленинградцев во время Блокады.

Есть в этом кино нечто нестерпимо и безнадежно чеховское. И нежное, как глупые слезы Веры, слушающей по телефону вранье Толика.

И время года — между зимой и весной — перепутье. И камеры Марии Фалилеевой и Дениса Клеблеева создают воздушное графическое пространство. И красные шарики — на голом дереве во дворе рядом с никуда не ведущими воротами «Малая Охта».