Сладкоголосая мандолина, нежная скрипка, томительная виолончель — это музыка.

А грохот камня о лист железа, а утробный рев освобожденного от рамок сознания, а вой ветра, забивающий уши и душу, — это что? Тоже музыка?

Iron Butterfly сами не знали, сколько длится эта вещь. Они вступали в нее, как в первобытный мир или невозможное небо, на которое опираются босые ноги Бога. Они погружались в нее, как в облако психоделии, по которому можно плутать часами и веками, не ища выхода и только в удивлении раскрывая глаза перед новыми пейзажами. Горы растут в этой вещи с угрожающей скоростью, темные, грубые горы, и с медленным спокойствием катит свои волны пустынный первородный океан, подчиняясь клавишам органа Vox Continental, на котором играет Дуг Ингл.

Название этой вещи похоже на словесный спотыкач, на камни во рту, но это было то единственное, что мог сказать о ней сочинивший ее Ингл после того, как в процессе творения выпил полтора литра калифорнийского вина. На самом деле он хотел сказать, где только что был — in a Garden of Eden.

На концертах они играли ее пятнадцать минут, семнадцать, двадцать. Мы сейчас запустим в эфир самую длинную известную нам версию, в ней 24 минуты 27 секунд. Они играют ее на концерте в Копенгагене в 1971 году. Но эти цифры мало что значат, потому что, вступив в облако психоделии, погрузившись в этот грубый и сильный мир, вы теряете чувство времени. Оно исчезает как форма жизни. Эта вещь — вещь без времени, вся состоящая из кусков и обломков творения, из созидания гор и грома, из града, барабанящего прямо по мозгам, из ослепительных вспышек гитарной ярости, из мучительных барабанных соло, в которых звучит примитив первичного сознания. И рев их голосов подобен реву ветра, еще не умеющего сдерживать себя в человеческом обществе.

У Iron Butterfly есть более связные цельные, гармоничные исполнения своей главной вещи. Можно сказать — более музыкальные. Но тут группа на вершине своего пути и одновременно в его конце. Их психика напряжена и на грани срыва. Или за гранью.

Iron Butterfly существуют до сих пор, но это уже не те люди, которые создали группу в конце шестидесятых и дали ей мощные железные крылья гигантской бабочки. Те четверо, по смыслу и обычаю своего подобного взрыву времени, прыгнули, полетели, погрузились, создали звук — и распались, не в силах выдержать энергию, которую сами вызвали из глубины или высоты своих душ, или небес, или океанов, или из того первичного прамира, где однажды побывали.