1 декабря прошлого года Мещанский районный суд Москвы завершил шестидневный марафон по оглашению приговора, которым основателя группы «Сумма» Зиявудина Магомедова приговорили к 19 годам колонии строгого режима; его старшего брата Магомеда Магомедова, бывшего сенатора от Смоленской области, — к 18 годам колонии. Еще четверых фигурантов этого дела — к лишению свободы на сроки от 7 до 12 лет. Все они признаны участниками преступного сообщества и осуждены по ст. 210 УК РФ. Несмотря на то что в уголовном деле более 800 томов и 1092 свидетеля, фабула дела вылеплена из показаний единственного человека — бывшего заместителя гендиректора «Объединенной зерновой компании» Тимура Бутова, который заключил сделку со следствием и признал вину в участии ОПС. (Сам Бутов получил лишь условный срок.)

Приговор в отношении братьев Магомедовых и их «подельников» еще не вступил в законную силу (никак не успевают изготовить протокол), а вот решение Хамовнического районного суда Москвы, оглашенное в ночь с 10 на 11 января 2023 года, уже вступило. Этим судебным решением изъяты в доход государства 92,4% акций FESCO, некогда крупнейшей в Европе частной транспортно-логистической компании, оказывающей услуги по морским, железнодорожным, автомобильным перевозкам и обслуживанию на собственных терминалах в крупнейших портах России и СНГ. До ареста 32,5% акций FESCO принадлежали Зиявудину Магомедову. И все уголовное дело в отношении братьев выглядит спецоперацией по отъему акций FESCO.

Политик и коммерсант Магомед Магомедов, оказавшийся втянутым в это дело, содержится в «Лефортово» с 30 марта 2018 года. Из-за тюремной решетки он не только наблюдает (в меру возможностей) за испытаниями, через которые проходит Россия, — но и осмысляет их через призму классической и современной философии.

Мы предлагаем вниманию читателей одну из работ М. Магомедова, которую он передал в редакцию «Новой».

I. Силач

«Бессмертные» Кира и фаланги Александра, легионы Цезаря и испанские терции, «Ворчуны» Наполеона и американские авианосцы преследовали одну цель — добиться повиновения, демонстрируя имманентно присущую готовность применить насилие.

Да, «на штыках неудобно сидеть», поэтому внедряются законы, чтобы повиновение стало добродетелью. Но первична сила, она базис всего. Если ее нет (или кажется, что ее УЖЕ нет), миропорядок рушится, и она (сила) должна опять явить себя во всей своей ужасающей эстетике, а не явит — появится другая сила, начнется новый цикл.

Центров силы всегда много.

В мире, где нет доминирующего центра, способного принудить основных акторов к сдержанности, при наличии национального эгоизма, в основе которого лежит изрядная толика ксенофобии (увы, самые успешные государства на длинных исторических отрезках — самые ксенофобные), неуверенность в отсутствии агрессивных намерений у противника, главными добродетелями являются военная мощь и коварство.

Чтобы мочь жить, необходимо мочь убивать! И даже рост производительности труда, научные открытия, технологические прорывы в отдельной стране (или группе стран) вовсе не обязательно происходят в интересах всего человечества, так как велико искушение использовать их для самого главного — проецирования своей военной мощи. В конце концов, грабили, торговали рабами и колонизировали всегда, но глобального господства достиг Запад, потому что занимался не только вышеперечисленным, но и изобрел науку, которая в первую очередь использовалась для развития военных технологий.

Если до изобретения пулемета Максима с африканскими вождями пытались договориться, то после битвы при Омдурмане необходимость в этом отпала. Европейские державы стали просто делить страны Черного континента (ирония истории: в начале ХХ века многие считали, что война в Европе с изобретением пулеметов невозможна, так как жертвы будут огромными).

Начиная с Наполеоновских войн, на арене появилась новая сила — вооруженный народ. Благодаря этому Франция при абсолютной несопоставимости демографических потенциалов на протяжении почти четверти века противостояла различным коалициям (последняя состояла из России, Великобритании, Австрии, Пруссии, Испании, Португалии и даже Швеции, во главе которой стоял наполеоновский маршал Бернадот). Отныне воюют не во имя суверена или интересов его династии, а в интересах всех.

Внутри любой общности идет противостояние между поднимающейся снизу, живой и естественной энергией и идущим сверху порядком, всегда существует множественность отношений, разнородных, напряженных, зачастую — разнонаправленных сил, которые власти необходимо кодировать, фиксировать и канонизировать в рамках демократического, политического процесса.

Но как демократия — не есть естественное состояние, а посему ее (демократию) необходимо искусственно поддерживать, так и отсутствие войны — есть, скорее, ненормальность, которую политике редко когда удается долго сохранять…

И тогда в дело вступает «продолжение политики другими средствами». Сила ведет к войне, чтобы война выявила сильного, ибо все хотят справедливости. А со времен Фрасимаха известно: «Справедливость — это то, что полезно сильнейшему».

II.

Нарратив

«Человек в своих действиях, так же как и в преданиях, это прежде всего повествующее животное». Асладер Макинтайр понимал, что обряды и обычаи, являющиеся клеем любого сообщества, легенды (отсутствие которых является чудовищным недостатком, который необходимо устранить), трагические мифы, последовательность событий, происходивших с правителями и героями, — все это лежит в базисе нарративов, помогающих людям самоидентифицировать себя, самоконтролировать себя и в конечном счете сплачивающих их на основе осознания общности прошлого, а значит, и будущего. Все прочие общности, страны ощущаются только с точки зрения их опасности, а если они делают что-либо благое — так это в силу особого коварства.

А когда возникает политическая целесообразность (претензии на ту или иную территорию) — начинается «соревнование» нарративов, а все, что мешает победе (например, противоречивые документы, двусмысленные трактовки), вырывается из прошлого, если кажется, что история не так велика, как хочется, — ее подправляют.

«Тот, кто выстрелит в свое прошлое из пистолета, в того будущее выстрелит из пушки». Задача — чтобы в идеале политические границы совпадали с границами, «очерченными» нарративом. Иногда это даже удавалось, например, иррендента в Италии в XIX веке. Вся интеллектуальная элита для решения этой благородной задачи должна доказывать, что нравы данной нации всегда были выше, чем у всех окружающих народов, армия если и проигрывала, то только из-за предательства и козней врагов, культура — самая богатая, а религия — единственно верная.

Отдельно стоит рассмотреть проблему морали, которая также лежит в основе любого повествования.

Словом «идиот» в Риме называли граждан, не принимавших участия в Общем деле (res publica) и, следовательно, не приносивших ему никакой пользы. Но природные ландшафты, уровни политического и технологического развития различных обществ сильно различаются. Там, где условия существования неустойчивы, а значит, риски выше, — есть необходимость взаимной подстраховки, следовательно, распространены общинные настроения, а там, где результат зависит больше от приложенных усилий и меньше от удачи — сильнее развит индивидуализм.

Столетия существования в рамках определенной выбранной линии поведения вырабатывали моральный кодекс этноса, готовность принять ту или иную монотеистическую религию. Мартин Лютер писал: «Я соблюдаю заповеди, данные Моисеем, не потому, что так заповедовал Моисей, но потому, что они привиты мне в силу моей природы, а Моисей вторит этой природе слово в слово». Вряд ли родоначальник Реформации был бы так же не успешен, прибей он свои 95 тезисов не в Виттенберге, а где-нибудь в зоне рискованного земледелия.

Все ограничены в выборе, а все ограниченное имеет свою первопричину, которая, в свою очередь, имеет свою причину, бесконечно этот ряд продолжаться не может, первый член в ряду не имеет причины, иначе он не первый…

Лучший, а значит, самый убедительный нарратив тот, который повествует о божественной природе суверена. Египетские фараоны и римские императоры обожествлялись, японские микадо считались прямыми потомками богини солнца Аматэрасу, следовательно, также имели божественную природу. Даже в средневековой Европе еще встречаются попытки придать власти монарха метафизический характер.

Такой подход крайне полезен с точки зрения укрепления внутренней стабильности, но приводит к тому, что во внешней политике государства ведут себя как индивидуумы, независимые от других индивидуумов (государств), конфликты между которыми можно разрешать только войной, либо при таком способе обустройства стран сначала постулируется ИСТИНА, носящая трансцендентный характер, в то время как для снижения вероятности столкновения к ИСТИНЕ договариваются продвигаться вместе, пользуясь понятными и принятыми всеми сторонами инструментариями.

Самая большая опасность для мира — это апелляция к трансценденции. Томас Гоббс в «Левиафане» отмечает, что

Власть — есть знание, только существование одной власти и одного знания приведет к миру. Никаких повествований, никаких толкований и интерпретации Священных Писаний. Развитие таких идей подталкивало то, что в это время трансцендентность, как обоснование легитимности власти, в Европе себя полностью и окончательно исчерпала.

Этому способствовало наличие на относительно небольшой территории нескольких религий, адепты которых вели между собой теологические споры, периодически переходящие в кровавые войны. Ничто не разрушает метафизическую ИСТИНУ так, как обсуждение ее достоверности. Ни католики, ни протестанты не могли одержать решающую победу. Зато зародился либерализм, призывающий согласиться с тем, что можно не соглашаться. Больше никаких апелляций к трансценденции, никаких «хождений в Каноссу», свобода действий государств ограничена лишь заключенным в 1648 году Вестфальским договором, базирующимся на балансе интересов, Realpolitik.

На Японских островах сложилась иная ситуация. Там потребовалось еще 300 лет, прежде чем легитимность, базирующаяся на божественном происхождении Императора, не канула в НЕБЫТИЕ, столкнувшись с суровыми реалиями БЫТИЯ в виде войны, ядерных бомбардировок и оккупации, которая, по сути, олицетворяла иную, высшую на тот момент форму легитимности. Легитимности, добытой путем победы на поле боя.

III.

Номос

Нельзя не согласиться с Робертом Кавером, что закон и нарратив неразрывно связаны, но это абсолютно разные жанры. Проблема в том, что в межгосударственных отношениях повествования одной нации не комплементарны повествованию другой, особенно — если это соседние, цивилизационно близкие страны.

В борьбе за мировое влияние нарративы имеют важное значение (пресловутые soft power). Оруэлловское «кто контролирует прошлое — тот контролирует будущее. Кто контролирует настоящее — тот контролирует прошлое» недалеко от истины. Но…

В мире, где много различных моралей, выше любой из них — raison d’État, где международная политика — суть пространство произвола, а главнейшей характеристикой сверхдержав является способность открыто использовать двойные поведенческие стандарты, использование нарративов (как и трансценденции в прошлом) в межгосударственных отношениях лишь увеличивает вероятность использования силы для разрешения противоречий, которые будут всегда, поскольку человек обладает свободой воли.

Правда, по его мнению, до тех пор, пока не существует мирового правительства, этот вопрос носит скорее этический, а не юридический характер.

Иммануил Кант в своем трактате «О вечном мире» утверждает, что РАЗУМ осуждает войну, предотвратить которую могут только ЗАКОНЫ. И, начавшись с Версальского мира, процесс законотворчества уже не останавливался. Утрехтский, Венский, Версальский и Ялтинский миры «гениально… изобретали новые формы для новых проблем». И хотя они в первую очередь фиксировали привилегии победителей, нельзя не признать, что в целом они работали на Summum bonum.

Войны по-прежнему случаются, но человеческих жертв стало меньше и в абсолютных и тем более относительных цифрах.

В то же время мирное население покоренных городов не принято варить живыми в котлах (как это практиковал Чингисхан и не только он). Наоборот, апеллируя к мировому сообществу, стороны конфликтов склонны скорее преувеличивать реальные цифры своих потерь среди мирных жителей. Пленных не убивают, так как есть Красный Крест и Красный Полумесяц, международные суды и пресса, а не потому, что хотят получить за них выкуп или продать на невольничьем рынке.

Как заметил Мартин Лютер Кинг: «Дуга нравственной Вселенной длинная, но она склоняется к справедливости». Не к справедливости, понимаемой как выгода для сильнейшего, который навяжет остальным свой насильственный порядок, являющийся тем не менее лишь прологом последующего беспорядка. А справедливости, базирующейся на приемлемых для всех моралей и этики межгосударственных отношениях.

Это и есть самое сложное, но процесс уже идет благодаря УТОПИЯМ и АНТИУТОПИЯМ, работам великих философов и научным открытиям, технологическим достижениям и, конечно (вот где уместно апеллировать к трансцендентности), мировым религиям, вполне комплиментарным друг другу в канонических вопросах. Главное — это поступательность и необратимость.

Это тот случай, когда

(если, конечно, не подходить к этому эсхатологически), а движение само по себе снижает вероятность! ВЕРОЯТНОСТЬ ВОЙНЫ ВСЕХ ПРОТИВ ВСЕХ.

Магомед Магомедов, уздень.