«Такую опеку обязательно разогнать надо, сотрудников и руководителей лишить права занимать эти должности. По закону, который мы будем принимать в первом чтении, только близкие родственники смогут не проходить предварительную подготовку, а все остальные должны будут пройти психологическую экспертизу, получить заключение. Проводя подготовку, они что, не видели, адекватна, неадекватна эта женщина? Семья благополучная или нет? Можно ли ей столько детей отдавать?»

«Сейчас люди, которые идут в школу приемных родителей (ШПР), получают сертификат о прослушанном курсе, если они просто посещали занятия. Человек может быть социально невменяем, но, если у него есть работа и жилье, оснований отказать ему в праве усыновить ребенка у школ приемных родителей нет: они просто дадут ему справку о прослушанном курсе. Хотя в опеке ему могут и отказать. Справка от психиатра, которую должны приносить кандидаты в усыновители и опекуны, — формальность. Обычно прием у психиатра, к которому приходят за справкой, занимает пять минут, психиатр ставит диагноз «здоров». Склонность к насилию за такой прием невозможно выявить.

На пути усыновителя к родительству нет ни одного этапа, на котором бы всерьез проверяли его вменяемость. И я понимаю, что это беспокоит депутатов. Но вменяемость кандидата в усыновители не проверяют просто потому, что нет методик, способных ее научно обоснованно проверить. Если все делать как следует, можно было бы взять какой-то район, в котором кандидатов в усыновители проверяли бы по конкретным методикам и смотрели бы по статистике: уменьшилось ли количество отказов и вторичных отказов, — чтобы была какая-то доказательная база. Но авторы законопроекта проталкивают социально-психологическое обследование семьи и проживающих рядом людей, просто нагоняя на них страху: ой, усыновители отказываются от детей, надо что-то делать. Но кто, какими ресурсами, по какой методике будет проводить это тестирование — непонятно».

«Идея о том, что кандидатов в усыновители нужно лучше контролировать — это бред, и я уже устала обсуждать этот бред. Не существует никаких методик, которые позволяют отделять хороших кандидатов от плохих. Те, кто декларирует, что у них есть такие методики, ни разу не ответили на просьбу их показать. Да, они показывают какой-то набор тестов. Но нет никаких доказательств, что эти методики действительно работают как надежный фильтр кандидатов. Существуют регионы, в частности Московская область, где это тестирование кандидатов идет годами. Оно формально добровольное, как требует законодательство, так что с каждого, кто проходит это тестирование, берут согласие на него, но фактически это тестирование проходит принудительно, людей заставляют подписать бумагу о добровольности этого безобразия, и они берут под козырек.

Это делается много лет почти тотально, но где же результат? Если вы поголовно тестируете кандидатов — покажите, какая у нас стала отличная статистика: не стало вторичных отказов, или стало гораздо меньше, или что-то еще. Но такой аргумент нигде не приводится, потому что фактически ничего не меняется».

«Теперь это безобразие становится обязательным на всей территории России, — говорит Дина Магнат. — За дело возьмутся неподготовленные и необученные психологи. Те, кто подготовлен и обучен, вопят от ужаса, потому что методик нет. Там, где психологическое тестирование используется разумно, результаты выдаются на руки кандидатам, но там ничего нет про то, можно ему давать ребенка или нельзя. Кандидату говорят: смотрите, у вас повышена тревожность, у вас высокая ригидность, смотрите, к каким проблемам это может привести, давайте поговорим о том, как с этим обходиться. Но это не фильтр по отделению хороших от плохих.

Кандидат получает заключение и разрешение идти к детям на том этапе, когда еще неизвестно, какого ребенка он возьмет. То есть людей тестируют на пригодность быть родителем неизвестных детей в неизвестном возрасте и неизвестном количестве. А ведь человек может быть прекрасным родителем младенцу и плохо справляться с родительством подростка, или наоборот.

Эта процедура в любом случае показывает сиюминутный срез: вот сейчас эти люди находятся вот в таком состоянии. Что с ними будет через полгода, через год — тестирование не говорит ничего».

«ШПР не может и не должна заниматься контролем и выдачей разрешений на усыновительство, — убеждена Дина Магнат. — В ШПР вся работа строится на контакте, чтобы потом приемная семья пришла к нам за помощью, если она будет нужна. А если ШПР передать функцию контроля, то это убьет подготовку приемных родителей, а она в нашей стране и так не слишком хорошая. Люди не пойдут рассказывать о своих сложностях тому, кто принимает решение, быть им родителями или нет».

«Я не очень понимаю, почему люди в опеке до сих пор еще работают, — делится Дина Магнат. — Нагрузка дикая, платят мало, при этом спектр обязанностей безумный. Сотрудники органов опеки должны быть, во-первых, юристами, чтобы разбираться с имущественными правами детей: наследственными, при разводах, при купле-продаже квартир. Во-вторых, они должны каким-то образом отслеживать неблагополучные семьи, ездить с полицией на отобрание детей в асоциальные семьи. В-третьих, они должны заниматься документами на опеку и усыновление. В-четвертых, должны участвовать в делах по разводам, если люди не могут договориться. А есть еще в-пятых, в-седьмых, в-девятых… Количество семей в каждом районе безумное, при этом сотрудников органов опеки никто не учит. В лучшем случае это просто юристы, но ведь недостаточно быть юристом, чтобы справляться со всеми этими обязанностями. А когда случается ЧП, именно сотрудников органов опеки обвиняют во всех грехах, их полощут в СМИ, их проверяет прокуратура, именно против них возбуждают уголовные дела — хотя совершенно непонятно, как именно сотрудник опеки должен был догадаться, что в этой конкретной семье будет происходить насилие над ребенком. Никто его этому не учит, никто ему в этом не помогает. Видимо, он должен иметь третий глаз. А если он его не имеет — он пойдет под суд.

И тут депутаты ему еще велят заняться сопровождением приемных семей. Это заведомая профанация: если бы у сотрудников опеки в сутках было 72 часа и образование не только юридическое, но еще и восемь разных, они бы не могли делать эту работу. На них возложены функции контроля, а совмещать контроль и сопровождение невозможно в одном лице. Если ты контролирующий орган, люди не будут тебе рассказывать о своих проблемах».

«Это звучит как разумная история, — комментирует Дина Магнат. — Ребенку и родителям нужно какое-то время на адаптацию. Но при этом важно, чтобы у тех, кто принимает решение на месте, оставалась какая-то гибкость, пространство для маневра, потому что даже самые разумные регламенты во всем, что касается взаимоотношения людей и человеческих судеб, не могут предусмотреть все на свете случаи, и всегда остаются ситуации, внутри которых эти регламенты вредны».

«Законопроект ужесточает требования к усыновителям и опекунам — и одновременно убирает все требования к близким родственникам: им больше не надо проходить ШПР, снимаются требования к жилью. А почему, собственно? — задается вопросом Светлана Строганова. — Ведь бабушки, которые берут детей, оставшихся без родительского попечения, тоже как-то вложились в то, что ребенок остался сиротой. Более того, у ребенка горе: он лишился родителей. Но и у бабушки горе: она потеряла своих детей. Одно горе наслаивается на другое горе, но никакого профессионального сопровождения этой семьи не предполагается».

«Бабушки и дедушки и сейчас не должны проходить никакие курсы, — говорит Дина Магнат. — Но именно родственники больше всего берут детей под опеку, и именно родственники больше всего от них отказываются. Чаще всего история с родственными отказами выглядит так: бабушки и дедушки берут ребенка не потому, что родители умерли, а потому, что у них алкоголизм или наркомания, ослабленная семья или лишение родительских прав. Бабушка подхватывает этого ребенка лет в пять, при этом она уже немолодая, сама много пережила, она его как-то растит до его подросткового возраста, в подростковом возрасте он идет вразнос, она снимает опеку. Это просто классика жанра, о таких случаях может рассказать любой сотрудник опеки. Их сотни — таких бабушек на всю страну. Нельзя сказать, что им точно поможет. Но что им точно не поможет — это дополнительный контроль. А поможет возможность куда-то прийти, поговорить с кем-то о том, что она сама неудачная мать, дочку вырастила, а та спилась. Кому-то — поговорить о том, как быть с этим неслухом. Кому-то — помочь со школой, потому что школа нагнетает напряжение. Но если в Москве, Петербурге, Новосибирске еще можно найти, куда пойти, то в каком-нибудь селе — скорее нет, чем да».

«Похоже, при подготовке этого законопроекта профессионалов вообще не спросили, — огорчается Светлана Строганова. — Я спрашивала представителей ведущих НКО в нашей области — ни с кем из них не консультировались при подготовке этого законопроекта. В общем, все это имитация бурной деятельности, одно расстройство».