На выставке «Выбор Добычиной» в московском Музее русского импрессионизма сейчас показывают картины, напоминающие об основных выставках Художественного бюро — это не реконструкция истории, но рассказ о вехах. Здесь много неожиданного, хотя выбор куратору было сделать непросто: Добычина выставляла и откровенный салон, и настолько непривычное глазу, что малообразованная публика и обслуживающая ее пресса заходились в гневе.

Критика отказывалась принимать новый язык. Газета «Петроградский листок», например, так писала об очередном вернисаже:

Важное пояснение: в Удельном под Петербургом находился большой комплекс психиатрических лечебниц — настоящий архитектурный шедевр медицинской архитектуры для дворян и «простого люда», сравнимый с комплексами в Вене или Каталонии; научные наблюдения здесь, в частности, проводили академики Бехтерев и Павлов.

В отлично изданном каталоге есть и другие цитаты из современников, захлебывающихся собственным консерватизмом и вряд ли даже в кошмарном сне представлявших себе, что 100 лет спустя Машков с Кончаловским станут украшением основной экспозиции Третьяковской галереи, что всемирную славу обретет Наталья Гончарова. О ее выставке журналисты писали уничижительно:

Когда Добычина организовала персональную выставку Гончаровой, вой в прессе поднялся страшный, после открытия 12 работ были изъяты по причинам, как сказали бы сегодня, «оскорбления чувств верующих», правда, до суда дела не дошло, «иноагентом» Добычину не объявили, а картины вскоре вернули в экспозицию (о, где те прокуроры царских времен?!). В истории остались лишь комментарии вроде звучащего в аудиогиде к выставке:

Это уже «Петроградский листок» — на самом деле упоминавшийся прежде «Петербургский листок», переименованный после начала мировой войны. Когда-то газета подавала большие надежды, там печатались Станюкович и Глеб Успенский, но интересы прибыли взяли свое: голос петербургского обывателя заглушил его разум. Добычина ловко лавировала между «широкими вкусами» и прорывами в будущее, не чуждалась откровенно салонного искусства, выставляла и политически актуальное — например, привезенную с фронтов графику Евгения Лансере и Добужинского.

Добычина вообще много показывала художников круга «Мир искусства», они были ее основной арт-силой, приносили, судя по всему, наибольший доход. К концу войны объединение «Мир искусства» превратилось в новое Товарищество передвижников, эклектичное по форме и коммерческое по сути учреждение, мало что сохранившее от первого, дягилевского «Мира искусства» рубежа веков, пусть многие из мирискусников первого призыва и стали учредителями нового проекта. Среди них был и Александр Бенуа, не раз участвовавший в выставках Добычиной и сохранивший с ней отношения и после эмиграции. Именно она во многом «вынудила» — то есть уговорила — Бенуа отправиться в 1925-м по приглашению дягилевских «Русских сезонов» во Францию, где он и остался.

На третьем этаже музея русского импрессионизма — как обычно, специальный проект, в данном случае выглядящий как очередной раздел выставки — о начатых, но так и не осуществленных планах. Показывают, в частности, Бакста и Судейкина, Рериха и Шухаева, японские гравюры XIX века, а также иранскую живопись из Музея искусства народов Востока.

После революции добычинские дела постепенно сошли на нет; самое яркое из событий этого времени — посмертная выставка Николая Кульбина (июнь 1918-го), близкого друга Добычиной и во многом идеолога ее левацких устремлений в искусстве. В начале 1919-го деятельность бюро прекратилась окончательно. После этого началась жизнь дилера: Добычина помогала художникам продавать свои работы в коллекции нуворишей, а нэпманам — чувствовать себя в искусстве как дома. Длилось это недолго и кончилось нервным расстройством посредника.

В середине 20-х Добычиной удалось выехать в Висбаден, где она лечилась от нервных болезней (клиническая депрессия преследовала ее всю оставшуюся жизнь). Она хотела остаться в Европе или хотя бы повидать друзей в Париже. До Парижа Добычина все-таки доехала, но в итоге вернулась в Россию — ее приняли на работу в отдел русского искусства Русского музея. Вместе с Николаем Пуниным и Петром Нерадовским она даже поучаствовала в организации знаковой выставки «Искусство РСФСР за 15 лет», но жизнь уже была нестабильной. Еще в 1930 году власть предприняла попытку изъять у Добычиной ее коллекцию, размещавшуюся в четырех комнатах знаменитого «дома Бенуа» на улице Красных зорь, ныне вновь Каменноостровском проспекте, — том самом, где жил Киров. Тогда ее собственную коллекцию описали уже в третий раз.

Кое-что из ее бывшей коллекции сейчас показывают на фабрике «Большевик».

В 1935-м Добычина вовремя переехала из Ленинграда в Москву, это позволило ей спрятаться от репрессий, но не позволило полноценно заниматься искусством. Ей предстояло в качестве заведующей Художественным отделом в Музее революции оформлять зал подарков Сталину и музей Серго Орджоникидзе (куда он в итоге делся?), а также выставки в городских парках. Бывший теоретик авангарда Пунин в это время собирал ложки в столовой лагеря для инвалидов. Добычиной определенно повезло: место ее захоронения на Востряковском кладбище в Москве, в отличие от могилы Пунина, известно.