Ну, например: Америка, 1935 год, президентские выборы. Вместо Рузвельта к власти приходит некто Бэз Уиндрип, демократ — не слишком умный политик с не слишком убедительной программой, но харизматик и популист. Он обещает всем избирателям счастье даром: повышение общего дохода в десятки раз, славу и процветание Америки, защиту от всевозможных внешних и внутренних врагов — в общем, все то, что принято обещать, но не принято исполнять. Кроме того, основную ставку сторонники Уиндрипа делают на так называемую «Лигу забытых людей» — союз, обещающий славу и благоденствие всем, кто чувствует себя недооцененным, недонагражденным, униженным и оскорбленным. А таких, как мы понимаем, как раз большинство.

Короче говоря, уставшее от Великой депрессии общество, мечтающее о «сильной руке», как «в старые добрые времена», на этот популизм клюет легко и с удовольствием.

Но переубедить большинство, страждущее красивой жизни, нельзя: «Америка — это единственная свободная страна на земле! И, кроме того, наша страна слишком огромна для переворота! Нет, нет! Здесь, у нас, это невозможно!»

Да и как переубеждать, когда на стороне Уиндрипа сам Бог: основным голосом предвыборной кампании демократов становится епископ Прэнг, который, не жалея живота своего, гастролирует с проповедями по всем крупнейшим городам страны и выступает в залах для бокса, в кинодворцах, на оружейных заводах, на бейсбольных полях и в цирках.

«Когда его хулители робко намекали, что все это очень романтично, забавно и красочно, но не очень-то достойно, епископ Прэнг отвечал: «Учитель охотно говорил и перед любыми простолюдинами, желавшими слушать его»; никто не осмеливался возразить ему на это: «Вы-то ведь не Учитель… пока еще».

В конце концов с кандидатурой Уиндрипа смиряются даже противники: может быть, и при фашизме все будет спокойно, и можно будет по-прежнему распивать чай, да, пожалуй, еще и с медом. Уиндрип становится президентом, и через восемь дней от свободолюбивой Америки не остается камня на камне.

Помимо типичного — изменения Конституции и запрета на запрет ее последующих изменений, создания специальных военных подразделений («минитменов»), кровавых пыток в тюрьмах, изгнания евреев со всех должностей, монополии на религию, закрытия газет и полного контроля над СМИ, — предпринимаются и менее банальные меры: например, такие, как защита общества при помощи «превентивных арестов».

Основной поддержкой военного курса, как до этого уиндриповской избирательной кампании, снова становится церковь. Официально объявляется, что пацифизм полностью противоречит идее христианства.

«Наряду со многими священниками, которые считали своим христианским долгом противиться порабощению и истязаниям своей паствы, было немало прославленных пастырей, главным образом в больших городах, чьи проповеди по понедельникам печатались в газетах, которым корпоизм дал возможность с большим шумом и выгодой исповедовать патриотизм. Их призванием было творить благое дело, очищая от грехов и примиряя с небом бедных храбрых юношей-воинов, и если не было войны, где они могли бы это делать, они не жалели сил, чтобы ее затеять».

Тех священников, которые с официальной церковью не согласны, конечно же, оперативно перемещают в концлагеря, где один из них, замученный пытками и нечеловеческими условиями, в конце концов восклицает: «Отче наш, ты так долго прощал! Не прощай им, но прокляни их, ибо они ведают, что творят!»

Внешние враги тоже находятся очень быстро: оказывается, что все окружающие страны только и делают, что посягают на суверенитет и независимость уиндриповской империи. Политики совершенствуют риторику публичных выступлений: Америка, говорят они, это единственная страна среди великих держав, которая не стремится к завоеваниям. Самое большое ее желание — это чтобы ее наконец оставили в покое. Они проповедуют мир через оборону. Они призывают тратить миллионы на вооружение.

В конце концов от некого секретного осведомителя, пересекшего границу в присутствии десятка случайно оказавшихся поблизости репортеров, разведка получает сведения о том, что на Штаты вот-вот собирается вероломно напасть Мексика. «В ответ на эту угрозу Америка, единственная страна, никогда не проигрывавшая войны и никогда не начинавшая несправедливой войны, по сообщению чикагской «Дейли ивнинг корпорейт», поднялась как один человек».

На фоне всего этого развивается история Дормэса Джессепа, редактора газеты «Информер», который изо всех сил старается сначала сохранить газету — хотя бы в относительной независимости, хотя бы просто не восхваляя режим, — а потом и самого себя. Джессеп проходит через работу в подполье, через концлагерь, потом бежит за границу, но вскоре снова возвращается в американское подполье.

В отличие от всех уже изученных нами типов человека, помещенного в тоталитарную среду, личность Джессепа в этой среде не ломается, не прогибается и не деформируется. Скорее наоборот: его личность проявляется, как фотография. До прихода к власти Уиндрипа он был никем: имел жену и любовницу, мало чем интересовался, верстал новостные полосы, срок жизни которых ограничивался несколькими часами до завтрака. Обычный серый клерк.

И в условиях разразившейся катастрофы, может быть, только и имеет смысл заниматься совершенствованием собственной сопротивляемости. А там, докуда болезнь фашизма еще не дотянулась, нужно наблюдать.

Ведь эта болезнь начинается с малого: с обливания кетчупом, с запретов на въезд, с попытки объявить фашизированной целую нацию или всех носителей какого-нибудь языка. Фашизм всегда начинается с уверенности, что «у нас это невозможно». И такие симптомы нужно блокировать сразу при их появлении — пока не стало поздно.