Утром 10 мая 1972 года Иосифу Бродскому неожиданно позвонили. На том конце провода был полковник Пушкарев из отдела виз и регистрации (ОВИР) при МВД СССР. Он попросил поэта явиться к нему в отдел в удобное время, «чтобы поговорить». По воспоминаниям друзей Бродского, присутствовавших при разговоре, положив трубку, поэт сказал: «Такого не бывает». Инициатива ОВИРа действительно казалась беспрецедентной, поскольку в 1968–1971 годах количество получивших разрешение на выезд из Ленинграда в Израиль была близка к нулю: в то время власти максимально затрудняли гражданам процессы эмиграции.

Но еще удивительнее было другое: Бродский и не стремился никуда уезжать.

В ОВИР у поэта спросили: «Вы собираетесь в Израиль?» — на что тот, удивленный вопросом, ответил: «Нет».

Вопрос об отъезде был задан Пушкаревым потому, что поэт уже получал вызовы из Израиля, но не ехал туда. Бродскому предложили немедленно подать документы на выезд из страны в трехдневный срок и приставили к нему сотрудника, который поможет с документацией. Поэт позже вспоминал, что в тот момент он «не то чтобы лишился дара речи, но некоторое время молчал», а затем сказал: «Да, согласен»: в случае отказа была вероятность его отправки на бесконечные допросы, в тюрьму или психбольницу.

12 мая поэт сдал все документы для выезда, а 18 мая в ОВИР ему сообщили, что разрешение получено. На сборы поэту дали 18 дней, а виза была выдана ему в день его 32-летия — 24 мая 1972 года: Бродский пытался до последнего оттянуть день отъезда, но власти хотели избавиться от него как можно быстрее. Получая визу, Бродский сказал: «Спасибо». На что ему последовал ответ: «Не за что». «Действительно, не за что», — резюмировал тогда поэт. События явно развивались не по его сценарию.

Отъезд Бродского категорически не устраивал, поскольку предполагал лишение советского гражданства и, соответственно, невозможность возвращения домой: он же хотел не уехать на совсем, а выезжать в другие страны и возвращаться в СССР. Выславший Бродского из страны зампред КГБ Бобков, не желая раскрывать деталей принятого в 1972 году решения, в интервью 2013 года, использованном в фильме «Бродский не поэт», говорил о причинах высылки поэта: «Он вел себя так, как ему надо было. И именно так и хотел себя вести».

В день своего отъезда Бродский отправил письмо Леониду Брежневу. Обращение к бывшему главе СССР было опубликовано лишь в 1989 году (изначально Бродский не планировал делать его открытым). В письме он просил «дать возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле». И писал:

«Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством. Не чувствую и сейчас. Ибо, переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом. Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге.

Я хочу верить и в то, и в другое. Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых. Единственная правота — доброта. От зла, от гнева, от ненависти — пусть именуемых праведными — никто не выигрывает.

Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело. Условия существования слишком тяжелы, чтобы их еще усложнять. Я надеюсь, Вы поймете меня правильно, поймете, о чем я прошу.

Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной. Напротив, я думаю, что во многом прав. Я не знаю, каков будет Ваш ответ на мою просьбу, будет ли он иметь место вообще. Жаль, что не написал Вам раньше, а теперь уже и времени не осталось».

Утром воскресенья 4 июня 1972 года уже лишенный советского гражданства Бродский сидел на старом кожаном чемодане перед главным входом в международный терминал ленинградского аэропорта, ожидая очереди на таможенный досмотр. В кармане его пиджака лежал билет на рейс «Аэрофлота» из Ленинграда в Будапешт, а вместо паспорта была действительная до 5 июня 1972 года выездная виза на постоянное жительство в Израиль на имя Бродского Иосифа Александровича. Следующий самолет после пятичасовой пересадки в Будапеште переместил неугодного поэта по предписанному еврейской эмиграции маршруту — в Вену.

После приземления Бродского в Вене в аэропорту его встретил американский славист, литературовед Карл Проффер, который спросил Иосифа, куда бы он хотел поехать. И, получив ответ «не знаю», затем предложил ему работу в Мичиганском университете. Бродский принял это предложение. Близкие к нему люди потом вспоминали, что вскоре его известность основывалась уже не на том, что он успел совершить на родине, а на том, что «он делал на новой»: он сразу начал трудиться, вместо того чтобы «просто пользоваться статусом жертвы и плыть по течению».

Через два дня после приезда в Вену Бродский отправился знакомиться с англо-американским поэтом Уистоном Оденом, которого, наряду с Ахматовой, называл поэтом, оказавшим на него решающее влияние. Оден отнесся к Иосифу «с необыкновенным участием», сразу взял его под опеку и ввел в литературные круги: познакомил с литераторами Исайей Берлином, Стивеном Спендером, Шеймасом Хани и Робертом Лоуэллом.

15 июня 1972 года Бродский получил разрешение на въезд в США для работы в университете. Уже находясь в эмиграции, он избегал подробностей своего отъезда из СССР. При этом Бродский был первым большим русским писателем после Евгения Замятина, который легально покинул Советский Союз.

Его отъезд был выключен из советской политической повестки, поскольку Бродский сознательно дистанцировался от политики и не участвовал в диссидентском движении. По этой причине у Бродского еще до отъезда была надежда на получение привилегированного статуса обладателя открытой визы в загранпаспорте, а его близкие верили, что он вернется на родину.

Бродский прожил в изгнании 24 года. Тосковал по Ленинграду, но так и не вернулся на родину. И ни разу не приехал в родной город, хоть и был удостоен звания его почетного жителя. Однажды он сказал: «Это (возвращение на родину) до известной степени похоже на возвращение к прежней жене. При этом не важно, что стало с ней. Важно, что произошло с тобой».

Бродский также не смог добиться выезда к нему родителей. Ситуация была аналогичной: отец поэта не хотел уезжать из СССР насовсем, а хотел лишь иметь возможность навещать сына в США. Но система предполагала для члена семьи эмигрировавшего лишь выезд на постоянное место жительство для воссоединения с семьей. Только после смерти матери Бродского в 1983 году его отец согласился выехать из страны по израильской визе, но умер весной 1984 года — незадолго до встречи с сыном. Вполне возможно, что это была бюрократическая месть Бродскому со стороны КГБ, поскольку в интервью в фильме о Бродском, вышедшем в мае 2015 года, бывший генерал Комитета называл поэта «дрянью и пустышкой, получившей Нобелевскую премию по блату».

В эссе «Полторы комнаты» Бродский писал: