Утром 3 марта 1881 года в Ясную Поляну ко Льву Толстому пришел мальчик-итальянец, «который показывал дрессированную птичку, вынимавшую клювом бумажки с гаданием из ящичка, куда они вкладывались. Показывая свою птичку, он монотонным, грустным голосом приговаривал: «Мой птиц не ел, Царя убил». — «Что? Кого убили?» — спросил Лев Николаевич. «Царя убил», — повторял мальчик. Так это записано в дневнике Софьи Андреевны Толстой.

Мальчик говорил о царе Александре II, которого 1 марта двумя бомбами взорвали в Петербурге на набережной Екатерининского канала народовольцы Рысаков и Гриневицкий.

Заметим, кстати, о скорости распространения информации: сегодня о событиях такого рода люди узнают через минуту, тогда же в Ясной Поляне через два дня никто еще ничего не знал.

Но это только реплика на полях истории, а главное тут другое. Сотни томов написаны об Александре II, вся его жизнь подробно рассказана, другие сотни томов написаны о Льве Толстом, и тоже с величайшей подробностью.

Как его звали? Откуда маленький итальянец взялся в России? Как попал под Тулу? Как получилось, что должен был ходить по усадьбам, деревням и городам с птичкой? Кто дал ему птичку, умеющую вытаскивать записки, или где он ее сам поймал и как научил? Что птичка голодала, мы знаем, а мальчик? Он-то как? Хватало ли ему на пропитание того, что он зарабатывал нехитрыми фокусами? Где спал, где ел, как жил? Что с ним случилось потом, когда он с клеткой в руке ушел из Ясной Поляны? Куда ушел? Вернулся ли когда-нибудь в Италию?

Ничего не известно.

Здесь мы имеем историю в ее обнаженном, голом и жестоком виде. Право быть и оставаться в ней во всей полноте своего характера и размахе своей деятельности имеют только великие люди, им все внимание историков, романистов и мыслителей.

Мысленным взором обернитесь назад — что вы видите? Торчащие там и тут огромные фигуры императоров, царей, князей, генералов, политиков, полководцев, писателей, героев, а между ними, у их ног, расстилается неразличимая масса. Но эта масса — люди. Люди со своими жизнями, люди разного достатка, пьющие чай из самовара и стучащие ложками по тарелкам, люди, едущие в тесно набитых вагонах третьего класса по неотложной надобности в Витебск и Вятку, где их ждут огорчения и радости, люди живые, испытывающие боль, стоящие в очередях, теряющие деньги, волнующиеся из-за неприятностей на службе, живущие свои единственные жизни в условиях, которых они не выбирали и не могут изменить. И обо всех этих людях мы не знаем ничего.

Мы с вами — вот еще одна реплика на полях истории — тоже затеряны в этой огромной, растянувшейся на все времена людской толпе.

Пока мы живы, нас кое-кто знает, но дальше мы ходом вещей присоединимся к безымянному человечеству и вольемся в великое множество людей, лица которых больше неразличимы.

И снова будет то же — взахлеб, наперебой станут рассказывать о жизни и деяниях очередных политиков, президентов, олигархов, авантюристов, напишут (и уже пишут) о них сотни томов, украсят книги о них портретами и иллюстрациями, а все остальные сольются в массу, станут немым фоном и исчезнут.

История поражает тупостью и грубостью своих инструментов. В то время, когда физика умеет распознать влияние одной микрочастицы на другую, история не способна распознать взаимное влияние людей, если они не генералы и не президенты. Между тем в жизни это влияние бесспорно. Мальчик-итальянец, явившийся с птицей в клетке, как-то повлиял на Льва Толстого, но мы не знаем, как; Толстой повлиял на всех, но и тут мы не можем сказать ничего определенного. Как работают эти влияния, какова их природа? Если люди создают вокруг себя поля влияний и воздействий, какова природа этих полей?

Такие вопросы могут показаться неуместными и даже нелепыми, но это оттого, что история слишком груба для тонких вопросов. Она пребывает в мире исключительно крупных сущностей: стран, классов, экономических формаций, миллиардов, миллионов.

Обо всех этих громоздких предметах много пишут. Но маленький мальчик-итальянец, что с ним? Он потерялся. О нем ни слова.

А он не одинок. На самом деле история — подлинная история человечества — состоит из нас всех, из людей, из их жизней, именно они образуют ее плоть и смысл, но и плоть, и смысл затаптываются дорогими туфлями или военными сапогами так называемых творцов истории. Но отведи взгляд от их фигур, сфокусируй взгляд на другом, смени оптику — и тут же увидишь, сколько следов оставили в истории ее подлинные герои. Они повсюду, эти следы ушедших и забытых жизней, и какое волнующее наслаждение наблюдать их.

Газета «Московские ведомости», начавшая выходить в 1756 году, на протяжении десятилетий публиковала частные объявления. На страницах газеты их сотни. Это захватывающее чтение, потому что в нескольких строках каждого объявления перед нами на мгновенье возникает жизнь тех, кто считается прочно и окончательно забытым.

Но и тут нужна реплика на полях истории: ссылки на номера газеты выложены на сайте петербургской Российской национальной библиотеки, некоторые ведут на сайт Национальной исторической библиотеки в Киеве. Там тоже хранятся отдельные экземпляры «Московских ведомостей». Но ссылки, связывающие две библиотеки, теперь заблокированы и никуда не ведут. Сотрудничество разорвано. Настоящее вторгается в прошлое.

• «Потребен дядька, какой бы нации ни был, лишь только умел бы говорить, читать и писать по-французски. Таковой может явиться в дом Посникова, в 3-й Мещанской, близ моста».
• «Сапожник Пичман, бывший до сих пор подмастерьем у Християна Шульца, производит теперь сапожное мастерство сам от себя, и шьет сапоги за умеренную цену. Живет он на Тверской, в доме Г-на. Генерал-Фельдмаршала, графа Гудовича».
• «Из московского графа Владимира Григорьевича Орлова дому бежал дворовый человек Василий Панкратьев, который росту среднего, волосом темнорус, глаза серые, лицом продолговат. Где он пойман будет, то представить его куда следует».
• «Князь Петр Тюфякин продает недвижимое имение в Дмитровском уезде село Спасское с деревнями, 133 души, в нем пильная мельница и до Москвы водный ход, и лесные великие дачи, так же лугов и земель довольно; в Тверском уезде в селе Бурашеве 96 душ, в Нижнеломовском уезде село Сергиевское, Виргатово тож, в нем 160 душ; в Епифановском уезде деревня Долгая Слободка, в ней 95 душ; и если кто пожелает купить оные недвижимые имения, те могут осведомиться о цене, в доме его на Никитской улице, в приходе Дионисия Ареопагита, у служителя его Семена Быхова».

Все тут загадка — и зачем Посникову в 3-й Мещанской дядька с французским языком, и как это сапожник Пичман устроился жить в доме фельдмаршала Гудовича, который, как известно, требовал, чтобы люди в очках снимали перед ним очки, и что стало с Василием Панкратьевым, который продолговат лицом — скрылся от погони или был пойман? А почему бежал? И отчего князь Петр Тюфякин вдруг продает имения? Неужто проигрался в карты?

Так они идут один за другим, вслед за итальянским мальчиком с птичьей клеткой в руке, забредшим в гости к Льву Толстому — сапожники, тачающие сапоги в подвале красного дворца, что и по сей день стоит в центре Москвы, и беглые дворовые, которым надоели придирки и зуботычины, и исконные русские князья Тюфякины, ведущие свою родословную от Рюриковичей, но не доведшие ее до наших дней, ибо род пресекся, а фамильная усадьба на Оке разграблена, глядит на нас пустыми окнами и ободранными стенами и всем своим видом напоминает о забвении.

Продолжение следует.