Его «Рождение» с Николь Кидман раскололо прессу Венецианского фестиваля: говорили о картине и ее авторе больше всего. В «Под кожей» («Побудь в моей шкуре»), вольной экранизации фантастического романа Майкла Фабера, Скарлетт Йоханссон — инопланетянка в чужом теле, падший ангел с замороженной пластикой — раздражала и изумляла.

Что касается новой картины… Формально «Зона интереса» — экранизация великолепного полифонического романа классика Мартина Эмиса, опубликованного в 2014-м. Эмис нашел свой ключ в описании Холокоста, соединив в романе самые разные жанры: от трагедии — до сатиры и любовного романа. Книгу в Британии назвали лучшим романом за четверть века, сравнивали с «Благоволительницами» Джонатана Литтела, «Мальчиком в полосатой пижаме» Джона Бойна и романом «Весь невидимый нам свет» Энтони Дорра. И, разумеется, «Банальностью Зла» Ханны Арендт. А в Германии издательства отказывались ее печатать.

Но визионер Глейзер не следует сюжету, а исследует невыносимую пластичность этических рамок, размышляя о «моральной философии», создает кинематографическое пространство, в котором уживаются внешняя красота и леденящий сердце ужас.

Подобного не видела. И не слышала. Но о звуке отдельно.

Фильм рассказывает о повседневной жизни обеспеченной немецкой семьи, чей дом находится рядом с концлагерем Освенцим. Прямо за стеной. Это не дом — настоящий рай, созданный усилиями Хедвиг, жены коменданта Освенцима Рудольфа Хесса, и их садовника.

Чистый Эдем. Потрясающие цветы, солнечные лужайки, огромные парники с овощами. Мы знакомимся с фрау Хедвиг (великолепная Сандра Хюллер), когда она примеряет перед зеркалом элегантную шубу, ей идет. В кармане находит красную помаду. Пробует. Хорошо.

Они с комендантом создали прекрасную арийскую семью. Трое сыновей, две дочери. Папа читает девочкам на дочь сказку про волшебное путешествие Гензеля и Гретель. Они плывут всей дружной семьей по сказочно красивой реке на байдарке, подаренной любимому папе на день рождения. У них чудесные семейные праздники, на которые собираются милые соседи с детьми, все веселятся и плавают в бассейне. А летом они, возможно, отправятся в отпуск в Италию. Фрау с подругами чаевничают, подтрунивают над соседкой, которой досталось платье от еврейки — тесное, пришлось расшивать. Старший сын-подросток перебирает в шкатулке секретные ценности — золотые зубы. А муж, ну все время на работе, — жалуется фрау маме, приехавшей их навестить.

Он вообще — из самых рьяных работников. У него образцово-показательный лагерь и статистка — лучше всех. Он постоянно надиктовывает телефонограммы с отчетами. Поэтому его и отправят на повышение. Правда, его жене так жаль расставаться с милым домом. Она к нему привязалась. Здесь только-только наладили быт. И сад цветет. И огород. И лагерь за забором, а значит, и рабочая сила, и безропотные служанки, пепел для удобрения.

И все это не в лоб, а так кружевно-чудесно.

Ведь сбылась их мечта юности о собственном доме с детьми. Да и фюрер велел немцам обживать «восток». Вот они и обживают Польшу.

Эта труба невыносимо гудит-воет. И мама Хедвиг, поначалу восхищавшаяся райской усадьбой, но на рассвете испуганно без объяснения исчезает. Да ведь они и сами слышат «шумы»? Но, видимо, привыкли к ним, как привыкают к звону трамвая.

Есть свои небольшие сложности. Во время ловли рыбы в реке выловили что-то неприятное, вроде человеческих костей. Пришлось отмывать детей в ванной с мылом. И ребенок бродит во сне. И муж запирается в кабинете с заключенной.

На примере семьи Хесса мы видим не просто пример «банальности зла», но как идея «окончательного решения» обретает выгоду, экономический рациональный интерес, монетизацию. Как уничтожение «чужих» перерабатывается системой в рай для своих. И в этой чудовищной переработке участвуют не только военные преступники, но и вполне «мирное» население.

Нам практически не показывают самого лагеря, мук людей. Их гибели…

Но мы буквально осязаем, чувствуем, слышим этот кошмарнейший из кошмаров. Особенно когда прекрасный работник Рудольф стремится довести до совершенства конструкцию нового, более вместительного и технологичного помещения для казни. Или когда в городе на общем совещании комендантов концлагерей докладывают о статистике, экономике, отчетности. Подводят итоги года, планируют. Ликвидировано уже более 700 000 евреев. Надо усовершенствовать всю систему работы. Добиваться более высоких показателй. Наладить ритмичность в расписании эшелонов.

Что же изумляет в фильме Глейзера? Соединение несоединимого. Аутентичность в дотошном, почти документальном воспроизведении эпохи — и современного искусства, воплощенного в музыке, внезапных вспышках цвета. Например, он показывает нам небесной красоты цветы, и камера Лукаша Жала вдруг начинает в них всматриваться: флоксы, хризантемы, анютины глазки — все крупнее и крупнее. Пока весь экран не заливает алый кровавый цвет. Пауза…

Или в середине картины звучат стихи погибшего еврейского поэта, в которых «холодные слезы сквозь боль».

Или вдруг документальная сцена, снятая сегодня в музее Аушвиц–Биркенау. Служительницы безмолвно смахивают пыль, пылесосят помещение рядом с печью. Двигаемся по коридору мимо витрин, в которых горы чемоданов, обуви, одежды, личных предметов — от сумочек до костылей и колясок.

В финале экран снова «слепнет». И этот неостановимый, несносный, воющий мотив из пяти нот. Тема ползет вверх и срывается снова. В кромешную тьму экрана. В боль.

Только боль, писал Ницше, способ сохранить память. Человечество предпочитает забвение, потому что оно помогает избежать ответственности. Чувства вины.

Блестящий актерский состав. Сандра Хюллер, сыгравшая главную роль в незабываемом «Тони Эрдманне» Марен Аде, здесь играет «Королеву Освенцима» с рубленой пластикой, идеальной, с косичками, прической — волосок к волоску. В ней соединяется материнская нежность, умиление цветочками и властное хамство в отношении безропотных помощниц по хозяйству. Кристиан Фридель, перевоплотившийся в верного фюреру стопроцентного нациста, словно прибыл в эту картину из размышляющей о природе нацизма «Белой ленты» Михаэля Ханеке, где он сыграл сельского учителя.

Во время показа я вспоминала не только «Белую ленту», тихо рассказавшую о страшном, или «Сына Саула», проводящем параллели между Холокостом и библейской трагедией. Но и картину Марлена Хуциева «Был месяц май». В ней была семья «мирных» немецких фермеров, которые удобряли свою землю пеплом, добытом в соседнем лагере. И были свиньи, которых — страшно думать, чем откармливали, и они жутко чавкали. А в гениальном финале рука дотрагивалась до шевелящихся на ветру колосьев пшеницы, выросших на том «поле мертвых».

Джонатан Глейзер рассказывает, что

Когда-то Глейзер экспериментировал с видеоартом, цветом, снимал видео, работал в театре. Возможно, поэтому он с такой вольностью нарушает установленные кинематографические конвенции, ищет свой язык, приближаясь к самым черным страницам истории. Временами Глейзер сильно перебирает по вкусу, демонстрирует (в отличие от Хуциева или Ханеке) очевидности про «зло в благонамеренной облатке». Но возможно, сегодня только так можно достучаться до аудитории.

В эссе «Что означает: переработка прошлого?» Адорно пишет об отказе немецкого послевоенного общества от национальной вины. В основе столь распространенного сегодня «отрицания», «отказа» — вытеснение прошлого под любым предлогом, «национальная память» находит массу способов забыть, стереть, заткнуть говорящих на «неудобные темы». Но стихи после Освенцима продолжают рождаться.

А о Холокосте нынешний кинематограф рассказывает все реже. Зритель не пойдет. Да зритель и о фильме Глейзера вряд ли узнает. Некогда ему — он заполонил под завязку Круазетт, чтобы увидеть своими глазами звезд только что испеченной главы «Индианы Джонс…», в которой обаятельный нацист Мадса Микельсона хочет повернуть время вспять и с помощью изобретенных Архимедом «часов судьбы» вернуть нам 1939 год, снова перевязав всех «белой лентой». Что ж, идея более чем актуальная.