В последние годы в публицистических статьях то, что происходит с людьми под воздействием масс-медиа, нередко сравнивают с состоянием, которое в психиатрии называется индуцированным бредом, иначе folie à deux («помешательством вдвоем»), а также с тем, что социальные психологи называют массовым, или социальным, психозом. В этом тексте поделюсь своими мыслями о том, можно ли ставить знак равенства между психозом в медицинском смысле и так называемыми массовидными явлениями психики — массовой истерией массовой паникой, эпидемическим распространением религиозных и мистических идей и т.п.

Приведу два примера. Один психиатрический, другой из повседневного общения.

На приеме у врача пациентка и ее муж. Пациентка убеждена, что в ее коже живут черви. Она посещает дерматологов, косметологов и других врачей, которым жалуется на эти проблемы и которые пытаются ее разубедить. Для того чтобы предъявить доказательства, она делает фотографии кожи на смартфон. После вопроса психиатра к мужу, видит ли он эти живые организмы на фотографиях, он долго, внимательно всматривается в них и отвечает, что тоже видит.

Другой пример — из обыденного разговора, происходившего несколько лет назад.

Когда ей показали официальное опровержение того же «Первого канала», она парировала, что это не имеет значения, так как даже если эта конкретная новость и была ложной, то наверняка таких случаев было очень много.

В этих примерах все очень похоже. Но есть ли различия?

Начнем с того, что называется в психиатрии индуцированным бредовым расстройством. В соответствии с критериями ВОЗ, это состояние, когда один или два человека разделяют один и тот же бред или бредовую систему и поддерживают друг друга в этом убеждении; у них имеется необычно тесное взаимоотношение; имеются сведения, что бред был индуцирован пассивному члену пары или группы путем контакта с активным партнером.

Известны случаи, когда люди с индуцированным бредом совершали правонарушения и самоубийства. Одним из относительно недавних и резонансных был случай, известный как «инцидент Бурари» (название района в Дели). В 2018 году в процессе некоего оккультного ритуала самоубийство совершили сразу одиннадцать членов одной семьи. Причиной был индуцированный бред, внушенный их родственником, страдавшим психическим заболеванием.

Как показали инциденты, связанные с «группами смерти» в интернете, индуктор и жертва индукции не обязательно должны состоять в близко родственных отношениях и могут быть даже не знакомы лично. Важно, что тот, от кого происходит «заражение», воспринимается как авторитет и с ним устанавливается интенсивное взаимодействие.

Теперь — к особенностям воздействия масс-медиа. Когда человек взаимодействует с авторитетным для него медийным персонажем через телевидение или Интернет, то все достаточно похоже.

На подверженность внушению влияет реальное или специально демонстрируемое сходство жизненного опыта и мировоззренческих установок того, кто оказывает воздействие, и реципиента. Отсюда становится понятным, почему харизматичные персонажи становятся авторитетами для одних групп и не становятся для других. Ну а идеи, которые высказываются некоторыми медийными персонами, могут быть совершенно дикими и имеющими мало общего с реальностью. Так, например, несколько лет назад в программе РЕН ТВ на полном серьезе представлялись доказательства того, что Земля не круглая, а плоская. Из представителей поп-сцены эти «доказательства» разделял и публично озвучивал Юрий Лоза.

Когда речь идет о социальных катаклизмах, сопровождавшихся войнами, массовыми убийствами и т.п., можно увидеть много схожего с индуцированным бредом. Большое количество людей одновременно разделяло одни и те же идеи, нередко в качестве индуктора выступал харизматичный политический лидер или религиозный деятель, иногда люди даже переживали похожие иллюзии и галлюцинации.

Во всех ли случаях можно отождествлять психическое расстройство и поведение, возникшее под воздействием влиятельных авторитетов или поведения других людей в группе? Например, во время Варфоломеевской ночи, когда по мотивам религиозной ненависти было убито по приблизительным данным от пяти до тридцати тысяч человек, а двести тысяч бежали в соседние страны.

Первое отличие заключается в том, что медицинский диагноз, в отличие от поведения человека в толпе, вещь сугубо индивидуальная. Ни один врач не поставит один диагноз целой палате пациентов на основании того, что у них имеются как будто бы похожие симптомы. Может быть, что за внешним сходством скрываются разные болезни, а может, в этой палате есть просто симулянты.

Сугубо гипотетически можно предположить, что среди убийц гугенотов во времена тех трагических событий и было несколько душевнобольных. Но все же большинство людей были просто опьянены банальными заблуждениями и чувством безнаказанности за свои действия. А кто-то просто хотел под шумок и, так сказать, социально приемлемым способом поживиться «трофеями», т.е. чужим имуществом.

Во-вторых, обратимся к тому, что Всемирная организация здравоохранения определяет в качестве бреда: это ложное, не поддающееся коррекции убеждение или суждение, не соответствующее реальной действительности, а также социальным и культурным установкам субъекта. То есть кроме того, что это ложная и не поддающаяся разубеждению с помощью фактов и логических аргументов идея, бред также резко контрастирует с установками, общепринятыми в конкретном обществе. Поэтому,

Это стоит расценивать как общее заблуждение, связанное с недостатком информации либо просто с согласием с общественным консенсусом.

Кроме недостатка информации причины, по которым человек может принимать явную ложь за правду, могут быть разными, что, в том числе, показали психологические эксперименты. Мотивом может быть сохранение лояльности и приверженность своей группе, подчинение авторитету, которому можно слепо довериться и переложить ответственность за свои действия, страх разрушить самоуважение через признание своих ошибок.

Так, жертвы мошенников нередко потом утверждают, что в действительности совершили совсем неплохую сделку или пострадали не из-за своей недальновидности, а потому, что вмешались какие-то третьи внешние силы, как это иногда объяснялось в ситуациях мошенничества со стороны финансовых пирамид.

Но полагаю, что во всех этих случаях имеет место частично осознаваемый выбор человека и потенциальная возможность осознать последствия своего выбора. Карл Густав Юнг говорил о немцах, делавших вид, что ничего не знают о лагерях смерти: «Они ничего не знали о том, что происходило, и в то же время знали». Я бы немного перефразировал: «они знали, но предпочитали не знать».

Даже по сравнению с 90-ми и началом нулевых благодаря высокоскоростному интернету доступ к информации тысячекратно вырос. И блага цивилизации — это не только свалившиеся с неба возможности, но и обязательства и ответственность.

Ну и, в-третьих, отождествление или различение психического расстройства в медицинском смысле и «социального психоза», «массовой психической эпидемии» как социально-психологического явления, несмотря на их сходство, влечет за собой серьезные моральные, юридические и политические следствия. Это отнюдь не сугубо теоретический вопрос.

Если принять идею о том, что исполнители Холокоста, геноцида в Кампучии и Руанде просто страдали от психического расстройства, то их следовало бы не судить, а лечить. Другой полюс, это когда политические взгляды и действия человека, противоречащие точке зрения действующих политических авторитетов, расцениваются как признак психопатологии, которая требует принудительного психиатрического лечения, как это было в Советском Союзе.

Что касается утраты способности осознавать последствия своих действий под влиянием психической эпидемии, не могу в полной мере согласиться с утверждением основоположника психологии масс Гюстава Лебона: человек в толпе перестает быть собой, теряет сознательный контроль и ведет себя не так, как сам хочет, а под влиянием чужой воли.

Все мы подвергались эмоциональному воздействию большого количества людей, находясь на футбольном матче или рок-концерте. А сейчас еще больше времени проводим в ситуациях сетевого общения, которое также является феноменом нахождения в толпе, хотя рассеянной, но способной вызывать сильные эмоции. Мы практически никогда не избегаем ее влияния.

Массовые действа, специально организованные и стихийные, всегда были неотъемлемой частью любого общества. Вольное или невольное присутствие в толпе может порождать самые разные эмоциональные состояния. Это может быть и чувство единения и силы, и стремление совершать агрессивные и разрушительные действия, и паника, страх; и желание стать невидимым, анонимным, спрятаться, раствориться (что характерно для рассеянной толпы в тоталитарных обществах). Но толпа может также усиливать и лучшие побуждения человека, которые он в себе привычно сдерживал, ощущая себя одиноким и слабым, — чувство собственного достоинства, возмущение несправедливостью, желание отстаивать свои права и т.д.

Чтобы брошенные семена проросли и дали всходы, они должны попасть на благоприятную почву. Я полагаю, что когда речь идет о деструктивных и антисоциальных поступках, например, битье витрин и грабежах магазинов, то основной причиной является не «эффект подражания», не пассивное «заражение» чужими импульсами, а подспудное желание человека совершить нечто подобное. Пример других лишь дал на это разрешение.

Это подтверждают и опыты использования гипноза, показавшие, что под воздействием внушения даже в глубоком гипнотическом трансе человек может сделать много нелепых, иррациональных и даже кажущихся смешными действий, но только не те, которые противоречат его глубинным моральным убеждениям.

И последнее. Несмотря на то что «социальный психоз» не является болезнью в медицинском смысле, общение с индуцированным пропагандой человеком сильно походит на общение с настоящим бредовым больным.

В психиатрии есть правило, что при общении с таким пациентом нельзя ставить под сомнение его бредовые идеи, апеллируя к фактам и логике. Если это сделать, то, в лучшем случае, это вызовет кратковременное замешательство, после которого человек найдет новые аргументы, подтверждающие его точку зрения. В худшем — спровоцирует недоверие, обрыв контакта или прямую агрессию. Как показывает опыт, попытки переубеждать своих друзей, родственников и знакомых обычно ни к чему не приводят.

Тогда в большинстве случаев индуцированные идеи быстро теряют актуальность для пациента.

Если речь идет о «массовых психических эпидемиях», то задача более сложная. Хотя деструктивные идеи теряют свою эмоциональную заряженность после прекращения воздействия, но, если они надстраивались на представления и мифы о национальной, культурной и личной идентичности, то они могут просто уйти в латентное состояние, а затем вновь актуализироваться при способствующих условиях. Для их искоренения нужны серьезные преобразования идеологической, информационной и ценностной составляющих социального поля. Самым успешным примером целенаправленной работы такого рода на уровне государства до сих пор является опыт денацификации в Германии.

Вывод, который я хочу сделать, заключается в том, что так называемый социальный, массовый психоз, массовая психическая эпидемия не являются болезнью. Социальный — а не индивидуальный медицинский психиатрический диагноз, — накладываемый на большое сообщество, не освобождает от персональной вины и ответственности.

Размышления о «социальных эпидемиях» наталкивают на размышления о том, отвечают ли за происходящее при массовых коллективных трагедиях только лидеры, высшие чиновники и пропагандисты — или рядовые члены сообществ тоже. В чем заключается вина и ответственность акторов и какие в них моральные, юридические и психологические составляющие — тема отдельного разговора.