В последнее время поиски литературных аналогий с тем, что происходит в России и с Россией, чаще всего приводят к роману Дмитрия Быкова* «ЖД». И это закономерно — книга действительно предсказательная, но мы сегодня попробуем поговорить не о ней. Поговорим о другой — судя по рецензиям, не вполне оцененной в своем 2008 году, очень предусмотрительно переизданной два года назад и (по-моему) если не более, то, по крайней мере, такой же актуальной, как «ЖД». Речь пойдет о «Списанных».

Сюжет такой. Сценарист Сергей Свиридов едет на детский кинофестиваль в Крым, но в аэропорту внезапно обнаруживает, что занесен в список и подлежит дополнительной проверке. Список кого/чего — непонятно. Это, впрочем, никаких его планов не нарушает, поездку не срывает и никаких видимых неудобств (пока) не причиняет — но жизнь и поведение Свиридова все равно становятся с этого момента полностью зависимыми от списка.

Сам по себе роман тоже в каком-то смысле представляет собой список — ревизия общества нулевых по типам его представителей. Проблема в том, что в этих типах нулевых и двадцать без малого лет спустя узнаются то знакомый, то коллега, то сосед. Вообще-то «Списанные» — первая часть тетралогии про 2000-е, но три остальные части пока опубликованы не были, по словам автора, потому что «лежат в столе и ждут своего часа, то есть окончания затянувшихся нулевых годов». Пока эти годы кажутся не только не закончившимися, но и обнулившимися.

Но в основном, конечно, сидят боятся.

За списочность повествования роман обвиняли во многом — в частности, в бессюжетности: мы, мол, ждали-ждали, когда автор объяснит, в чем суть перечня, а он (спойлер) так и не. Но дело в том, что эта видимая бессюжетность и есть самая точная примета сегодняшних затянувшихся нулевых. На протяжении всей книги герои ищут смысл — зачем список? кому список? что нам за это будет? — а смысла нет. И сейчас, когда все общество поделено на списки «иноагентов», экстремистов, нежелательных, каких-нибудь третьих лиц и тех, кто пока в списках не значится, спрашивать «А зачем?» тоже, в общем, бессмысленно. И задаваться вопросом «А кто такие, скажем, третьи лица?» — бессмысленно. Скорее всего, ответов нет даже у самих составителей, «ибо смысл выхолостился давно, искать его не следовало, — остался чистый ритуал стука, сажания, истребления, карьерного роста, надувания г***ов, размножения, разложения… Главное было — не заговаривать о смысле, это было единственное, что не прощалось».

У бессмысленности есть один бесспорный эффект: всеобщий страх неопределенности. Жизнь попавшего в перечень Свиридова меняется от одного-единственного осознания, что он внесен в какой-то список, — начинается разбор собственных грехов, метания, ощущение прокаженности.

Страх становится основной общественной скрепой — и это, с одной стороны, конечно, чистый Кафка, но Кафка «особого, чисто местного» жанра: «Песня была — мы рождены, чтоб Кафку сделать былью. Нет, мы рождены, чтобы Кафку сделать поселочком, цветочком, палисадничком». А впрочем, кому-то и нравится: был никто, а теперь вон — в список включили! Большой маленький человек.

А ведь можно жить так, как будто никаких списков нет. По крайней мере, можно было — пока списанных не сажали, выпускали за границу, а по проспекту Сахарова можно было ходить. Но можно и сейчас, когда сажают, не выпускают и ходить нельзя, — просто соблюдая собственное достоинство. Но в романе это удается только девушке Але — единственной из 180 человек. В романе есть фраза, полностью принадлежащая внутреннему голосу Свиридова, но как будто сказанная напополам двумя разными людьми:

«Победит только тот, кто вычеркнет себя из всех списков, кто вообще откажется мыслить в категориях списка» — это, конечно, стратегия Али. Она, пожалуй, единственная и побеждает. Но Свиридов эту стратегию искажает: «…и сделать это можно только в одиночку, тихо, дома, ни словом не заявляя о себе, ибо где заявление — там тут же новый список… Есть только одна свобода — свобода клопа в щели».

Настоящая свобода бывает одна: внутренняя. Но эта свобода не должна быть свободой щели, норки, палисадничка или поселочка. Это должна быть внутренняя свобода человека, которую невозможно затолкать ни в один список. И если бы научиться этой свободе — тогда, может быть, и цифры на обнуленном календаре замелькали бы, и дождались бы своего часа остальные книги тетралогии.

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов»