Изжила ли себя демократия? Спойлер: нет.

Демократия, если понимать под ней социально-политическую субъектность большого количества людей, — жестко компрометировала себя с тех самых пор, как стала узнаваемым понятием, — как минимум со времен суда над Сократом и его казни.

Те, кого мы считаем основателями политической философии — Платон и Аристотель, — в принципе не ставили демократию высоко, хуже была только откровенная тирания. Кроме того, они не уставали напоминать, что именно на народной поддержке и приходят к власти самые одиозные тираны.

В дальнейшем взглядам античных классиков постоянно находились подтверждения. Особенно стал знаменит этим ХХ век, когда на историческую арену вышли политически ориентированные нации, т.е. очень большое количество людей. При деятельном участии этого количества были развязаны две самые ожесточенные в человеческой истории войны и целая серия не менее ожесточенных революций. Несмотря на то, что ХХ век был самым информированным, образованным и читающим веком из всех предыдущих, — ценности просвещения и гуманности так и не стали для большинства сколь-нибудь значимым ориентиром. Так же демократия не стала и синонимом свободы — как полагали многие поборники гражданских прав и свобод. Известный французский социальный философ и психолог Густав Лебон заметил:

Однако при всем этом нет в политическом пространстве слова более используемого и расхожего, чем «демократия». Формально демократия победила практически повсюду. На статус демократий претендует большинство существующих современных государств. Даже те, в которых преобладают очевидно «самодержавные» методы господства правителей над населением — так называемые гибридные режимы, нелиберальные демократии или режимы электорального авторитаризма.

Это касается и насквозь теократического Ирана, и даже такого одиозного политического субъекта, как Северная Корея, где официально провозглашено о принадлежности власти «всему корейскому народу».

В общем, к восприятию демократии и того, что называется «народной волей», в последние времена добавилось и продолжает добавляться много критичности.

Очевидно, что в условиях провозглашенной демократии, когда вроде бы сами люди и должны быть творцами своей судьбы, выясняется, что по факту эти люди не особенно-то этого и хотят. А если все-таки и начинают делать нечто судьбоносное, то часто такими способами, что уровень боли и страданий в этом мире резко возрастает. Демократия свидетельствует о факте, что с людьми, очевидно, что-то неладно.

Но при этом стоит отметить и нечто неладное с нашими ожиданиями, с ожиданиями гуманистов и просвещенных интеллектуалов, которые полагали и полагают, что если дать большинству людей свободу и возможность выбирать, то они непременно выберут нечто хорошее.

Идеи Руссо, Кропоткина и Льва Толстого продолжают как бы по умолчанию определять наш взгляд на человечество. Мы продолжаем верить в «хорошего» естественного человека. А потому крайне болезненно воспринимаем то, что человек, что большинство людей показывают нам в реальности.

…Как часто бывает в случаях с антропологическими проблемами, возможные ответы мы найдем там же, где зародился и сам источник этих проблем, т.е. в том же античном мире, от которого и унаследована демократия.

И тем более не видели, что каждый, кто рожден в этом мире в человеческом обличье, изначально способен к свободе, к осознанному выбору и в итоге — к власти. Естественный человек для них — это в первую очередь варвар, который сам по себе не может возвышаться над инстинктами животного, а потому постоянно нуждается в господине, который принял бы на себя его ответственность за смысл жизни.

Человек же, достойный свободы и власти, — это тот, кто сделался таковым в ходе весьма сложной работы над собой; кто подчинил себе животную природу и перестал быть просто «естественным» существом. В общем, тот, кто упражнялся в добродетели и достиг в этом искусстве успеха. Греки называли свою добродетель «арете», римляне — «виртус», однако суть того и другого была примерно схожа.

Добродетель — это процесс, движение; она не дается сразу и не сопровождает человека с рождения. Хотя те, кто рожден в благородных семьях, имеют больший шанс познакомиться с нею — в силу хотя бы правильного окружения и правильных слов. Добродетель есть то, что обретается человеком на протяжении всей жизни и что постоянно испытывается на прочность.

Стимул же для добродетельной жизни такой: стать самым лучшим из возможных вариантов самого себя. А критерий — воздержанность. Над порталом своего самого почитаемого храма, посвященного Аполлону дельфийскому, греки выбили эти слова: «Ничего слишком».

Воздержанность — как синоним подлинной мужественности и у греков, и у римлян.

В случае приближения к такому идеалу человека ожидает не просто внутреннее чувство исполненной миссии, но и то, что римляне называли «глория» — общественная слава. На языке современном — репутация.

И греческая демократия, и римская республика едва ли не главным своим аспектом имели ту цель, чтоб их гражданин имел все шансы на успешную практику добродетели. От этого впрямую зависело и процветание всего государственного целого: ведь и в греческой «арете», и в римской «виртус» очень важная позиция была за идеей «общественного блага». «La gloria di Roma!» — как говорили, то есть «Во славу Рима!».

Да, конечно же, интересы государств диктовались тогда (как и теперь) и экономикой, и геополитикой, но только во всех известных исторических и философско-политических трактатах тех времен в качестве мотива и цели упоминается «арете» или «виртус», а не что-либо иное. Античная добродетель была такова, что ей требовалось много места под солнцем.

…И еще один определяющий элемент древних демократий, весьма различающий их от сегодняшних. Так называемая воля народа в своем чистом виде, т.е. общее настроение и склонность к какому-то решению большинства граждан, не имела там ни высшей правовой, ни высшей моральной силы.

Граждане — это люди, большинство из которых добродетельны далеко не всегда; страсти или страхи охватывают их, но следует ли уважать в них это? Для того чтобы все общество в итоге не сошло в хаос, помимо народных собраний существовал постоянный совет из тех, кто уже подтвердил свою добродетель и обрел «глорию», т.е. общественную славу. В древних Афинах они составляли «совет пятисот» («буле»); в Риме они именовались сенатом из трехсот уважаемых граждан. Ни происхождение, ни достаток не определяли место в таком совете — только «глория», репутация.

Кардинальное отличие от того, как избираются в законодательные органы в наши времена депутаты. В Афинах или в Риме человека оценивали не по предвыборным обещаниям и не по тому, насколько он нравится большинству, а лишь по тому, насколько он уже доказал свою добродетель: или на полях сражений, или будучи выдающимся гражданским магистратом.

Общее место в истории — как античной Греции, так и Рима — то, что упадок их начался после того, как народные массы захотели освободиться от власти «людей добродетели» и пошли за теми, кто сулил «хлеба и зрелищ». Но, как показывает практика человеческого бытия, вслед за «хлебом и зрелищами» приходят диктаторы и лишают человеческое бытие его главного достоинства — свободы.

…Глядя на то, чем некогда была демократия на заре своего явления в исторический мир, возникает вопрос: не рано ли мы разочаровываемся в ней сейчас, в наши дни? Ведь мы как следует и не раскрыли те возможности, что в ней скрыты. Нам есть на что посмотреть в качестве примера, даже если в этом взгляде и будет немалый элемент идеализации.