Когда приходят исторические времена, как вот сейчас, — то практически в каждом событии и явлении можно видеть метафору, знак, обнажающий внутреннюю логику происходящего. Например, если попал в больницу, то это совсем не значит, что на время отключился от мира и наполняющих его страстей — напротив. И больничная палата оказывается зеркалом, в котором эти страсти открываются в своем, возможно, наиболее архетипическом виде.

Больница — это трезвое сознание и покой, а российский мир — нечто прямо противоположное. Но тем более интересная выходит картина, если наблюдать, как этот российский мир ведет себя в обстоятельствах, его характеру радикально неподходящих. То есть в условиях больницы.

…Наблюдаемая группа: четверо мужчин из одной больничной палаты, проходящих восстановление после инфаркта. Возраст 50+, семейные. По роду деятельности: трое — рабочие, один — работник прокуратуры. Срок наблюдения: одна неделя.

…За последний год у думающих людей обострился один неприятный вопрос:

Возможный ответ появляется после того, как в течение недели слышишь, о чем говорят вышеупомянутые российские мужчины. А они не говорят ни о чем, кроме как о своих маленьких семейных историях, о здоровье, еде, о забавных алкогольных казусах, опять о еде, о своих домашних собачках и снова о здоровье. Ни разу не поднята ни одна моральная или гражданская тема, ни одна идея вообще. Как будто в этих людях воплотилась некая глубинная антипотребность в идеях.

Лишь один раз работник прокуратуры рассказал собеседникам историю из своей рабочей практики, которая могла бы иметь очевидный моральный смысл. Правда, смысл весьма чудовищный. Речь шла о том, как во время ссоры муж выбросил свою жену с балкона и, когда та уже повисла над пятым этажом, ухватившись рукой за перила, — разжимал ее пальцы, пока, наконец, не добился падения. В итоге женщина выжила и случайным образом даже не получила серьезных травм — мужчина же отправлен в тюрьму. Однако эта история была преподнесена в разряде «смешных»: рассказчик-прокурор вспоминал, как на допросе с трудом мог удерживаться от смеха, слушая показания мужа о том, как он старательно «отлеплял» пальцы жены от балкона, а она «…сука, все не хотела падать». Реакции же слушателей истории были таковы: ну, наверное, после такого «развода» квартира целиком жене отойдет.

Источник представлений о мире, об истории и вообще обо всем у наблюдаемых мужчин был, очевидно, один: российское телевидение. В этом и прокурор, и рабочие совпадали совершенно. Впрочем, они и так совпадали во всем, что относится к мировоззрению. Утренняя реплика одного из мужчин, на которую остальные сочувственно кивают:

«Так непривычно: просыпаюсь, на автомате ищу рукой пульт от телевизора — и нету… Вот же…»

Впрочем, прокурор время от времени любил повторять, что он большой знаток исторической литературы и прочитал ее столько, что теперь не уступит никакому ученому. Он действительно периодически читал весьма объемную книгу: биографию писателя Шолохова авторства Захара Прилепина.

Хотя образованный прокурор кое-что добавил к этому общему тезису:

«А разные поляки, чехи, румыны — что это за народы? Нет у них своей истории, все время под кем-то ходили. Стоит ли их и народами-то считать?»

…Краткую и четкую позицию по национальному вопросу несколько неожиданно высказал один из рабочих:

«Как-то вот недолюбливаю я евреев».

А на вопрос, что они ему такого сделали, ответил, что ничего не сделали, но дело и не в этом:

«Просто я этот, как-его… — нацист».

Тут же тема оказалась исчерпана для обсуждения, и разговор перешел к вопросам здоровья.

…Да, здоровье, — об этом все российские мужчины могли говорить ежедневно, часами. Эта тема больше всего вызывала эмоций и внимания — они обсуждали друг с другом мельчайшие нюансы своего самочувствия и своих диагнозов. Вторая по значимости тема была связана, наверное, с едой, с вопросами о ее приготовлении и о предстоящей диете. Третье место разделяли истории о домашних собачках, которые были у всех без исключения, — и мужские традиционные истории про употребление алкоголя. Что касается каких-то общих вопросов, политики, истории — то этому уделялся совсем ничтожный остаток времени и внимания. К тому же картина политического универсума для них была очевидна, проста и не вызывала разночтений — потому и обсуждать ее было в общем-то не интересно.

…Можно ли сделать какой-то антропологический вывод из этих наблюдений? Наверное.

Мировоззрение этого человека тождественно пустоте, а пустота легко заполняется каким угодно, пусть и самым уродливым, содержанием — если это содержание будет день за днем звучать из знакомых и авторитетных источников. Сознание, которое не приучило себя к возникновению философских вопросов, — видимо, обречено на то, чтобы оказаться местом размножения разного рода нравственных чудовищ. И от власти этих чудовищ не спасут ни крепкая семейная жизнь, ни обаятельные домашние собачки.

…И еще один эпизод из инфарктной палаты. В последний день наблюдения в нее добавился еще один пациент — вместо выписывавшегося прокурора. Это был совсем пожилой мужчина с печальным лицом, который даже произвел впечатление некоего персонажа классической русской литературы, такого страдающего «маленького человека». Он вздохнул и промолвил, что жизнь на своем закате полна тяжких испытаний — что на общем палатном фоне прозвучало своего рода философским откровением. А потом мужчина полез в сумку и стал вытаскивать из нее книгу. С учетом всего предыдущего возникла мысль, что сейчас покажется нечто душеспасительное — ну если и не «Размышления» Марка Аврелия, то как минимум что-то из русской классики. Но явившаяся на свет книга в яркой глянцевой обложке оказалась русским криминальным романом с говорящим названием: «Я — вор». Такие вот парадоксы человеческой души.