Он был честным таможенником. На Петербургской таможне — в месте, где на закрытые вовремя глаза есть свои расценки, — Радищев взяток не брал. Не брал, даже когда купцы забывали в его кабинете толстые пакеты с ассигнациями. Обнаружив пакет, посылал слугу вдогонку, чтобы отдал.

К его жене Аннет, вдохновенной читательнице Руссо, приезжали с подарками жены купцов, привозили дорогие ткани. И эти подарки он тоже спокойно и равнодушно отсылал из дома прочь.

Гражданин и сын Отечества взяток не берет. А он, бывший паж и лейпцигский студент, себя полагал не слугой трона, не находящимся в услужении у «матушки Екатерины», которую холодно презирал и, накаляясь, ненавидел страстно за лицемерие и равнодушие к страданиям людей, а сыном Отечества.

Рабство было основой жизни в России, оно было привычно, всегдашне, как погода, никому почти из образованных людей не мешало есть и пить, спать и гулять, все они считали его естественным и соответствующим порядку вещей, и только он, неподкупный таможенник и тайный писатель, писавший свои стихи и трактаты в сшитую нитками тетрадку, не мог от несправедливости спать ночами, не мог при виде жестокости жить спокойно, не мог оставаться равнодушным к мучениям людей, которых секут «розгами, плетьми, батожьем и кошками».

Душа его переполнялась гневом на тех, кто держит людей в рабстве. В своей книге «Путешествие из Петербурга в Москву» он рассказал о концлагере XVIII века, где помещик велит на крестьян надевать колодки, а на шею — рогатки, где сыновья помещика секут крестьян и насилуют крестьянок, а дочери таскают баб и девушек за волосы, бьют по щекам и от скуки мучают прядильщиц, «из которых они многих изувечили».

в этом лагере у крестьян собственности нет, семь дней в неделю они вместе с женами и детьми работают на хозяина, а «дабы они не умирали с голоду, то выдавал он им определенное количество хлеба под именем месячины известное».

Этот порядок был установлен от века, все вокруг полагали, что так всегда и будет. И только он, человеколюбивый русский пророк, «в ярости человечества» поднимал голос против и говорил, что нет, не будет. Придет час расплаты за сытое безразличие душ, за царский разврат «матушки» и за раздаренных мастерам постельных утех сотни тысяч крепостных, за потраченные на игры, театры, танцы, роскошь, войны, захваты, похвальбу и пиры миллионы, в то время как крестьянская семья ест хлеб, на три четверти состоящий из мякины. За это он царям предрекал смерть от рук восставших. Казалось, он пишет о невозможном, мистическом апокалипсисе, бесконечно далеком от уютной жизни в помещичьих усадьбах, но все, о чем он написал в 14-м стихе оды «Вольность», сбылось.

Он не мог есть хлеб, зная, что хлеб полит слезами крестьян, не мог пить кофе, зная, что кофейные зерна политы потом и слезами американских невольников.

После смерти жены, его возлюбленной Аннет, поддерживавшей его в каждой мысли и в каждом шаге его прямой безупречной жизни, он остался с четырьмя детьми. Состояние имел небольшое. Книгу свою решил печатать сам, купил типографский станок, завел домашнюю типографию. Набор и печать заняли полгода. Отпечатал 650 экземпляров, 25 отдал купцу Зотову для торговли, семь разослал друзьям и знакомым. Больше до ареста ничего не успел. За книгу его арестовали, судили уголовным судом, держали с железом на руках и ногах, лишили чинов и дворянства, приговорили к смертной казни, заменили казнь заключением в Илимский острог на 10 лет. Он просидел там шесть.

По этим заметкам видно, как уязвили ее его слова. Она могла простить глупость, ротозейство, ошибки, казнокрадство, воровство, но только не правду. Она очень хорошо трезвым своим умом поняла, что в этой книге мелкий служащий, ничто по сравнению с усыпанными брильянтами и живущими во дворцах фаворитами, показывает то, что находится за потемкинскими декорациями ее царствования. В его книге — спящий чиновник, которого нельзя будить, хотя тонущие на море люди просят помощи; другой чиновник, желающий быть справедливым к крестьянам, но отвергнутый жестокой и лживой системой; разоренный и доведенный до безумия бюрократическим крючкотворством купец; семья, выставленная на продажу; крестьяне, обманом проданные в рекруты, хотя это и запрещено законом; и дворовый человек, которого господин его подзывал свистом, как собаку.

Он написал повесть русского неустройства и горя. И в 10 сжатых фразах дал путь к отмене рабства. Она в ответ сказала про него: «Он хуже Пугачева; он хвалит Франклина».

Критиковал книгу, которую никто не мог прочитать — тираж «Путешествия из Петербурга в Москву» был сожжен, чудом сохранилось 17 экземпляров. Книга была под запретом до 1905 года. Свой экземпляр Пушкин выкупил в архиве Тайной канцелярии. Но и презрительную статью Пушкина о Радищеве цензура тоже запретила.

В Илимский острог, чтобы ухаживать за детьми, к Радищеву приехала сестра жены Елизавета. Он женился на ней. Когда заточение кончилось и они тронулись в обратный нескончаемо долгий, занимавший год путь из Илима в Немцово Калужской губернии, где ему было велено жить, она не выдержала — по дороге заболела и умерла в Тобольске.

Долгим ходом идет история, медленно тащится по полям и буеракам бесконечной, покорной страны, привыкшей к бедности, к скудости, к смиренным поклонам, к ожиданию на морозе, к дырам в полу, к закопченным стенам, к скотине, спящей в бане, к крикам «пшел вон!», к ссылке для писателей, к каторге для инакодумцев.

Не быстро исполнение пророчества из оды «Вольность», но неизбежно.

Через 100 с лишним лет после выхода книги был в России Ипатьевский дом.