Вместо свиньи и коровы

В 1950 году страна подводила итоги пятилетки «восстановления и развития народного хозяйства». По официальной версии она была выполнена «досрочно и с превышением планов».

Впрочем, утверждать могли все что угодно — ведь в те годы цифровые данные в рамках режима секретности не публиковались. Например, объявили о том, что «получен хороший урожай зерновых культур», — без лишних уточнений. Лишь из вышедшего спустя десять лет статистического сборника «Сельское хозяйство СССР» можно было узнать, что собрали тогда 81,2 млн тонн. Это было ниже как показателя 1940 года (95,6 млн), так даже и результата 1913-го (86 млн).

Урожайность с гектара на четвертую пятилетку планировалась на уровне 12 центнеров — реально же составила 7,4. По РСФСР валовой сбор зерна составил 46,8 млн тонн — хуже, чем

• в 1937-м (70,4 млн),
• в 1928-м (50 млн),
• в 1913-м (50,5 млн).

Поголовье крупного рогатого скота составило 58,1 млн голов, почти сравнявшись с результатом 1916 года (тогда по результатам сельскохозяйственной переписи насчитали 58,4 млн), но даже довоенный уровень (54,5 млн) оказался превзойден лишь ненамного, до доколхозного же (70 млн) было очень далеко.

Свиней насчитывалось 22,2 млн голов — меньше, чем

• в 1941-м (27,5 млн),
• в 1928-м (27,7 млн),
• в 1916-м (28,8 млн).

Овец — 77,6 млн, тогда как

• в 1928-м — 104,2 млн,
• в 1916-м — 89,7 млн).

Лишь козоводство праздновало триумф с рекордным показателем в 16 млн голов, который оставил далеко позади и дореволюционные, и доколхозные, и довоенные цифры (причем в последующие годы он еще и рос, достигнув по итогам 1952-го 17,1 млн). Что неудивительно — на этих неприхотливых животных налог был в 10 раз меньше, чем на коров, так что колхозники предпочитали заводить именно их.

При таких показателях аграрной сферы неудивительно, что провалили пятилетку и пищевая промышленность, и торговля. Объемы продаж продовольственных товаров составили лишь 94% от уровня 1940 года, в том числе по продажам муки, хлеба и хлебобулочных изделий — 90%, молока и молочных продуктов — 87%. Учитывая, что на рубеже 1930–1940-х годов в СССР бушевал острый кризис снабжения, результаты «пятилетки восстановления» вдохновить не могли.

Горячее лето 1951 года

Новая пятилетка также обещала быть весьма непростой: уже в 1951-м, и особенно в 1952 году, СССР поразили крупномасштабные засухи. Жара, стоявшая летними месяцами 1952-го, во многих местностях России установила рекорды, продержавшиеся аж до 2010-го! Эти бедствия будто по злой усмешке судьбы пришлись на годы осуществления комплекса мероприятий по борьбе с ними, известного как «сталинский план преобразования природы». Предполагалось создание полезащитных лесных насаждений, призванных защитить поля от жарких южных ветров — суховеев, внедрение травопольных севооборотов для повышения урожайности, создание прудов и водоемов для орошения и многое другое. Разрекламировали эту очередную кампанию, как мало что в советской истории на тот момент, однако можно было бы догадаться, что результаты она даже при образцовом выполнении даст не скоро.

Кроме того, работы регламентировались указаниями центра, которые отличались дилетантизмом и не учитывали природных особенностей затронутых планом регионов. Обе эти черты вообще характерны для советского политического курса в отношении сельского хозяйства, но в «преобразовании природы» проявились, пожалуй, наиболее концентрированно. Как следствие неудача следовала за неудачей. Лесопосадки проводились по шаблону — гнездовым способом при наличии фиксированного набора древесных пород. Так, везде «рекомендовалось» (требовалось) высаживать дуб как более устойчивую и долговечную породу — но дубы хорошо росли только на чернозёмах, а в других условиях приживались плохо.

Навязывание всем без разбора регионам травопольных севооборотов с их упором на высевание чрезвычайно «прожорливой» яровой пшеницы приводило к порче и истощению почв. Как следствие — урожайность не столько росла, сколько падала. Строительство прудов и водоемов повсеместно осложнялось нехваткой стройматериалов и техники, а еще более — специалистов и вообще «трудового ресурса». Из-за этого работы проводились на низком уровне, построенное эксплуатировалось с нарушением всяческих норм (а ремонт зачастую не проводился вообще), что приводило к авариям и разрушению построенного. А главное — не соблюдались сроки и нормы полива, внесения удобрений. Все это вело к деградации плодородного слоя почвы и опять-таки падению урожайности.

Пожалуй, по отрицательной корреляции рекламного шума и полученных результатов этому плану следует присудить первое место среди позднесталинских начинаний, направленных на «подъем деревни».

На колхозном фронте — без перемен

В такой обстановке жизнь на селе оставалась столь же безрадостной, что и десятью, и двадцатью годами ранее. Но если в 1930-е еще теплилась надежда на то, что ситуация вскоре переменится или хотя бы к ней получится приспособиться и как-то переустроить «под себя», если в середине 1940-х ждали перемен, заслуженных самоотверженным трудом в годы войны, то теперь село будто охватила безысходность. Это видно уже хотя бы по показателям потребления:

Уже спустя несколько лет специалисты Института питания Академии медицинских наук СССР били тревогу, настаивая на как можно более быстром изменении рациона населения, прежде всего сельского, в сторону снижения потребления картофеля, овощей и бахчевых и увеличения доли продуктов животного происхождения («потребление большой массы растительной пищи, компенсирующей нехватку животной, влечет за собой тяжелые желудочные заболевания»).

«Городские», открывая для себя деревенскую повседневность, по-прежнему ужасались. Знаменитая поэтесса Ольга Берггольц весной 1949 года отправилась с целью сбора материала для очередного журналистского очерка в Старое Рахино — рядовую деревню Новгородской области:

Бродяги и жалобщики

Протестовать (точнее жаловаться) в таких условиях решались относительно немногие. За 1947–1952 годы в Совет по делам колхозов при Совете министров СССР поступило 126 тысяч такого рода посланий. Неизмеримо большее количество решило, несмотря на отмеченную Берггольц установку «не вооружать колхозников паспортами», покинуть родные места. За 1946–1953 годы из села уехали около 8 млн человек, в том числе 3,3 млн — в 1949–1953-м. Весной 1953 года специалисты названного ведомства били тревогу:

Попутно и в связи с этим обострилась проблема нищенства и бродяжничества. В июле 1951 года появился даже секретный указ президиума Верховного совета СССР «О мерах борьбы с антиобщественными, паразитическими элементами». Исполняя оный, во втором полугодии того года милиция задержала по стране 107,7 тысячи человек, а в 1952 году — уже 182,3 тысячи. Министерство внутренних дел СССР констатировало, что

Бежавшие из деревни и не сумевшие устроиться бывшие колхозники оказались среди них контингентом вполне весомым. Более того, нищенство начало превращаться в своего рода промысел — к примеру, в столицу регулярно наведывались и занимались попрошайничеством колхозники Калужской области.

Магическая цифра

В этой обстановке ждать от сельского хозяйства каких бы то ни было успехов не приходилось. Красноречиво выглядели результаты сборов урожая зерновых в 1952 году — они оказались ниже, чем в предвоенном 1940 году, когда был наконец-то достигнут уровень сборов конца 1920-х — который, впрочем, все равно оказался ниже, чем в пресловутом 1913-м. Впоследствии Хрущев жаловался, что «за период с 1948 по 1954 год… по существу не увеличились валовые сборы и заготовки зерна. Производство молока также не росло, а среднегодовое производство мяса было ниже того уровня, которого страна достигла перед войной».

Сложно сказать, осознавал ли всю глубину упадка «вождь». С одной стороны, его в послевоенные годы регулярно подводило здоровье, и текущие дела его интересовали мало (чтобы эти дела хоть как-то двигались, его заместители распределили между собой порядок председательства на заседаниях правительства и право подписывать постановления Совмина).

С другой, это вовсе не мешало ему организовывать все новые и новые идеологические и репрессивные кампании или выступать с «программными заявлениями» типа статьи о языкознании или брошюры «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952). В последней он, к примеру, поставил задачу «постепенного превращения колхозной собственности в общенародную собственность и введения продуктообмена — тоже в порядке постепенности — вместо товарного обращения». Делать это следовало в видах «развития и укрепления социалистического производства», что «облегчит переход от социализма к коммунизму».

Ухудшающееся здоровье также не мешало Сталину добиваться бумажных триумфов. На состоявшемся осенью 1952 года съезде компартии Г.М. Маленков, курировавший в ее руководстве сельское хозяйство, объявил, что «валовой урожай зерна составил 8 миллиардов пудов… Таким образом, зерновая проблема, считавшаяся ранее наиболее острой и серьезной проблемой, решена с успехом, решена окончательно и бесповоротно». Это достижение вписал в доклад лично «вождь», занимавшийся редактурой текста. Видимо, на Сталина цифра 8 млрд пудов производила своего рода гипнотизирующий эффект — достичь «через два-три года» этой отметки он требовал еще на II Всесоюзном съезде колхозников-ударников в 1935-м. Однако при его жизни этот результат остался мечтой — так, за 1949–1953 годы средний валовой сбор зерна составил лишь 4,9 млрд.

Незнание — сила?

В условиях тотальной закрытости статистических сведений об этом знал лишь очень узкий круг высших руководителей. Для населения же и на весь мир широковещательно транслировалась совершенно иная картина — и это вышло режиму боком. Сделанное Маленковым заявление всколыхнуло страну, в газеты и органы власти буквально отовсюду посыпались жалобы на то, что в продаже нет хлеба. На места разослали комиссии, которые потом отчитывались перед руководством КПСС. Руководитель одной из них, секретарь ЦК партии А.Б. Аристов, вспоминал спустя несколько лет о разговоре по итогам своей поездки:

Причем, по словам Аристова, то же наблюдалось и в других городах области. Н.С. Хрущев и другой новый секретарь ЦК, бывший глава Краснодарского обкома Н.Г. Игнатов докладывали на следующем заседании, что украинцы и кубанцы, исстари питавшиеся пшеничным хлебом, сетуют, что его в продаже не бывает, а кормят их суррогатом из ржаной муки и опилок.

Выражаясь современным языком, «рейтинг» диктатора к концу его жизни был весьма низок. Сами за себя говорят высказывания, последовавшие за объявлениями в начале марта 1953 года о его болезни и смерти. Вот лишь некоторые:

• «Умрет, тогда лучше будет… Он ничего хорошего не сделал, а только организовал колхозы» (разнорабочая из Риги Ф.И. Степанова);
• «Пусть хоть умирает, я так голодна, что мне свет не мил» (разнорабочая завода «Запчасти» в Одессе В.С. Вербицкая).

Приводить подобного рода изречения можно долго — их сотни и сотни. Интереснее обратиться к их содержанию, и выясняется, что среди наиболее часто встречающихся обвинений по адресу умирающего — плачевное состояние деревни и тяжкая доля ее жителей. Казалось бы, перед нами «гнусная клевета отдельных антисоветчиков». Однако сообщения местных партийных руководителей вполне с ними согласуются. Так, первый секретарь Ярославского обкома В.В. Лукьянов докладывал, что

Первый секретарь Смоленского обкома Б.Ф. Николаев информировал:

Все это прямо сказывалось на продовольственном обеспечении населения. Ф.Р. Козлов, в начале 1950-х годов первый секретарь Ленинградского горкома, а затем обкома, возмущался спустя несколько лет:

Ему вторил А.М. Пузанов, занимавший тогда пост главы Совмина РСФСР:

Даже в «образцовом коммунистическом городе» Москве хлеб продавался с примесью около 40% картофеля, причем не более 1 кг в одни руки.

Так дальше нельзя

Окружению «вождя» пришлось задуматься о будущем. Еще в начале 1953 года были разработаны предложения по стимулированию аграрного производства, предполагавшие повышение закупочных цен на продукцию колхозов и совхозов. Повышение предлагалось весьма умеренное, однако диктатору оно показалось чрезмерным, и он посчитал, что одновременно следует поднять налоги для колхозов и колхозников — в три раза, до 40 млрд руб. Хрущев передавал такое рассуждение Сталина в связи с этим: колхозники живут богато, и, продав только одну курицу, могут полностью расплатиться по государственному налогу (о схожем по содержанию разговоре сообщал и занимавший в те годы пост министра финансов СССР А.Г. Зверев). Здесь самое время задуматься о соотносимости представлений «вождя» с реальностью — все доходы колхозов страны за 1952 год составили 42 млрд рублей… Впрочем, Сталин смотрел на проблему по-своему:

Смерть «хозяина», часто преподносимая как всенародная трагедия, на деле, судя по источникам, стала трагедией лишь для меньшинства. Большая часть населения испытывала смесь страха за будущее (довольно быстро прошедшего), чувства облегчения — и острого запроса на перемены, прежде всего — в повседневной жизни. Это отмечают практически все историки, занимающиеся этим периодом. Даже такой под конец жизни симпатизировавший Сталину автор, как В.Н. Земсков, и тот признал, что «продолжать линию покойного вождя без существенных корректировок — это был путь заведомого политического самоубийства».

Радикализация настроений — важное качественное изменение тех лет. Причем нарастание культа личности Сталина естественным образом подводило под удар именно его как олицетворение системы. Если после войны в тяготах и проблемах граждане были склонны винить власти на местах, отдельных нерадивых руководителей, а центр рассматривали как заступника, гарант справедливости и «мудрого судию»,

Кроме того, применительно к волне недовольства начала 1950-х годов бросаются в глаза и ее широкий территориальный охват, и вовлеченность представителей самых разных профессий и слоев общества. Если первое время люди были готовы терпеть тяготы «восстановительного периода», то с каждым годом объяснять и оправдывать небрежение социальной сферой оказывалось все сложнее. Власть, уповая на мощь пропаганды, рисовала при помощи газет, радио, кинофильмов и т.п. картины изобилия и процветания. Однако продуманной стратегии в этом направлении не имелось, и в результате широко тиражировались громкие и пафосные, но явно нереалистичные утверждения, создававшие эффект обманутых ожиданий и только раздувавшие недовольство.

Конечно, «настоящей революции» ждать не стоило. Отсутствовали альтернативные «точки сборки», способные организовать и направить общественный протест. Более того, само их появление в условиях тотальной монополии во всех сферах жизни режима, привычного к крупномасштабным и безжалостным силовым действиям, представляется малореальным, не говоря уже о создании сети контактов с единомышленниками по всей стране (задача в масштабах СССР первостепенно важная — и в условиях режима сталинского типа фактически невыполнимая). Усугубляла положение сама атмосфера бедности и бытовой стесненности, которая вовсе не располагает к протестной активности — люди слишком заняты вопросами повседневного выживания. Дойди дело до выступлений, все свелось бы к разрозненным демонстрациям и уличным беспорядкам по типу тех, что время от времени сотрясали города СССР в годы «оттепели», во второй половине 1950-х и начале 1960-х годов: нередко масштабным, но локальным и быстро подавляемым. Так что непосредственной угрозы положению власти не существовало.

Безотлагательное решение

И все же недовольство и напряжение ощущались явственно. Как следствие при всей прочности режима его верхушка вовсе не чувствовала уверенности в собственном положении. Напротив, обострилось то, что можно называть «комплексом беспокойства»: боязнь социальных потрясений, источником которой была сама коммунистическая идеология с ее пафосом борьбы с угнетением и трактовкой революций как «восстаний обнищавших масс». Иррациональный страх перед схожим развитием событий вынуждал преемников Сталина на демонстративные широкомасштабные шаги, призванные, с одной стороны, отвлечь внимание общества от трудностей повседневной жизни, а с другой — так или иначе выправить ситуацию. Чрезвычайно показательно, с какой быстротой уже в марте 1953 года начались перемены. Правда, поначалу они затрагивали внутри- и внешнеполитические проблемы, управленческие и организационные аспекты. Но скоро дело дошло и до «социалки». Разговоры новых «вождей» на июльском пленуме ЦК КПСС в 1953 году, по ходу разбора «дела Берии», говорят сами за себя:

Как говорится, умному достаточно. Продовольственная проблема превратилась в проблему политическую — и ее требовалось решать безотлагательно. Усилия в этом направлении и стали стержнем политики нового руководства страны.

(Продолжение следует)