«Солнце мое»

Так романтически перевели прокатчики оригинальное название фильма Aftersun Шарлотты Уэллс — «После солнца» (так точнее). Обычная надпись на тюбиках постзагарных кремов, спасающих нас от солнечных ожогов.

Но и сам этот фильм похож на солнечный ожог: сначала ласкает и греет, потом не только кожа — сам горишь.

Конец 90-х. 11-летняя Софи (Фрэнки Корио) и ее любящий тридцатилетний отец Калум (Поль Мескаль) отправляются на летние каникулы в Турцию. И все в их поездке вроде бы чудесно. Дурачатся, как сверстники, посещают обычные курортные развлечения: от караоке до подводного плавания, танцплощадки и грязевых ванн. Угорают от палящего солнца на пляже. Натирают друг другу спины кремом от загара. И руки. И носы.

Софи все время снимает видео, «ведет репортаж»: камера скачет, непозволительно близко выхватывает лицо Калума, пол-лица, ухо, глаза. Да и сама Софи с камерой откровенничает и ждет предельной честности от своего папы. Мы не сразу понимаем, почему это ей так необходимо.

Дело в том, что это «отпускной папа». В течение года Софи живет с мамой в Шотландии. Папа — под Лондоном. И сейчас они пытаются наверстать то, что наверстать невозможно. Время. Минуты. Упущенные моменты детства. Медленно-медленно погружаемся в эту особенную вязь отношений отца и дочери. Понимаем, что отпуск для них — не только редкая возможность побыть вместе, но узнать друг друга. Разгадать друг друга. Стать ближе.

Прикидывающееся дурашливым хоум-видео. Домашним фильмом, снятым в отпуске, который потом показывают близким городским друзьям.

Оператор Грегори Оук прибегает к подвижному легкому стилю съемки, играя с home-video — у Калума и Софи есть видеокамера образца 1990-х годов, которую они взяли с собой в поездку, и по очереди используют ее. Но незаметно домашняя съемка прослаивается изобретательными кадрами с закатами, фрагментарной «жизнью отдыхающих», за которой «подсматривает» Софи, головокружительным полетом красочных планеров. Оторвавшись от земли, они с завидной свободой, покоем и волей парят в небе.

Фильм про дистанцию огромных размеров между взрослым и ребенком. Софи не спрашивает, что произошло между родителями. Калум и не объясняет.

И сам он выглядит таким молодым заводным парнем, что их принимают за брата и сестру.

Невыносимая боль прорвется лишь однажды, в ночном рейве Калума. Пьяном танце навзрыд, в котором будет мелькать его невидимая партнерша — мама Софи, та самая, с которой они расстались.

Драма, боль, ожог — за пределами этого солнечного отпускного «кадра». Загнаны куда-то внутрь. В одиночные ночные бдения. Поэтому так пристально, внимательно по утрам Софи всматривается в лицо Калума, особенно, когда он ее «отшивает»: «Тебе этого знать не надо». Не надо? Или для Софи, замершей между детством и взрослостью, «знать» жизненно необходимо. И за перемигиванием, улыбками, словно в ротоскопе вспыхивает и гаснет и ее немой крик, загнанная вглубь травма и обида на взрослых.

Память самым тесным образом связана с будущим. Может быть, именно память и вывязывает этот сложный узор — будущее.

«Когда тебе было 11, ты думал, что будешь делать, когда тебе будет 31?» — спрашивает Софи Калума. Нет, он тогда даже представить не мог, что все так случится.

Полнометражный дебют шотландской постановщицы Шарлотты Уэллс не скрывает своей автобиографичности. Это ее история взаимоотношений с отцом. В чем-то эта сконцентрированная на нюансах, полутонах работа напоминает фильмы Шанталь Акерман, подрывавшей мейнстримные каноны, цепляющей в кадр сырую повседневность, отчужденность, исчезающие минуты.

Софи и ее отец каждый день своего отдыха помнят, что должны расстаться. Она пытается его поддержать, говорит о небе, которое у них останется и потом. Можно же смотреть просто в небо и представлять, что они вместе, рядом. А если повезет, там, в небе, будут планеры.

Отдых заканчивается, вот-вот самолет улетит вместе с Софи. Она издалека машет, дурачится. Яблоко от яблони — переняла, так сказать, отцовский опыт: научилась прятать слезы.

Однажды во время их коротких каникул Калум заплатил фотографу за полароидную фотографию. На ней двое: обедают, как у Чехова, просто обедают и смеются… а в это время разбиваются их жизни. Почти на титрах проявляются полароидные снимки, на них одиннадцатилетняя Шарлотта Уэллс со своим отцом на каникулах.

«Айта»

Дочь охотинспектора Айта погибает после вечеринки с одноклассниками. Да так страшно: вешается на ленточках, которые ей подарила мама. Остается лишь записка с именем.

Афоня. Для советского человека имя не чужое. «Афоня, рубль гони!» — мем из любимой комедии Данелии с отрицательно-привлекательным выпивохой сантехником Леонида Куравлева.

Вот и здесь в первых кадрах знакомимся с непутевым Афанасием (Андрей Фомин). Полицейский лет тридцати травит малосмешные байки, сам ржет, работник не ахти. Но с кадрами дефицит. Поэтому держат. Разведен. Живет русский Афоня с местной якутской девушкой. Чужак. Значит, доверия — ноль.

Слухи в поселке распространяются быстрее интернета. И вот уже все знают: Афанасий-гад виновен в гибели ребенка, он и подвозил Айту в тот вечер. Да их и видели вместе.

Местные бабы у продмага вороньем заклевывают девушку Афони.

Вооруженная толпа требует расправы за гибель Айты. Убитый горем отец девочки Айаал готовит вместе с односельчанами штурм участка, отрубив перед этим связь. Благо оружие здесь у всех — как иначе в тайгу ходить. Так начинается настоящая спецоперация по захвату полицейского участка — с трактором и автоматами.

И только местный следователь Сирдитов (Иннокентий Луковцев) из последних сил пытается сохранить разум, самообладание: не допустить самосуд. Хотя и сам готов убить педофила, но заставляет помнить о презумпции невиновности.

«Не совершайте ошибку. Невиновен он», — молит всех девушка Афони. Какое там. Надо убивать — иначе менты своих отмажут.

Мрачный, очень темный, крепкий психотриллер, снятый минимальными выразительными средствами в лучших европейских или азиатских традициях жанра (правда, в финале отчасти впадающий в морализаторство), — на высоком градусе темперамента.

«Айта» — тринадцатый фильм Степана Бурнашева, одного из главных режиссеров современного якутского кино. Он последовательно снимает свое жесткое кино морального беспокойства, замешанное на местных традициях и фольклорных мотивах. Его северный хоррор «Черный снег» с запахом крови и подмороженного мяса похож на страшную ночную сказку, в которой сто оттенков черного. А невыносимый пятидесятиградусный мороз напоминал и об отмороженной совести героев.

Айта — сокращенное от Айталина — в переводе означает «сияющая и чистая, как божество». Погибает самая светлая, чистая душа. Ребенок. И в самом поселке, словно свет пропал.

Теперь стеной идет черный дождь, как светопреставление.

Дождь в «Айте» — главная стихия бытия. Он не только смывает следы, за стеной дождя, как за стеной мрачной ярости не разглядеть правды, сочувствия. А еще дождь — плач по единственной уникальной жизни.

Дождь заливает улицы, ветровые стекла машин. Дождь ненависти смешивается со слезами родителей. Дождь во взгляде жертвы Афони: то ли раскаяние, то ли злость от бессилия. Дождь — как божье наказание за отсутствие любви.

«Айта» — кино о призрачной грани между жизнью и смертью. Прощением и местью. Справедливостью и беззаконием. Любовью и ненавистью. Особенно по отношению к чужому — чужие на все способны.

Бурнашев спускается в своем отчаянном кино в запредельные глубины.

Вражда побеждает любовь, а война — мир.

Починили сломанный телефон Айты, а там видео: «Ой, еще сегодня нужно делать математику… Не ходить бы завтра в школу. Может, заболеть? Всем пока, ставьте лайк!»

Лариса Малюкова ведет телеграмм-канал про кино и не только. Подписывайтесь!