Признание проблем

Масштаб перемен оказался таков, что затронул само мироощущение советского руководства. Волей-неволей пришлось пойти на то, что еще несколькими годами ранее казалось невозможным, а именно — признание, что с положением населения имеются проблемы, и попытки эту ситуацию выправить.

Ранее на уступки, конечно, тоже шли, но крайне неохотно, при первой же возможности откатывая политический курс к «базовым настройкам». Теперь же с каждым десятилетием и практически каждым новым лидером руководство СССР должно было уделять нуждам и чаяниям подвластных все больше и больше внимания. Это перелом, воздействие которого можно сравнить с тектоническим сдвигом.

Это, в свою очередь, неизбежно приводило к необходимости решения проблем сельского хозяйства. И в 1950-е годы впервые в истории политический лидер страны взялся за эту деятельность. Этим лидером стал Никита Хрущев, который уже с лета 1953 года начал играть одну из главных ролей в тогдашнем партийно-государственном «коллективном руководстве», а к концу 1954-го выдвинулся на первую позицию. Последующие 10 лет прошли под знаком его хаотичного правления, наполненного амбициозными планами, широковещательными лозунгами и захватывающими нововведениями, однако окончившегося одним из самых тяжелых общих кризисов в истории СССР.

Однако причины действий, пожалуй, самого яркого советского лидера будут непонятны, если не обрисовать то положение, в котором сельское хозяйство СССР оказалось в последние годы правления Сталина — временной отрезок, которому в исторической науке дается неформальное определение «поздний сталинизм». Поэтому начать необходимо именно с расширенной характеристики итогов политики коллективизации, выяснив, к чему привело ее осуществление на протяжении без малого четверти века.

Деревня как «внутренняя колония»

Победа во Второй мировой войне, казалось, свидетельствовала о триумфе советского строя. «Война показала, что наш общественный строй очень крепко сидит», — утверждал Сталин по горячим следам. На деле же победа далась огромным напряжением сил и породила запрос на перемены — прежде всего в быте, качестве жизни, достатке населения.

Эти настроения были хорошо известны в структурах власти. «С конца войны мы отмечаем в письмах, прошениях и личных обращениях все более настойчивые требования. Жалующиеся считают, что теперь, когда война закончилась победой, бесчисленные нужды населения могут и должны быть немедленно удовлетворены», — сообщали в ЦК ВКП(б) из секретариата президиума Верховного Совета СССР в начале 1946 года.

Прежде всего эти просьбы и требования исходили от сельского населения. Ведь именно за счет деревни, ее человеческих ресурсов страна смогла выдержать напряжение войны. Потери были огромны.

• За годы войны в армию и промышленность ушло до 13,5 млн колхозников (38% сельских тружеников на январь 1941 года).
• Поголовье крупного рогатого скота по сравнению с довоенным временем сократилась на 20%; лошадей, овец и коз насчитывалось менее 50%.
• Было уничтожено имущество 98 тысяч колхозов, 1876 совхозов и 2890 машинно-тракторных станций (более 40% довоенного количества колхозов и МТС и свыше 45% совхозов).
• Разрушено 70 тысяч деревень и сел.

При этом селяне тянули на себе огромный воз повинностей — и практически ничего не получали от государства. Деревня почти официально считалась «внутренней колонией», обязанной уплачивать, по не слишком изящному, но достаточно откровенному выражению «вождя», «не дань, а нечто вроде дани», снабжая ресурсами и финансируя город и промышленность. На село не распространялась карточная система снабжения продовольственными и промышленными товарами (карточки получали лишь работники предприятий тяжелой и оборонной промышленности и транспорта, находившиеся в сельской местности, и специалисты, не связанные с сельским хозяйством, — учителя, врачи, агрономы и др.); колхозники должны были оплачивать работу машинно-тракторных станций, которым принадлежала вся сельскохозяйственная техника и которые выполняли механизированную часть сельхозработ, и снабжать их продуктами питания; на них были возложены трудовая и гужевая повинность на лесозаготовках и торфоразработках; как колхозы, так и их работники персонально обязаны были подписываться на государственные займы — как общесоюзные, так и республиканские. Даже цены на продовольствие и товары широкого потребления для сельской местности устанавливались заметно более высокие, чем для городов.

Правда, погубившая генерала Гордова

В кризисных же ситуациях государство «умывало руки». Так, после разразившейся летом 1946 года одной из самых масштабных и жестоких засух в истории России власти попросту самоустранились от помощи селянам. Автор фундаментального исследования о послевоенном голодоморе историк В.Ф. Зима установил, что после войны государство располагало достаточными запасами зерна. Некоторая его часть экспортировалась в «страны народной демократии» и даже «капиталистические» типа Франции (расчет был на то, что помощь СССР поспособствует росту популярности тамошних коммунистов). Основная же хранилась на складах, хранилищах и сборных пунктах — и никак не использовалась.

На основе доступных данных исследователь подсчитал, что испорчено оказалось около 1 млн тонн зерна — и это в то время как осенью 1946 года оплата крестьянского труда зерном во многих колхозах пострадавших регионов была прекращена (впрочем, тогда постановление Совета Министров и ЦК ВКП(б) «Об экономии в расходовании хлеба» вообще резко сократило количество снабжаемых по всем категориям). Одновременно были вдвое повышены цены на хлеб в государственных магазинах.

Основной удар голода пришелся на конец 1946 и первую половину 1947 года, однако напряженная ситуация продлилась до 1949-го. Параллельно широко распространились инфекционные заболевания всех разновидностей. В результате в этот период по всему СССР избыточная смертность составила от 1 до 1,5 млн человек, а рождаемость упала до минимальных значений. По мнению некоторых исследователей, уровень смертности мог бы быть больше, если бы государство запретило внутреннюю миграцию, как это сделали в начале 1930-х годов. Но это оказалась едва ли не единственная уступка властей сельскому населению.

Несмотря на столь широкомасштабную трагедию, в условиях всепроникающей пропаганды «счастливой зажиточной жизни» и жесткого контроля над информационными потоками положение в деревне зачастую оставалось тайной. Когда же ранее не имевший о нем представления человек сталкивался с реальностью, она ужасала. В начале 1947 года арестованному бывшему командующему войсками Приволжского военного округа Герою Советского Союза гвардии генерал-полковнику В.Н. Гордову вменили в вину среди прочего такие слова, зафиксированные «прослушкой»:

Крестьянин как противник власти

Генерала Гордова расстреляли, но было очевидно, что проблемы деревни рано или поздно пробьют толщу информационной блокады и дойдут до верхов — и тогда игнорировать их станет невозможно. Это, однако, вовсе не означало, что «крепко сидящий строй» пойдет на какие-либо уступки.

Оно представлялось коварным внутренним врагом — живучим пережитком феодального этапа развития человечества, чуждым новым формациям — капитализму и социализму, не просто отсталым (патриархальным и т.д.), но устойчивым в своей отсталости, оберегающим ее, мешающим развитию марксистского идеала — крупной промышленности, — стремящимся «повернуть назад колесо истории». А также неисправимым носителем мелкобуржуазной психологии, которая при любой возможности ведет к возрождению капиталистических отношений. Как следствие — крестьянство необходимо было «железной рукой втащить в светлое будущее» и пролетаризировать: одних сделать рабочими на крупных механизированных сельскохозяйственных предприятиях, других «выдавить» в города, «перековав» в рабочих на предприятиях промышленности.

Так что курсу давления на деревню даже с идеологической точки зрения не могло быть альтернативы. О том, что нет альтернативы и исходя из, скажем так, геополитических соображений, Сталин заявил уже в феврале 1946 года, выступая на собрании избирателей Сталинского округа Москвы.

Три «сталинских удара по деревне»

Как следствие — прошедший в феврале 1947 года пленум ЦК ВКП(б), посвященный вопросам подъема сельского хозяйства, ничего нового не предложил. Все так же звучали бравурные речи о «передовом, оснащенном современной техникой» колхозном строе, который «обеспечил рост общественного богатства колхозов и благосостояния колхозников» (об этом бестрепетно говорилось, напомню, в разгар страшного голода). «Подъем» же столь цветущей, по мнению идеологов, отрасли виделся посредством усиления партийно-советского руководства, «ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственных артелей» и общего закручивания гаек.

Прежде всего провели проверку колхозных земель. В ее ходе к 1950 году в обобществленный фонд возвратили 10,5 млн гектаров земель, «незаконно присвоенных колхозниками» (это были, как правило, неудобья или земли, выделенные в годы войны в дополнение к уже имевшимся «шести соткам», чтобы колхозники, используя их для посадок и откорма скота, могли хоть как-то прокормить себя). Далее — повышались нормы выработки и вводились строгие меры ответственности за их невыполнение. Первый секретарь ЦК украинской компартии Н.С. Хрущев выступил в этой связи с инициативой о выселении «злостно уклоняющихся от трудовой деятельности».

Уже осенью в правительстве СССР праздновали победу, сообщая о значительном повышении трудовой дисциплины и увеличении выхода на работу колхозников. Однако власти было не впервой обманывать саму себя. Пик выселений пришелся на 1948-й (27,3 тысячи), после чего пошли на спад и кампания, и дисциплина, борьбе за которую она была посвящена. За 1950–1954 годы не вырабатывало минимум трудодней и даже вообще не выходило на общественную работу 15–20% всех колхозников страны ежегодно.

Вторым мощным репрессивным ударом стал принятый в июне 1947 года закон «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Он заменил «закон о колосках» (или «семь восьмых») 1932 года, фактически отмененный войной.

Закон снова принимался в обстановке голода, когда никакой помощи жителям пострадавших районов не оказывалось и те ради выживания вынуждены были идти на противоправные меры. Этот акт проводился в жизнь уже куда более непреклонно: к началу 1953 года по «четыре шестых» вынесли 1,3 миллиона приговоров, 75% из которых — на пять лет и более. По состоянию на 1951 год осужденные по этому закону составляли 53% заключенных, причем «благодаря» ему количество женщин выросло до трети от общего количества лагерников.

Наконец, третьим ударом стала широко разрекламированная денежная реформа декабря 1947 года. Учитывая, что в годы войны карточная система обеспечивала охватываемое население с серьезными трудностями, а открытые в 1944 году коммерческие магазины для подавляющего большинства жителей оказались недоступны из-за ограниченной численности и крайне высокого уровня цен, колхозный рынок, на котором селянам разрешалось сбывать выращенные на приусадебных участках продукты, превратился в главный источник продовольствия. Здесь по сравнению с довоенными цены на хлеб к 1943 году выросли в 34 раза, на картофель и молочные продукты — в 20 раз. Как следствие — денежные доходы селян повысились по сравнению с 1940 годом в семь раз и достигли к 1945-му 127,4 млрд руб.

Понятно, что в результате колхозники оказались попросту ограблены. Причем из-за того, что для обмена были установлены очень сжатые сроки, а информационное обеспечение работало плохо (во многих медвежьих углах никакой информации не было вовсе), «некоторая часть населения в сельской местности» осталась ни с чем, не успев обменять свои накопления.

Социализм — это учет

За этими концентрированными «сталинскими ударами» последовало планомерное и безжалостное давление на деревню.

Прежде всего постоянно повышались налоги с личных приусадебных хозяйств — денежный и натуральный. Денежный (в который входили многочисленные общегосударственные и местные сборы) платился со всех доходов, в счет натурального по фиксированной цене собирались продовольственные продукты (мясо, яйца, молоко, плодоовощные культуры). Причем поставлять таковые селянам приходилось вне зависимости от того, есть ли у них домашний скот, птица или насаждения.

Цифры не могут не впечатлить: на рубеже 1940–1950-х годов средний натуральный налог состоял из

• 40 кг мяса,
• 280–320 литров молока,
• 50–100 яиц.

Но если здесь можно говорить о некотором постоянстве, то вот собираемые суммы денег росли ежегодно:

• в 1949 году нужно было заплатить в среднем 419 рублей,
• в 1950-м — 431 рубль,
• в 1951-м — 471,
• а в 1952-м — уже 528 рублей.

Для сравнения: соответствующий показатель 1940 года составлял… 112 рублей! При этом постоянно напоминалось, что к обязательным поставкам и платам не применяется положение о сроке давности, т.е. задолженности по ним не списывались по прошествии определенного времени.

Деревня оставалась полем экспериментов и управленческо-идеологических кампаний. В 1948 году был принят трехлетний план электрификации, предполагавший строительство в сельской местности электростанций. Рассчитан он был прежде всего на принадлежащие государству предприятия. При подведении его итогов выяснилось, что электрифицировано 80% МТС и 76% совхозов. Из числа колхозов же электрическую энергию получили лишь 15% (и то не целиком — как правило, линии проводились только в центральные усадьбы). Впрочем, все эти цифры меркнут перед главной — на нужды сельского хозяйства в целом в начале 1950-х годов направлялось лишь 1,5% производимой в стране электроэнергии.

За электрификацией в апреле 1949 года последовал новый трехлетний план — развития общественного колхозного и совхозного продуктивного животноводства, поставивший задачу его «быстрого превращения… из отстающей отрасли в сравнении с полеводством в передовую отрасль». Поголовье скота в деревне (прежде всего в колхозах и совхозах) за годы войны и послевоенной засухи сильно сократилось, и руководство страны решило поправить положение, действуя привычным способом — пропагандистским шумом и администрированием. С целью увеличения общественного поголовья колхозникам «рекомендовали» (приказали) продать государству свою личную скотину.

Сама же кампания провалилась из-за неэффективности колхозно-совхозного хозяйства: не хватало помещений, кормов, высоким остался падеж молодняка.

В 1950 году началась кампания по укрупнению колхозов, в ходе которой к концу 1952 года количество этого типа хозяйств сократилось с 252 тыс. до 94 тыс. Заявлялось, что при помощи этого будет достигнуто повышение эффективности производства, на деле же главной задачей являлось повышение эффективности контроля над селом. И уж эту-то задачу выполнили: если в 1945 году партячейки имелись лишь в одном колхозе из каждых семи, то к началу 1953-го — в трех из каждых четырех. И неважно, что эффективность работы укрупненных хозяйств, охватывавших теперь зачастую огромные территории, понизилась. Заодно в ходе кампании провели очередные обмеры и урезания размеров ЛПХ колхозников.

Левацкий уклон 

Наконец, в марте 1951 года Хрущев, теперь уже в статусе члена Политбюро и секретаря ЦК ВКП(б), выдвинул идею создания «агрогородов» — крупных колхозных поселков, в которые нужно переселить колхозников из деревень, превратив их в сельскохозяйственных рабочих и огосударствив собственность — как их личную, так и колхозов.

Идея вполне в духе правящей идеологии и характерной для нее борьбы с «частнособственнической психологией». А таковая очень раздражала режим — ведь статистика неумолимо свидетельствовала, что, несмотря на всю беспощадность мер, социалистический подход на селе терпит поражение.

Если к этому прибавить соответствующие показатели личных хозяйств рабочих и служащих (13 и 16%), то получалось, что даже спустя более чем 20 лет после начала коллективизации общественный строй в производстве продуктов питания безнадежно проигрывал пресловутой личной инициативе. И это лишь усредненные цифры — по областям Центральной России или Украины, например, доля ЛПХ в показателях производимого могла составлять 70–90%! Исключение составляло лишь зерновое производство: концентрация сельхозтехники в руках государства и крайне ограниченные размеры хозяйств жителей (пресловутые «шесть соток») просто не давали им возможности занять значимую нишу в этой сфере.

План Хрущева не состоялся: он был выдвинут без ведома Сталина, очевидно, в расчете на то, что «вождю» понравится пылкая инициатива недавно переведенного в Москву выдвиженца. «Вождь», однако, инициативы не терпел и недвусмысленно дал понять о своем недовольстве. Хрущеву буквально спустя несколько дней пришлось писать покаянное письмо «хозяину» и каяться на страницах «Правды» — той же газеты, в которой он напечатал свою статью. А в апреле того же года по партячейкам было разослано закрытое письмо ЦК «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов», которое дало отпор «левацкому загибу» Хрущева. В то же время оно подвергло резкой критике

В очередной раз подтвердилось, что разногласия в руководстве партии — тактические (огрубляя: ломать сразу и быстро или медленно и постепенно), стратегическая линия же остается прежней: никакого улучшения условий жизни и повышения ее уровня и качества не предполагалось, все внимание требовалось сосредоточить на общественном хозяйстве.

Продолжение следует.