А теперь представьте: два взрослых мальчика (одному хорошо за сорок, другому за пятьдесят) идут по деревенской улице. Один повыше, в бурке, тельняшке и цилиндре; другой пониже, в цилиндре, тельняшке и фраке на босу ногу. У одного на плече кривое старое курковое ружье, у другого живой козленок, взятый напрокат у крестьянской девочки, которая плетется сзади и грызет вырученный за животное шоколад.

Это мы со знаменитым, и тогда уже давно, художником и всеобщим участником жизней хороших (большей частью) людей Борисом Жутовским, которого все звали и по сей день зовут Бобой, прибыли на чью-то дачу, где праздновал свой день рождения наш общий друг Юра Щекочихин.

Всё, ребята! Праздник сделан. Щекоч счастливо смеется, обнимает, говорит «братишки», и, когда мы садимся за стол обильно выпивать, гости понимают, что приехали мы не на машине. Без Жутовского я бы не решился, но он отважный и опытный путешественник. Пешком, на байдарке, на машинах, на лошадях он прошел невероятной сложности и красоты маршруты по нашей тогдашней стране. Он бывал на Камчатке, на Памире, бродил по Заполярью, по горному Уралу, отыскивал на севере заброшенные сталинские лагеря… и отовсюду тащил в Москву «артефакты», которые превращались его талантом в искусство, и свои рисунки, которые превращались в акт искусства в тот момент, когда Жутовский проводил в путевом альбоме линию.

Ах, линия! Сидишь с ним за столом (иной раз, выпивая сдержанно), беседуешь о высоком, о старых и современных художниках, о политике, о жизни, что там нового, то есть кого не стало или кто чем болен и как помочь (Боба — скорая помощь для друзей). А также: куда денутся «потом» все его работы — мощные карандашные портреты «последних людей империи», с которыми он общался (Окуджава, Райкин, Карякин, Данин, Гердт, Битов и многие другие), огромная коллекция абстрактных лаков, невероятной красоты («красоты» — это не обидно для современной живописи?), или карандашные пейзажи тонкости невероятной (тоже, похоже, абстрактные), или восковая живопись, или гуаши и масло? А его записи и тексты, он ведь и пишет прекрасно, что будет с ними? Так говорим мы часами о серьезном и для него важном,

чьи формы не то чтобы составили вашу мечту, а даже несколько напротив, вызвали пугливую мысль: «Да! Конечно, но… возможно ли с этим совладать?!»

— А, — весело, совершенно без инерции, вдруг встрепенется Борис Иосифович, закончив сводку новостей, да и запустит что-нибудь по-польски, хотя отец не успел его научить языку, поскольку разбился на самолете, возвращаясь из Арктики задолго до войны, и похоронен в «авиаторской» стене на Новодевичьем. — А, — продолжит Боба уже по-русски: — Отважно живем! Етить-колотить!

И тут же начнет показывать свои последние (суеверные путешественники говорят «крайние») работы — маленькие, размером в лист писчей бумаги портреты, филигранно нарисованные цветными карандашами на фоне цитат из великих картин первой половины прошлого века.

— Уже пятьдесят есть. Первые пятьдесят.

Огромная, сложнейшей формы работа Жутовского «Как один день», которая висит за его спиной, занимая всю стену мастерской, тоже начиналась с пятидесяти…

Каждый квадрат — рисунки, документы, работы друзей, знаки натуры, скульптура… (Кстати, он помогал Неизвестному строить памятник Хрущеву, о Бобиных отношениях с которым, начиная со скандальной выставки в Манеже и до одинокой Никитиной старости, говорить не буду — много писано.) Все это Жутовский поместил в двухсекционную раму, а третью, пустую, заполнял по одной работе в год. Теперь она пять лет как заполнена.

И решил Жутовский издать огромную книгу (он к тому же и книжный график) в двух томах под нам знакомым названием «Как один день».

Книга получилась «отважная». Про его жизнь, про нашу жизнь, про страну, которую мы пережили и в которой продолжаем жить. Как «вкусно» (выражение Б.Ж.) она написана — с мудростью, юмором и печалью. Пять килограммов удивления и, знаете ли, восхищения. И обретения и потери, а их в Бориной личной жизни было немало, и признания в любви и веселье (и этим он был не обделен), и много замечательных работ Мастера.

А так — пойди его найди. Телефоны обычно не отвечают: либо уехал утешать-помогать, либо спрятался от московской суеты и сидит работает, либо укатил путешествовать и рисовать этюды…

А теперь уже точно не найдешь.

Больше нет его.