«Он принял страну с сохой, а оставляет ее с атомными реакторами» — эта фраза из сталинского некролога, написанного публицистом Исааком Дойчером, трансформировалась в мем «принял с сохой, а оставил с атомной бомбой», которую стали приписывать Черчиллю.
На самом деле сталинский «экономический проект», будем называть его так, был не про атомную бомбу и не даже не про социализм. Он был про то, как найти ресурсы для модернизации крестьянской страны, которая вошла в ХХ век с деревней и сохой, в то время как ее соседи на Западе и на Востоке (Япония) уже были странами городов и машин. Товарищ Сталин, отдадим ему должное, ресурсы нашел. Но…
В поисках капитала
Год, когда товарищ Сталин «сосредоточил в своих руках необъятную власть», был годом, когда большевистские лидеры в Москве осознали — мировой революции не получилось, и сейчас им придется, во-первых, приводить в порядок хозяйство, разоренное Первой мировой и Гражданской войнами, а во вторых, сохранить свою власть при любых обстоятельствах
Ответ на первый вопрос нашелся довольно быстро (для этого оказалось достаточным распределить землю среди крестьян, разрешить торговать в городах и пригласить немецких концессионеров на заводы). Ответ на второй вопрос найти было сложнее.
К 1928 году уровень подушевого ВВП в СССР вернулся к уровню 1913 года в Российской империи. И объемы производства национального дохода, и его структура в 1928 году были примерно такими же, как и в 1913-м — 45% ВВП обеспечивало сельское хозяйство.
«Пролетарский» СССР оставался «крестьянской страной» с вкраплениями индустриальных очагов, построенных иностранными предпринимателями на рубеже ХХ века — всеми этими сименсами, лесснерами и нобелями.
По-другому быть не могло — до середины XIX века 90% населения Российской империи жило полунатуральным хозяйством и никакого капитала накопить не могло. Поэтому до начала 80-х годов XIX века основными источниками капитала для российской промышленности были зарубежные займы, затем прямые иностранные инвестиции. К 1914 году их доля в совокупном торгово-промышленном капитале России составила 43%.
Но с началом Первой мировой войны приток инвестиций иссяк, а после революции не восстановился. К 1928 году производственная инфраструктура и техника обветшали, и новые инвестиции требовались даже не то что для роста, а для поддержания «нормального» функционирования хозяйства. Но внешних инвестиций не было, и капитал предстояло искать внутри страны
«Обидют — и квиток выпишут»
Механизм поиска этого капитала ярко описывал персонаж романа Михаила Шолохова «Поднятая целина» — «справный мужик» Яков Лукич Островнов:
«…вернулся я в двадцатом году к голому куреню. С энтих пор работал день и ночь. Продразверсткой первый раз обидели, товарищи забрали все зерно под гребло. А потом этим обидам и счет я потерял. Хотя счесть их можно — обидют — и квиток выпишут… Вот они, квитки об том, что сдавал: а сдавал и хлеб, и мясу, и маслу, и кожи, и шерсть, и птицу, и целыми быками водил в заготконтору.
А вот это окладные листы по единому сельскому налогу, по самооблогу и опять квитки за страховку… И за дым из трубы платил, и за то, что скотина живая на базу стоит… Скоро этих бумажек мешок насбираю…»
Сдача крестьянами зерна по продразверстке. Фото: фотохроника ТАСС
Однако дело было не только в квитках за «дым из трубы». Великий экономист Джон Мейнард Кейнс, посетивший Советскую Россию в середине 1920-х, понял суть экономического курса большевиков — и рассказал об этом в своей книге «Впечатления о Советской России. Должно ли государство управлять экономикой?»
«Официальные методы эксплуатации крестьян заключаются не столько в налогообложении, … сколько в политике цен. Монополия над импортом и экспортом, фактический контроль над промышленной продукцией позволяют властям поддерживать цены на уровне, крайне неблагоприятном для крестьянства.
У него закупают зерно по ценам, гораздо более низким по сравнению с мировыми, а продают крестьянам текстиль и другие промышленные товары по заметно более высоким ценам; разница между ними составляет фонд, из которого можно обеспечить сверхвысокие цены, равно как и покрыть общие издержки неэффективного производства и распределения.
Таким образом, реальные доходы русских крестьян составляют чуть более половины того, какими они должны быть».
Однако попытка изъятия ресурсов из крестьянских хозяйств через описанные выше «ножницы цен» (дорого продаем, дешево покупаем) натолкнулась на ограничения новой экономической политики, которые очень хорошо разъяснял замечательный экономист Сергей Журавлев.
«….НЭП генерировал избыточную денежную массу из-за коммерческого кредитования предприятиями друг друга. Эти кредиты в дальнейшем учитывались Госбанком или конкурировавшими с ним частными банками и становились деньгами.
За период с 1925 по 1928 год наличные рубли и безналичные остатки на счетах предприятий выросли соответственно в 1,6 и 1,7 раза.
Это вело к инфляции рыночных цен на хлеб, … и они пришли в резкое противоречие с твердыми закупочными ценами, которые предлагало государство. … Индекс потребительских цен к ценам 1913 года, принятым за 100, составлял в 1928 году 143, в 1929-м — 153.
В условиях товарного голода дополнительные и к тому же обесценивающиеся деньги не были нужны крестьянству ни для чего, кроме как для уплаты сельхозналога, который в 1928 году был повышен в полтора раза и затем продолжал расти в разных формах, особенно через индивидуальное обложение и кратное самообложение (то есть налоги на местные нужды)…
Провал хлебозаготовительной кампании не только подрывал систему мобилизации накоплений через трансфертные цены, но и грозил голодом в городах».
В общем, нужно было либо начинать платить крестьянам за хлеб «справедливую цену», либо изымать его принудительно. Платить не хотели (это подрывало саму идею быстрого накопления капиталов для реализации государственных планов), поэтому хлеб начали изымать — через систему колхозов.
«Население само и должно дать денег…»
Полноценной денежной оплаты работы в колхозах не было, за труд выдавалась в основном сельхозпродукция, а сам труд оценивался в натуральных показателях (трудоднях). В 1940 г. доля денежных доходов колхозников, полученных от работы в обобществленном хозяйстве, составляла 15,1%. Это значило, что колхозники за отработанное в колхозе время получат зерно, корма, молодняк животных, затем вырастят скот, а деньги могли получить за продукты животноводства, проданные на колхозном рынке.
С макроэкономической точки зрения коллективизация представляла собой повышение доли накопления — с 15 до 40% национального дохода за 1928–1931 годы — при сокращении самого национального дохода. Как подсчитывал советский экономист Альберт Вайнштейн, в абсолютных сопоставимых стоимостных показателях объем капитальных вложений за эти три года вырос в 3,5 раза, а фонд конечного непроизводственного потребления — всего в 1,1 раза.
Апрель 1929 года. Центрально-Черноземная область. Колонна тракторов выехавшая на колхозное поле. Фото: репродукция ТАСС
Впрочем, платить за индустриализацию предстояло не только крестьянину, но и рабочему — только для него были придуманы государственные займы. В 1930-е годы в подписке на займы ежегодно участвовало свыше 70 млн человек, а сумма ежемесячных удержаний по займам составляла 7–8% зарплаты (фактически это был скрытый налог).
Как цинично писал в 1928 году Максим Горький,
«подписка на «Займ индустриализации» — прямая обязанность каждого мало-мальски сознательного гражданина Союза Советов. Ведь ясно, что для того, чтобы создать свободное и справедливое социалистическое государство рабочих, необходимо вооружиться совершеннейшей техникой, необходимо построить сеть заводов и фабрик, которые дали бы населению страны все, в чем оно нуждается. Население само и должно дать денег на производство всего, что ему необходимо».
На практике это означало резкое снижение цены труда и крестьянина (у него забирали главный произведенный продукт — хлеб — по искусственно заниженной цене), а рабочему вместо части зарплаты выдавали «облигации» — т.е. долговые расписки, по которым сталинское правительство так и не расплатилось.
Отдай золото!
Но сколько ты ни «мобилизуй накопления» рабочего и крестьянина, собранные рубли в лучшем случае можно инвестировать в строительство и инфраструктуру — не случайно символами первой сталинской пятилетки стали не заводы, а каналы — Беломорский и Москва–Волга. Но станки, машины и оборудование надо было покупать — за валюту на Западе.
Однако в то время у СССР было мало возможностей для валютного экспорта — в лучшем случае это могли быть лес, мех, и зерно. Тем более что Сталину, можно сказать, «не повезло» — во время Великой депрессии мировые цены на зерно рухнули в два с половиной раза.
В итоге закупки американской техники финансировались или кредитами, или вывозом золота и других ценностей.
Например, в торговле с США за 1929–1940-е годы экспорт обеспечивал лишь треть импорта, а общий дефицит в торговле достигал $600 млн (тогдашний доллар — это примерно 20 современных, получается, что США профинансировали за 12 лет порядка $12–13 млрд).
Значит, какая-то часть этого долга была оплачена золотом, которое Сталин нашел внутри страны. Аналогичная ситуация сложилась и в торговле с Германией, которая была вторым основным торговым партнером СССР.
Главным источником золота для Сталина оказались не колымские золотые прииски, а кубышки и тайники советских трудящихся.
Одним из главных инструментов по изъятию золота у людей стало Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами на территории СССР — Торгсин. Официально Торгсин был предназначен для продажи товаров «иностранцам за валюту».
Москва 1931 год. Фото: Иван Шагин / Репродукция фотохроники ТАСС
Но советские люди также могли покупать в Торгсине товары в обмен на изделия из бытового золота. В дальнейшем Торгсин стал принимать серебро, платину, драгоценные камни, а также произведения искусства.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
У Варлама Шаламова есть жуткий рассказ «Крест» — о том, как слепой старик-священник разрубает топором свой золотой крест, чтобы отнести золото в Торгсин и купить еду для голодающей жены. В 1932–1935 гг. советские люди отнесли в Торгсин без малого 100 т чистого золота, что составляло порядка 40% промышленной золотодобычи в СССР за тот же период.
По подсчетам историка Елены Осокиной, Торгсин купил у населения ценностей, достаточных для покрытия пятой части расходов на промышленный импорт. В 1933 году валютная выручка Торгсина превысила валютные объемы экспорта хлеба, леса и нефти.
Без миллиона
Читатели романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок» (действие которого происходит на рубеже 1930-х годов) наверняка помнят о том, как Остап Бендер, получив миллион рублей, столкнулся с невозможностью эти деньги потратить. Ситуация кажется нам комичной, но на самом деле, как пишет историк советской экономики Гирш Ханин, денежной системы в привычном смысле слова в то время действительно не было. Деньги как всеобщее покупательное и платежное средство практически отсутствовали в сфере средств производства. Распределение средств производства по фондам делало безналичные деньги лишь расчетным знаком, обусловленным хозрасчетом производственных и сбытовых предприятий.
В сфере же потребительских товаров роль денег ограничивалась карточной системой… Реальную же роль деньги играли только на колхозном и нелегальном рынках, а также в коммерческой торговле.
Магазин «Торгсин» в Москве. 1936 год. Фото: репродукция ТАСС
Может быть, сталинская денежная система была эффективна с точки зрения стабильности цен, которые якобы не должны были расти в плановой экономике? Нет. По самым оптимистичным оценкам в сфере производственных товаров в 1939 г. оптовые цены выросли в 2,5–2,75 раза к уровню 1926/1927 г., а розничные потребительские цены за тот же период выросли в пять раз.
Экономика войны
Перечислять особенности сталинской экономической модели можно долго — но как оценить ее эффективность? И вот здесь историки признают, что «сталиномика» оказалась эффективна только с точки зрения устойчивости в ходе крупномасштабных военных действий.
Сталин интуитивно понимал причины экономического краха Российской империи, ставшие причиной крушения царского режима.
Мобилизация промышленной продукции на военные нужды разрушила основу торговли между городом и деревней. Как объяснял выдающийся русский экономист Николай Прокопович, рост цен на зерно в годы Первой мировой войны в условиях русской полунатуральной экономики привел к тому,
что крестьяне, вместо того чтобы инвестировать в расширение производства зерна, стали его сокращать — потому что инвестировать они могли только свой труд, а зачем горбатиться из последних сил на поле, если на заработанные деньги ты не можешь ничего купить —
все ресурсы брошены на военное производство.
Результатом стали продовольственные проблемы в городах, которые привели к недовольству рабочих, а дальше… о событиях семнадцатого года написаны библиотеки.
В сущности, строительство «экономики по сталинскому образцу» — это поиск модели, которая позволила бы в кризисной ситуации не допустить стихийного сокращения предложения продовольствия со стороны «деревни», в условиях когда «город» производит не то, что нужно потребителям, а то, что приказывает производить политическое руководство.
И действительно, в условиях войны сталинская модель мобилизационной экономики сработала, но… только потому,
что промышленность, способная производить вооружения в массовом порядке, уже была построена в «городах», а в «деревне» еще оставался человеческий ресурс, который можно было так же массово направить на фронт.
А другим фактором, обеспечившим устойчивость сталинского тыла, оказался ленд-лиз, фактически «подключивший» советскую экономику к мировой. Важнейшей составляющей ленд-лиза было не оружие и даже не станки и автомобили, а хлеб и мясо, поставки которых позволили кормить армию и мобилизовывать крестьян, не опасаясь критических проблем с продовольствием.
Фото: репродукция ТАСС
«Ну вот так и живем…»
Чем «сталиномика» обернулась для людей? Бюджетные обследования семей рабочих, проведенные Центральным статистическим управлением СССР вскоре после смерти Сталина, показывали, что доля среднемесячных расходов на питание, одежду и оплату жилья составляла в совокупном доходе семьи рабочего 70%, а среднемесячный остаток наличных денег равнялся нулю.
В архивах ЦК КПСС хранится письмо ленинградского рабочего. Тимошина, направленное на имя Никиты Хрущева.
«Я рядовой рабочий, такелажник 5-го разряда. Зарабатываю в лучшем случае 800 руб. в месяц. На моем иждивении четверо, сам пятый. … Из этих 800 руб. вычет: квартплата, подоходный налог, заем, профсоюз и в результате от 800 руб. остается на питание пяти человек всего 4-5 руб. в день. Кроме того, надо всех обуть, одеть, а обувь и одежда еще очень дорого стоят. Вот если вникнуть в эту вышеуказанную таблицу расхода, то можно без ошибки сказать, что на одном заработке жить пяти человекам трудно и даже невозможно, но жить-то нужно. Ну вот так и живем».
Чем же на самом деле была «сталиномика»
С точки зрения макроэкономики «сталиномика» была опытом замены капитала трудом. Коллективизация, заставившая крестьян на любых условиях становиться к станкам, представляла собой механизм экстремального налогообложения.
Сталинское правительство вело себя так, как мог бы себя вести единственный собственник всех ресурсов страны — все остальные были его наемными работниками.
Но как только резерв дешевой рабочей силы был исчерпан — так затормозил и экономический механизм, сшитый по сталинским лекалам.
Поэтому повторить сталинский экономический опыт, что бы там ни говорили поклонники вождя, невозможно. Для этого вам надо иметь огромное количество очень бедных людей, занятых в малопроизводительном секторе экономики (сельское хозяйство), который вы принудительно направите в высокопроизводительный сектор (промышленность). Этой картой общество в своей истории может сыграть один раз. Можно сказать, что «выигрыш» Сталин унес с собой в могилу.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
