При встречах с Глебом Олеговичем я всегда вспоминал первую же строчку «Машеньки» Набокова: «Лев Глево… Лев Глебович? Ну и имя у вас, батенька, язык вывихнуть можно». При чтении его статей еще допутинского периода, часто публиковавшихся, например, в еще доминировавшей тогда в разношерстных интеллигентских кругах «Независимой газете», казалось, вывихнуть можно не язык, а мозги, столь нарочито орнаментальной казалась словесная вязь — просто Венский сецессион какой-то.

Кто бы мог подумать, что из-под этого пера вырастет целая, как он сам определял это понятие, «Система РФ», не страна, а именно Система, как когда-то было принято называть советскую власть. И если Путин — голем, то на глиняном теле этого голема есть отпечатки пальцев Глеба Павловского, чего политтехнолог никогда не скрывал. Как не скрывал и авторства многих электоральных планов и терминов, например, «суверенной демократии» — это была констатация того, что путинская модель авторитаризма полностью созрела.

Анализе чрезвычайно глубоком, потому что Павловский знал, где искать предметы особенно пристального изучения.

Когда писалась первая программа Путина — программа реформ, Павловского можно было часто видеть в одиночестве с ноутбуком в кафе в «Александр-хаусе» напротив Дома на набережной, где квартировал Центр стратегических разработок, готовивший стране новую счастливую жизнь в новом тысячелетии. Планы завершения реформ и установления просвещенной автократии оказались типичной советской незавершенкой, над котлованом которой стали строить старомодную сталинскую громаду на манер, как выяснилось чуть позже, здания КГБ на Лубянке. Павловский приложил много сил для того, чтобы превратить Путина в этакого Чингисхана с ноутбуком. Политтехнолог создал и возглавил Фонд эффективной политики, ФЭП, строивший Путина образца первых двух сроков. После 2012 года строить уже было нечего — от строительства голем, укрепивший свои глиняные ноги какой-то новой субстанцией, перешел к разрушению. В том числе того, что построил в первые годы правления сам.

От него он перенял философию истории, согласно которой «русская власть — не государство. Она занимает места, где должно быть общество… Она оттого деспотична, что иначе немощна».

Поздний, постпутинский, Павловский — это особый этап и персональной биографии, и истории российской аналитики. Покинув пределы Системы РФ, Глеб начал археологический подкоп под нее методом аналитического разбора оставляемых Системой продуктов жизнедеятельности и смысловых ловушек. Павловский обнаруживал и предъявлял их суть, но было поздно. Да и интересовал этот археолого-анатомический разбор только мыслящее сословие.

Если он и переходил в своего рода оппозицию к Путину, то в оппозицию интеллектуальную. Впрочем, его бывших клиентов нюансы интересовали мало. В августе 2016-го мы совпали с Павловским на Форуме Кафки и Оруэлла (вот уже пророческое название!) на Балтийской косе, где до сих пор стоят ангары люфтваффе, и вот тогда-то организаторам прокололи шины автомобилей. Система РФ против своего создателя… Помнится, ждали казаков, но они не пришли. Вегетарианское было время…

24 февраля 2022 года Павловский не предсказал, но зато показывал — еще в работе 2015 года «Terminus/2016» — что эскалация становится основным смыслом и инструментом существования Системы РФ, идущей к Финалу (именно с прописной буквы):

Да, Путин зашел в стратегический тупик, в кризис целеполагания, и единственный способ, оказавшийся доступным и эффективным, — это эскалация: 2015-й — это как раз год не только Минских соглашений, но и прокси-конфликта с США (как и с другом Эрдоганом) в Сирии. «Раз не можешь заморозить конфликт — утопи его в новом конфликте, эскалированном относительно предыдущего», — эта формула Павловского четко описывает все то, что делал Путин в последние годы. Эскалация вынуждает Систему раскрыться — возникает своего рода новая искренность, Путину уже не нужно изображать вежливость по отношению к Западу и внутренней аудитории. Он наконец делает то, что действительно хочет делать. Правда, при этом возникает вот что: «Россия превратится в глобального неудачника — в мировую мишень».

Эскалация позволяет найти оправдание неспособности заняться делом — то есть обустройством России, реализацией позитивной программы. Все время что-то мешало в прошлом сконцентрироваться на модернизации или хотя бы нормализации страны, теперь вот мешает «коллективный Запад», как выяснилось, давно задумавший уничтожение России. Такой подход, писал Павловский, обеспечивает «антропологическую безответственность» Системы РФ. Конечно, ломать не строить. Использовать язык ненависти легче, чем сдерживать себя. Принимать инфантильные решения веселее, чем ответственные.

Но может быть, такой способ существования Системы — норма для нее, а вовсе не свидетельство Финала? Тем более что «Система РФ вынуждена рискнуть собой (см. вербально выраженную готовность, например, Медведева Д.А. похоронить под обломками России весь мир. — А. К.), рискнув миром при этом — и все лишь чтобы остаться собой. Но нам, населенцам Системы, это чертовски нравится». Последнее отчасти объясняет поведение агрессивных сторонников Путина, у которых автократ находит «центр наслаждений» и щекочет его своей воинственностью — им кажется, что эскалации несут редкое по силе наслаждение, наслаждение править миром.

В долгом разговоре с болгарским политологом Иваном Крастевым, составившим книгу «Экспериментальная родина» (2018), Павловский говорил об одной очень важной вещи: «Шарнир Системы РФ гибок. Но он без обратного хода, как храповик. Редкие случаи, когда Кремль отступал, были связаны со смертью правителя. Я теперь вижу проблему сдерживания в новом свете — она престала выглядеть сдерживанием России Западом. В самой России должен возникнуть или найтись внутренний субъект сдерживания».

24 февраля показало, что такого субъекта внутри Системы не нашлось — все ее субъекты продолжают паразитировать на кризисах и эскалациях, превращая битву с Западом и архаизацию страны в способ своего существования. В финальный способ, не имеющий альтернатив и ведущий к непонятному и недоформулированному Павловским Финалу.

Можно было бы пафосно сказать, что Глеб Олегович унес тайну Финала с собой в могилу, и это было бы слишком сильным высказыванием. Но голоса Глеба Павловского в последние месяцы, когда он заболел, очень не хватало и снижало нашу способность понимания действительности.