Вряд ли кто-то полтора года назад способен был предположить, что сегодня нам придется удивляться тому, что Чулпан Хаматову в крошечной роли еврейской матери продюсерам «Праведника» удастся отстоять, сохранив ее в кадре, а ее имя — в титрах, что, подозреваю, далось им изрядным административно-кабинетным трудом. Ведь если Ингеборгу Дапкунайте легко можно вырезать по контуру из «Балета», а Дмитрия Назарова — из «Двенадцати стульев», подменив их лояльными лицами, то чем отважная Хаматова с ее нынешними откровениями лучше в стальных глазах власть имущих? Ну и ее семейный задушевный дуэт с Константином Хабенским в роли, соответственно, еврейского папы — кому могло прийти в голову, что сегодня этот дуэт, помимо сюжетного в фильме, приобретет дополнительный горький, отдельный от фильма смысл?

И явление «Праведника» стране — вскоре после пустынных торжеств на Мамаевом кургане в Волгограде, наспех и ненадолго переодетом в Сталинград, и в преддверии дня, который можно посчитать красным в календаре только из-за крови, пролитой за год, — выглядит нежданным промельком белой вороны на темном небе. Хочется видеть в ней, вороне, добрый знак и какую-никакую надежду.

Сценарист Геннадий Островский, 30 лет назад начинавший именно вместе с Урсуляком («Русский регтайм», «Сочинение ко Дню Победы»), положил в основу сюжета подлинную, хотя и беллетристически обработанную историю партизанского командира Николая Киселева. Тот в 1942 году своим маленьким отрядом вывел белорусскими лесами более 200 малосильных евреев — стариков, детей, женщин, увечных — из оккупированных земель через единственный узкий прорыв в линии фронта на подконтрольную Советам территорию. Сделал это по приказу, но все же сделал — не на свой страх, но на громадный риск, который осознавал и который отчасти подтвердился: 50 человек не дошли, остались лежать в лесах убитыми. Нельзя умолчать о том, что сам приказ и замысел командования придавали истории про гуманизм и отвагу в том числе жесткие обертона. В фильме Киселеву в штабной землянке популярно разъясняют, что ему поручена не только гуманитарная акция, но и военная операция:

Тем самым Киселев оттянет на себя их силы, позволив партизанщине развернуться во всю мощь.

Киселева — во всяком случае, по фильму — перед этим походом обещали в случае успеха представить к звезде Героя, он не возражал, хотя движим был совсем не наградными мотивами. Однако награды все же его нашли: на родине он при жизни получил орден Отечественной войны I степени, а в Израиле после смерти стал одним из «Праведников народов мира». Этого звания, как известно, удостаивают людей, совершивших беспримерный подвиг во имя еврейского народа и его спасения от Катастрофы, а значит, и во имя мира.

Коллизия с израильской киселевской наградой лежит в современном сюжетном пласте «Праведника», основные же события развиваются, как уже сказано, в 1942 году. История с наградой и битвой за ее присуждение, ретроспективно бросая отсвет на сюжетные перипетии, естественным образом окликает «Список Шиндлера», главный и тоже подлинный герой которого, немецкий бизнесмен Оскар Шиндлер, спасает в Кракове еврейских рабочих со своей фабрики, превращаясь волею судеб и личного нравственного выбора из циничного предпринимателя в гуманиста.

Делал ли Урсуляк «Праведника» с оглядкой на знаменитый фильм Стивена Спилберга? Разумеется, он оглядывался, волей-неволей приходилось. Могу ли я тут сейчас рассуждать об авторской полемике либо художественном соперничестве? Пожалуй, от этого стоит уклониться.

При этом Урсуляк в «Праведнике» тоже работает в романном жанре и тоже — даже еще больше — чужд стеснительности в выборе средств. Всякий, кто видел «Летних людей» или «Долгое прощание», знает, что их автор в тонкостях киноязыка сведущ и им не чужд. И если он идет в «Праведнике» иным ходом, позволяя себе решения, которые своей мелодраматической и какой-нибудь иной простодушной природой смущают адептов изощренного вкуса, значит, задачи его другие. А они со всей очевидностью другие.

Хотя и не сказать, что режиссер, выстраивая свой «роман для всех», своего «Шиндлера для нас», вовсе забывает об изяществе. Не забывает — и, например, черно-белая хроника счастливой довоенной еврейской жизни вмонтирована им в ткань «Праведника» и точно, и тонко.

В осознанном авторском бесстыдстве (не беру это слово в кавычки и, как следует из вышесказанного, в целом вижу в этом нисколько не предосудительную стратегию) Урсуляк мощно поддержан сценарной основой, созданной драматургом Островским, которого в стыдливости уж точно не упрекнешь. Чего только стоит придуманное им в «Праведнике» всемирное сюжетное путешествие-приключение астролябии — семейной реликвии семьи Талей, которую пуще глаза берег прибившийся к партизанам Моше (Марк Эйдельштейн — в молодости, Довале Гликман — в старости) и с которой не по своей воле вынужден был расстаться. (Астролябия, замечу попутно, в отечественной культуре не то чтобы частая гостья и до Урсуляка с Островским выразительно сверкнула, пожалуй, только у Ильфа с Петровым, вручившим ее Остапу Бендеру в зачине «Двенадцати стульев».)

Что же касается пресловутого и в целом, повторю, не осуждаемого мной бесстыдства, то рискну предположить, что в этом вопросе драматург — опять же осознанно — в своем сценарии пошел и зашел дальше, чем нужно было режиссеру.

Скорбный материал «Праведника» вроде и располагает к тому и другому: печаль в отстранении горьким смехом для повествования выигрышна, не сочтите за цинизм. Упомянутые «то и другое» ярко сходятся в Рувиме Янкеле — хромом, говорливом, не слишком опрятном, с клочковатой бородкой. Эту роль исполнил Сергей Маковецкий — чемпион среди любимых Урсуляком артистов, сыгравший во множестве его фильмов. Здесь он еврейский дед Щукарь, будто написанный Шолом-Алейхемом поверх Шолохова.

Чтобы не быть заподозренным в неразборчивой готовности принять в фильме все и вся, выскажу сомнения в связи с одним из ключевых персонажей — фашистским офицером Шмюкером. Немецкий актер Дитмар Кениг, выразительный смытым лицом и прозрачными глазами, добросовестно выполняет поставленные сценаристом и режиссером задачи по возбуждению запредельной ненависти к своему персонажу, безжалостному палачу. Однако для меня есть все же перебор в том, как придуман и решен этот персонаж — способами, воскрешающими фашистов даже не из позднего советского кино, а десятилетиями пораньше.

И я тут не про нехватку человеческих свойств, «утепляющих» изверга, который в утеплении не нуждается, а про отсутствие мало-мальского объема. Фильму прямого действия, а не только усложненной психологической драме, он не противопоказан. Выше я обещал, упомянув «Шиндлера», больше к нему не возвращаться, но здесь не удержусь: тень Амона Гета, грандиозно сыгранного Рэйфом Файнсом, чрезвычайно смущает. «Два мира — два Шапиро», как в данном случае я бы процитировал известную шутку, если бы не боялся быть обвиненным в бестактности.

Для фильма, сделанного твердой и умелой режиссерской рукой, вслепую знающей всю клавиатуру и алгоритм зрительской историко-военно-психологической саги, существовала, однако, опасность подчиниться схеме «поплакали-поплакали-погневались-посмеялись-поплакали-умилились», стать заложником этой нехитрой структуры без большой для себя выгоды. Чтобы этого с «Праведником» не случилось, Урсуляку позарез был необходим мощный внутренний источник правды, ее обеспечитель. Очевидно, понимая это, он принял единственно верное решение, сделал самый точный выбор из всех возможных — и в этом выборе, я считаю, было не меньше режиссуры, чем во всех дальнейших трудах на площадке и в монтажной.

Имею в виду Александра Яценко в роли Николая Киселева.

Яценко уже не раз, в том числе и в фильмах Урсуляка, доказал, что он артист большой силы и уникальной природы. «Праведник» доказывает это вновь.

Его Киселев — бежавший из фашистского плена политрук, оказавшийся среди партизан, а в прошлой мирной жизни — бухгалтер, и Яценко играет совсем не военного по природе человека, войной к кровавому мужскому делу призванного. Род прежних занятий приучил его к трезвости в расчетах и в оценке обстоятельств, а может, наоборот: как раз природные здравомыслие и сметка усадили его в нарукавниках за деревянные счеты в предвоенные годы. В известном смысле у него есть в лучшем отечественном кино близкий родственник — быковский Локотков из «Проверки на дорогах», хотя они, конечно, не родные братья, и нет в Киселеве бойкой хитрецы, хватки и прочего колорита, которым щедро наделен замечательный народный герой фильма Алексея Германа.

Я далек от намерений простодушно соединять актера с персонажем, но все же убежден: существуют роли, которые только ремеслом и даже только актерским талантом не возьмешь, не сделаешь. По-настоящему их сделать можно только из себя и своих кишок, из сердца, из нутра. Киселев — именно такая роль, и Яценко сделал ее из всего этого. Когда я говорю о том, что он обеспечивает «Праведника» правдой,

Органичность — вообще категория непростая, это не квазидокументальное «бу-бу-бу», как может кому-то казаться, актерская органика бывает различных температур. «Праведник» это подтверждает со всей очевидностью — прежде всего Евгением Ткачуком в роли Ферзя. Ткачук — один из самых смелых в средствах актеров нашего кино, в своей смелости чрезвычайно заразительный и убедительный. В «Праведнике» он ураганит в роли лихого пацана в кепке набекрень, хулигана из заводского города, с выбитым зубом и отсидкой за плечами, со всеми прихватами, которые такому социальному экземпляру присущи. Он нахален, он черт знает что может себе позволить, если в голову ударит не то что нужно, но он же чист и трогателен, он надежен, и в рассказанной Урсуляком и Островским истории он проходит путь от лихого наглеца до убитого горем человека, у которого война отобрала главное и которого она убила, физически оставив в живых.

«Праведник» энергетически устроен режиссером так, что его художественное поле определяется мощью двух противоположных по природе сил: тихой (Яценко) и бешеной (Ткачук). Это мудрое устройство. «Праведнику» вообще мудрость свойственна — тут и материал, наверное, диктовал, и авторская воля. Важно, что в фильме нет и следа национальной фанаберии, нет попыток кадить своему народу, нет высокомерия к другим, тем более — презрения. В этом смысле цветной (хотя инстинктивно предполагался сдержанный монохром) «Праведник» и в самом деле не черно-белый. Есть Киселев с Ферзем — и есть Арцимович (Дмитрий Гладышев), спасенный Киселевым при побеге и затем пошедший полицаем к немцам. Есть обаятельный музыкант с виноватой близорукой улыбкой Йони Гершман (Рональд Пелин) — и есть запутавшаяся в попытках спасти свою семью и не избежавшая возмездия за грехи Люба (Юлия Витрук). Есть, наконец, немка Грета (Каролина Хубер), вышедшая замуж за еврея и в последний миг жизни посчитавшая главным для себя под дулом фашистского автомата назвать себя не немкой — еврейкой.

но на этом я, пожалуй, закончу с доказательными подробностями рассказанной в «Праведнике» истории, потому что уже видевшим фильм они известны и без меня, а тем, которым это еще предстоит, не нужны сейчас в моем изложении и подавно.

Смотреть «Праведника» надо, я считаю, обязательно. Не знаю наперед, каким будет его бокс-офис и не стану даже строить предположения: все же у нас сейчас очень специальные обстоятельства и свои фобии у народа, он же — публика в кинозалах, неслучайно уткнувшаяся носом в мягкий живот «Чебурашки», наплевав на скверную графику и все прочее немногим лучше.

Но если кому-то, кто еще не отметился подобным богомерзким развлечением, расхочется после «Праведника» делать такое — уже хорошо. И уж совсем здорово, если эти и другие люди поймут про войну и про добро и зло то, что понимают авторы этого фильма.

Это очень простые, в сущности, вещи.

«В реальном мире фактов грешники не наказываются, праведники не вознаграждаются. Сильному сопутствует успех, слабого постигает неудача. Вот и все» — это знаменитая сентенция из Оскара Уайльда, бросавшего эпатажный вызов библейским установлениям вроде «сеющий праведность получит верное вознаграждение» и «память о праведнике будет благословенна».

Вопрос, как говорится, открытый. Вопрос, что считать силой, что — успехом, что — вознаграждением.

«Праведник вовеки не поколеблется, нечестивые же не поживут на земле» (Притчи Соломона, 10:23-32).