МФЦ

Было просто тепло, просто заканчивалась весна, все просто занимались своими обычными делами. Тем днем в конце мая 2021 года группа петербуржцев пришла в МФЦ зарегистрировать договор купли-продажи квартиры. Л. сопровождала группу как специалист по недвижимости. Она, собственно, и вела эту сделку. Ее родной брат — юрист со стороны покупателя. Позже участники процесса — а это 10 человек — станут свидетелями произошедшего. В этом же статусе некоторые будут проходить по делу.

А в тот злополучный день все они встретились в МФЦ, получили талон, в указанное время отправились к окну сдавать документы. Присутствие Л. при этом не требовалась, и она отошла в дальний конец помещения — зарядить телефон.

— Минут через сорок, поскольку процедура регистрации небыстрая, ко мне подошла женщина в черной форме, — рассказывает Л. — Не представилась и спросила, почему я без маски. При этом мы практически полчаса стояли напротив стойки информации, и нам никто не задал такого вопроса. Женщина стала требовать, чтобы я надела маску. Я ответила, что у меня проблемы со здоровьем — хронический тонзиллит и аллергия. В маске все это мгновенно обостряется.

Угрожая вызвать полицию, сотрудница предложила Л. покинуть помещение. Из-за телефона та не вышла сразу. Да и заряжала мобильник в стороне, поэтому не считала, как сама говорит, что представляет какую-то опасность для окружающих.

Когда все документы были оформлены и компания направилась к выходу, Л. остановил полицейский в звании лейтенанта (далее мы так и будем его называть). Стоит пояснить, что маска на лице молодого человека закрывала лишь рот. Эта деталь имеет значение, ведь именно маска (а точнее, отсутствие таковой) стала триггером процесса. То, что случилось дальше в самом помещении и на прилегающей к нему территории, зафиксировало сразу несколько камер (видео есть в редакции). Отснятый материал дает полную картину происходившего.

Итак: по просьбе Л. лейтенант предъявляет свои документы. Снимать их запрещает, позволяя лишь проговорить на камеру данные. Следуя ФЗ «О полиции», после этого он был обязан сообщить причину и цель обращения. Такой порядок закреплен в статье с символичным названием «Соблюдение и уважение прав и свобод человека и гражданина». Кроме мотивов задержания, сотрудник полиции должен разъяснить гражданину его права и обязанности, в том числе — на отказ от дачи объяснений. Но в нашем случае алгоритм действий выглядел иначе: от женщины потребовали документы.

— У меня нет с собой, — ответила она.

— Ваши фамилия, имя, отчество?

— Меня зовут Л.

— Вы отказываетесь предоставлять документы, правильно? Пройдемте со мной.

— Обоснуйте, пожалуйста.

— Я еще раз повторяю: пройдемте, пожалуйста, со мной в автомобиль. В противном случае будет применена физическая сила.

Задержание

Уже через минуту (время зафиксировала камера) после начала разговора лейтенант заламывает женщине руку и ведет на выход. На все ее вопросы как мантру повторяет одно и то же: «Пройдемте к автомобилю». А около него разворачивается второй акт: «пройдемте» сменяется на «присаживаемся».

«Приглашение» лейтенант за неполные четыре минуты произносит 15 раз. И активно «помогает» задержанной присесть. Она, в свою очередь, равно как и свидетели (это ясно по репликам), не понимает, почему ее скрутили и запихивают в машину. Наконец лейтенант снисходит: на вас, говорит он, будет написано заявление от сотрудника службы охраны. Будущее время употреблено неслучайно. Заявление действительно организуют — задним числом. А пока второй полицейский по рации просит отправить свободный экипаж к МФЦ — на подмогу. Его коллега тем временем продолжает «упаковывать» задержанную.

— У вас есть законные основания меня задерживать?

— Ноги вставляем в автомобиль.

— Объясните, на каком основании?

— Женщина, присаживайтесь, я вам уже все объяснил два раза.

— Нет, не объяснили, объясните сейчас на камеру.

— Присаживайтесь в автомобиль. Я не попугай объяснять по 4–5 раз.

— Я закон не нарушала.

— Вы отказались мне представляться. Для установления личности будете доставлены в полицию. Последний раз предупреждаю: для доставления вас в полицию в отношении вас будут применены специальные средства — электрошокер — в соответствии с федеральным законом. Вы отказываетесь выполнять мои законные требования?

— Я не отказываюсь, объясните мне.

Подмога

С мигалками и сиреной с разных сторон появляются сразу два экипажа полиции.

Приехавшие пытаются помочь коллегам. Сначала — вербально. Призывают отойти на социальную дистанцию и не мешать действиям полиции при исполнении. Предъявить нагрудный знак сотрудник в бронежилете отказывается — амуниция не позволяет. В какой-то момент тактика стражей порядка меняется.

— Они видели, что люди снимают, — продолжает Л., — и создали заградительный барьер. Скорее всего, чтобы никто не видел, что происходит. А он (лейтенант) применил ко мне электрошокер. Не знаю, что после этого с организмом происходит, но наступает полное обезвоживание. Говорить даже не можешь — ужасно! Когда второй раз применили, я на несколько секунд потеряла сознание, и полицейский запихнул меня в машину.

А для верности начал утрамбовывать уже внутри салона, что видно на съемке.

Люди на улице продолжают снимать. Некоторые комментарии свидетелей отчетливо слышны на предоставленных нам записях:

— Пять машин вызвать, столько бензина сжечь, чтобы одну бабу затащить…

— …с электрошокером!

— Позор!

Позже в постановлении об избрании меры пресечения (копия есть в редакции) поведение Л. квалифицируют так: «Нанесла своими ногами не менее трех ударов по нижней трети левого бедра, чем причинила сотруднику телесное повреждение в виде ушиба мягких тканей, физическую боль, а также нарушила нормальную деятельность органов власти и подорвала их авторитет».

ОВД

В своем рассказе Л. постоянно упоминает даты и время. Кажется, это для нее имеет особый смысл. Ей важно буквально пошагово восстановить всю цепь событий.

— Меня привезли в полицию и сразу завели туда, где находятся задержанные, — видимо, для психологического воздействия. Там такие лица сидели… Когда вмешался начальник, вывели в холл перед окном дежурной части. Здесь и находилась все время. А полицейский, который меня задержал, уехал в МФЦ за заявлением. Она (сотрудница) писала под диктовку, свидетели есть — люди, которые оставались в МФЦ.

Один из полицейских объяснил наконец, что меня задержали на основании 121-го постановления губернатора [Санкт-Петербурга], потому что я была без маски. Поскольку у меня проблемы с этой маской возникали постоянно (раздражения, кожные высыпания), я стала изучать все законы по масочному режиму. В постановлении, на которое они ссылались, написано «рекомендательный характер». Я специально сделала распечатки и выделила (нужный пункт, в том числе в разъяснении Верховного суда от 13.08.2020), чтобы ко мне не было претензий.

Я все же уточняю, насколько жестким был в тот период масочный режим — не продекларированный, а на практике.

— Я почти везде ходила без маски, — отвечает Л. — В магазинах где-то спрашивали, а где-то нет.

— А в метро?

— Когда как.

— В МФЦ в день происшествия только вы оказались без маски?

— Нет, были люди без масок. Я просила следователя запросить видео оттуда. Она ответила, что все удалено.

В соответствии с КоАП (ст. 27.5) максимальный срок административного задержания — три часа с момента доставления в ОВД. Л. держали гораздо дольше. Уже и документы были предоставлены, и личность установлена. Но только в 11 вечера ее пригласили для составления объяснения. Домой отпустили ближе к полуночи.

Уже потом женщина узнала, что было возбуждено административное производство. Предполагалось, что ей назначат штраф за отсутствие маски. Но почему-то делу не дали ход. Да, в принципе, кардинально поменялось все.

— Из отделения я сразу поехала в травму, — рассказывает Л. — Насколько помню, было уже 0.38. Я не могла наступать на ногу, в которую ударили электрошокером, боль была жуткая. Врач взял объяснение, зафиксировал все (копия заключения есть в редакции). А на следующий день, когда проявились синяки, я приехала в этот же травмпункт еще раз.

Это было только начало длинной череды событий — абсурдных и даже диких.

Следствие

Через три дня после описанных событий Л. позвонила женщина, представилась районным следователем. Назвала адрес, по которому надо явиться.

— Я приезжаю. На доме по указанному адресу — никаких опознавательных знаков, — продолжает Л. — Ни вывески с названием организации, ни охраны на входе. На кабинете — только номер.

— Удостоверение следователь вам предъявила?

— Никаких документов не показала. Сразу сообщила: на вас заведено уголовное дело по ст. 318 УК РФ (применение насилия к представителю власти. — О. П.).

Почему действия женщины квалифицировались именно так, а не по ст. 19.3 КоАП РФ «неповиновение требованиям сотрудника полиции, создание им препятствий в выполнении служебных обязанностей»? В этом случае предусмотрен штраф либо арест до 15 суток. Съемки на месте велись с разных ракурсов и минимум с пяти телефонов. Нанесение побоев полицейскому не просматривается ни на одном. И как, собственно, это мог сделать человек, которого обработали электрошокером? Более того: снятый материал Л. сама сдала следователю в присутствии адвоката на диске, как того требуют внутренние правила. Зачем человеку, якобы совершившему насилие в отношении представителя власти, добровольно приносить этой самой власти доказательства против себя? Наконец вопрос: а видеоматериал смотрел кто-то, при вынесении приговора его учитывали?

— После допроса следователь дает мне распечатку, — рассказывает Л. — А там зафиксировано совсем не то, что я говорила. С моих слов она исправляет — я читаю, подписываю. Потом неожиданно находит ошибку. Что-то там подправляет и дает мне подписать другой экземпляр — якобы исправленный. Только позже я поняла: всем свидетелям она давала на подпись свою версию. Просто подлог документов открытым способом. Отпустила меня со словами: «Я считаю, что вы должны пройти психолого-психиатрическую экспертизу, потому что вы невменяемая» (в качестве основания назвала статьи УК, которые к СПЭ не имеют никакого отношения. — О. П.).

Поясним: по закону гражданин вправе изложить в протоколе все обстоятельства, которые считает нужными, и убедиться, что все строки в нем заполнены (пустые должны быть перечеркнуты, чтобы исключить факт внесения какой-либо информации без его ведома). Если не согласен с содержащейся в нем информацией, может сделать пометку «не согласен с протоколом». И отказаться его подписывать.

Л. рассказывает, что даже на ксерокопии постановления видно: основание, по которому возбудили уголовное дело, дописано другой ручкой, другим почерком и, возможно, в другой день. Подписи Л. под документом не было, и этим, судя по всему, воспользовались. Л. настаивала на экспертизе, называла дело сфабрикованным, сомневалась в изложенной версии событий, не соглашалась с позицией следствия. Этого было достаточно, чтобы возникли «сомнения» в вменяемости подследственной.

Что любопытно, претензии к изложению сути дела возникли и у районного судьи. Получив протокол и прочие материалы, она после проверки их вернула. В определении указано, что протокол задержания составлен с существенными процессуальными нарушениями, не позволяющими рассмотреть дело по существу. Увы, эта заминка не остановила уже запущенный процесс.

С Л. взяли подписку о невыезде. После чего вызовы в учреждение без названия стали регулярными. На все встречи Л. вызывали по телефону. По повестке вызвали лишь однажды.

Л. тем временем направила официальные письма в прокуратуру, Главное следственное управление СК РФ по СПб и в МВД. Хотела выяснить как минимум, в какую организацию ее с такой педантичностью вызывают на допрос и насколько легитимны действия задержавшего ее полицейского. Все заявления сдала лично. На всех есть входящие номера. Без реакции, пусть и формальной, такие документы остаться не могли. Можно предположить, что и они сыграли свою роль в этом деле.

Экспертиза

— Мне на каждой встрече постоянно говорили, что я должна пройти экспертизу (судебно-психиатрическую. — О. П.), — продолжает Л. — «Мы за вами приедем», «Мы вас отвезем». Любыми путями хотели меня туда доставить. На одной из встреч следователь даже сказала: если вы не захотите по-хорошему, все равно ее пройдете — по-плохому.

Здесь стоит уточнить, что психиатрическое освидетельствование лица может быть проведено без его согласия в случаях, когда есть основания предполагать наличие тяжелого психического расстройства (ст. 53 ФЗ «О психиатрической помощи»). Наличие такого расстройства установила следователь? Как минимум у Л. есть автомобильные права с 1991 года, а значит, и справка из ПНД.

В итоге поборники экспертизы к женщине все-таки приехали — в 9 утра, без предупреждения. Этот факт позже весьма своеобразно отразили в постановлении: «В ходе осуществления предварительного следствия был осуществлен выезд по месту фактического проживания Л., однако последняя по месту жительства не обнаружена, в связи с чем есть основания полагать, что Л. скроется от органов предварительного следствия, а в последующем — от суда». Действительно, если работающего человека не обнаружили дома утром в будни, нагрянув к нему внезапно, вывод напрашивается только один — человек скрывается. Между тем факт трудоустройства Л. подтвержден документами и характеристикой, которую следствию предоставил руководитель агентства недвижимости. До задержания Л. проработала там почти 30 лет. В это же агентство вернулась и после освобождения.

Суд

Ключевая встреча со следователем состоялась в сентябре 2021 года. Л. пригласили на допрос по вновь открывшимся обстоятельствам.

— Следователь мне говорит: «Давайте мы с вами по-хорошему договоримся, это займет несколько минут, мне нужна ваша подпись». Договариваемся на 10 сентября. Звонит мне в этот день: «Вы где?» Отвечаю: «Еду». Она: «Хорошо, мы вас ждем». Чувствую, что-то не то. Позвонила брату, он успокоил: «Ты же не скрываешься, приходишь по звонку».

Приезжаю. Из машины выходят пятеро полицейских, окружают меня.

Меня заводят в помещение, причем я — без маски. Хотя там все в масках были.

В суд Л. доставили без каких-либо документов (забегая вперед, скажу, что их не запросили и позже). Ждать заседания пришлось около пяти часов. Знакомиться с делом заставили прямо в зале суда — а это, к слову, два увесистых тома. Едва начавшись, ознакомление закончилось.

— Я открыла дело, читаю: «В связи с тем, что в РФ введена чрезвычайная ситуация…» Спрашиваю судью: «А что, у нас ЧС?» Она выхватывает у меня бумаги — именно выхватывает. И говорит: «Мы с вами вместе ознакомимся. Я его сейчас зачитаю». Но вместо этого суд удаляется на вынесение приговора. В нем мне пишут: «Социальных связей не имеет, — а я говорила, что у меня есть дочь, два брата, отец — инвалид, за которым требуется постоянный уход, — не работает, к следователю по требованию не являлась. Изменить меру пресечения с подписки о невыезде на заключение под стражу на месяц».

СИЗО

Сначала меня привезли в ИВС на Монетную. Потом — в психдиспансер, где со мной достаточно долго беседовали две женщины. А после доставили в СИЗО.

— Дали возможность предупредить близких?

— Ни одного звонка не дали сделать. Как только вынесли приговор, на меня тут же нацепили наручники, отобрали сумку.

— Как выглядело место вашего содержания?

— Сначала поместили в карантин — это камера около 30 [квадратных] метров на 16 человек, один туалет и одна раковина. Стены в грибке. Я не знаю, где еще хуже может быть. Еда — отдельный разговор, таким даже свиней не кормят. Большинство в камере курили, я некурящая. Когда перевели в камеру для некурящих, нас там было 18 человек. И провела я в ней всего три дня.

— Какой контингент в камере?

— Больше 70% — наркотики, эконмические статьи. Было несколько человек, которые столкнулись с произволом, скажем так, сотрудников полиции.

— Как проходил обычный день в заключении?

— В 6 утра — подъем, уборка помещения, дежурили все по очереди. Около 8 — завтрак, если это можно так назвать. В районе 9–10 все выходили в общий коридор на проверку. Вторая проверка вечером.

— Прогулка?

— Да, каждый день час положено. Но бывало, что и дольше. Обычно они любили «забыть» нас на морозе минус двадцать часа на два.

— Передачи разрешали?

— Чтобы сделать передачу в СИЗО, нужно, чтобы человек, который находится на воле, записался на сайте. Там есть определенное количество мест. Мне за полгода ни разу не сделали передачу, потому что записаться было невозможно. Еще могли положить деньги на внутренний счет, а ты с него в их магазине заказываешь продукты.

Психбольница

В заключении Л. должна была провести месяц. На 6 октября 2021 года назначили апелляцию. Женщине сообщили об этом буквально накануне. Однако утром повезли по другому маршруту.

— Вызвали якобы на суд, привезли на Грибакиных (в городскую психиатрическую больницу, где проводят СПЭ. — О. П.). Там те же камеры, охранники — все как в тюрьме. Снова дают подписать документы. Я пишу, что на обследование и лечение не согласна. В этот же день меня приглашает врач-психотерапевт.

— Как вам показалось, она уже была настроена на какую-то версию или пыталась вникнуть?

— Сейчас уже прихожу к заключению, что они со следствием были заодно.

— Врач объяснила, почему вы оказались в психбольнице?

— Нет, они объяснений не дают. Просто поместили меня под наблюдение. А 23 или 24 октября вызвали на комиссию.

— Вы так хорошо помните все даты… Календарь был у вас?

— Сама вела его (смеется).

— Серьезно?

— Все записывается вручную. Календари запрещены. Ручки и карандаши нам выдавали утром, а вечером забирали.

— А в камерах, в палатах были часы?

— Нет. В тюрьме часы висели только в коридоре. В двери (в камеру) вырезана дырка, через которую еду передают. Через нее можно было что-то увидеть. А еще в туалете есть окошко. Если его неплотно закрыли, мы могли посмотреть время.

Комиссия

— На комиссии была женщина (я потом о ней прочитала), у которой стаж в психиатрии 51 год. Она меня спросила: «Чем мы вам можем помочь?» Обычно таких вопросов не задают. Я ответила: «Вы же меня не отпустите?»

— А другие вопросы касались конфликта с полицией?

— Да, конкретно этой истории. Подробно спрашивали, что произошло. Уточняли: «Может, вы не помните чего-то?» Но я помню, у меня с памятью все в порядке. Обычно комиссия занимает несколько минут. Я там находилась минут сорок. Даже сотрудники спрашивали потом, почему так долго. Поскольку я не соглашалась с обвинениями по сфабрикованному делу, у структур, которые дело возбудили, был единственный способ закрыть его — это признать меня психически невменяемой.

— Вынесенное заключение вам отдали?

— На руки мне никто ничего не отдал. Вышла в полном неведении. А на следующий день меня отправили в тюрьму (СИЗО № 5). 3 ноября, если не ошибаюсь, снова привезли в суд. И уже другая судья вынесла постановление: определить на принудительное лечение. Основание — поставленный мне диагноз: «опасна для общества и для себя» (а еще — «отстаивала свои мнимо попранные интересы», цитата из того же заключения комиссии экспертов, копия есть в редакции. — О. П.). Поскольку я уже была признана этой комиссией невменяемой, подписала согласие на то, что опекуном будет мой брат.

После суда привозят обратно в СИЗО. Мы пишем апелляцию с требованием повторной экспертизы в Сербского. Все наши требования отклоняют. Это было 3 декабря. Через 10 дней меня должны были перевести в больницу. Но привезли туда только 16 марта! Все это время я находилась в камере, где содержались 18 человек, — с этим своим диагнозом! Меня не перевели в медсанчасть, не изолировали как опасную для общества. Я находилась в общей камере!

Только спустя три с половиной месяца, дав 10 минут на сборы, женщину перевезли в психиатрическую больницу. Снова решетки на окнах, но уже не камеры, а небольшие палаты с перегородками между кроватями. И свободное перемещение по коридору — так Л. описала место своего нового заключения. Переписка, телефонные звонки и передачи для нее были запрещены.

— Я так думаю, что это было негласное распоряжение следователя. Они пытались подавить мою волю любыми путями.

— А как родные узнали, что вас перевезли?

— В тюрьме существовали конвертные письма и электронные, когда кто-то с воли может заказать письмо с ответом за определенную плату. В больницу меня везла женщина, которая занимается письмами. Я буквально на коленке написала подруге, что меня перевозят в психушку, чтобы срочно позвонила брату и дочери.

— С лечащим врачом отношения сложились?

— Мы подписали договор, что я нахожусь на лечении без какой-либо терапии.

— Как врач пошла на это?

— Просто человеческий фактор. Проявила понимание.

— Договор был официальный или негласный между вами?

— Думаю, официальный. Мне просто повезло. Я никакой терапии не получала. Я здоровый человек. И здоровые люди, судя по всему, это поняли. К тому же первым делом, когда ты поступаешь, берут анализы крови. А сейчас такие маркеры есть, по которым можно определить психическое состояние человека.

— Как персонал к вам относился?

— Они считают всех, кто там находится, больными и неадекватными. Но когда узнавали мою реальную ситуацию, отношение менялось кардинально! Они понимали, что я просто попала под замес.

— Когда выносили приговор о принудительном лечении, было сказано, на какой срок заключают?

— Нет. Время, даты — ничего не определено, размыто.

— Брат с адвокатом (к тому времени он был уже не государственный, а частный) пытались выяснять? Не может же человек содержаться в заключении бессрочно…

— Адвокат мне говорил, что есть два пути: мы полностью доказываем твою невиновность, но ты проведешь в тюрьме три года. Потому что по срокам это будет примерно так — апелляция, кассация, Верховный суд. Второй путь — ты едешь в больницу, через полгода после первой комиссии состоится вторая, и ты выходишь. То есть 16 марта меня привезли, 15 августа — комиссия.

— Что на этой комиссии было?

— Вопросы задавали на все ту же тему: что произошло, как вы относитесь к этому…

— Получается, вопросы повторялись. А в чем тогда смысл?

— Я должна была признать свою вину. Потом уже узнала, что всем женщинам, которые на принудительном лечении, в суде напрямую задавали вопрос: «Вы признаете свою вину?» Если признаете — вас освобождают. Если нет — лечат дальше.

Л. предполагает, что ее ответ удовлетворил комиссию. Вины своей она не признала, но отношение выразила. На вопрос: «Как вы относитесь ко всей сложившейся ситуации?» — ответила: «Категорически отрицательно». По регламенту после комиссии документы гражданина подаются в суд. Вопрос о замене принудительного лечения на диспансерное решается именно там. Ждать судебного заседания можно от трех месяцев до года. Л. заседание назначили буквально через неделю — на 29 августа. Сама она в письменном виде отказалась на нем присутствовать. Решение вынесли в пользу женщины.

12 сентября Л. отпустили на свободу. Правда, с оговоркой (точнее, обязательством): в течение года находиться в диспансере с 9 до 16 часов каждый день, кроме выходных. При этом не объяснили, на какие деньги она должна все это время существовать. За год заключения Л. потеряла практически все свои сбережения — почти полмиллиона. Они ушли на адвоката, оплату услуг — те же письма, продукты, которые приходилось заказывать во внутреннем магазине с не самыми гуманными ценами. Находясь на свободе, человек на подобные вещи расходует зарплату, в заключении — сбережения. Когда все закончилось, нужно было возвращаться к привычной жизни.

— Согласитесь, работодатель не обязан был вникать во все тонкости этого дела. Но СИЗО, психбольница — у него ведь могли зародиться какие-то сомнения. К работе без проблем вернулись?

— Конечно! На самом деле ситуацию все сотрудники знали еще до того, как мне поменяли меру пресечения. Они знали, что на меня заведено уголовное дело. И все возмущались! По договору я работаю в этом агентстве с 1995 года — все мое состояние знают прекрасно. И меня все знают…

***

Пытаюсь понять, ради чего все это: задержание со спецсредствами, допросы, несколько судов и медкомиссий, экспертиза, ИВС, СИЗО, психбольница, два тома уголовного дела, постановка на учет в ПНД, год, выкинутый из жизни?

У меня нет ответа. У Л. — есть: «А как спустить на тормозах дело, где столько свидетелей, да еще и видео? И как быть с репутацией органов?»