Процесс неожиданно сделали открытым. Я думала, в зал будут ломиться толпы. Но почти никто, кроме родственников, не пришел. Потому что Беларусь сегодняшняя — это выжженная земля. Никто не чувствует себя в безопасности, никто не знает, проснется утром по будильнику или от того, что силовики выламывают двери, никто не знает, где окажется вечером — дома или в камере. Механизм работает строго по конвейеру: у задержанного за репост или лайк ищут в телефоне фотографии с протестов. Если находят — уголовное дело. Внимательно изучают переписку. Если обнаруживают пересылку сообщений из «экстремистских» телеграм-каналов или использование бело-красно-белых флажков в качестве эмодзи — идут уже к адресату. А еще заходят в аккаунты в социальных сетях, чтобы изучить стены френдов, чьи аккаунты предусмотрительно закрыты, и потом приходят к ним. Один телефон, оказавшийся в руках силовиков, может вызвать десятки новых арестов.

К счастью для Екатерины Яньшиной из «Мемориала» (ликвидирован в РФ), приехавшей в Минск на суд, у нее был российский паспорт, так что присутствие в суде в первый день процесса привело лишь к 15 суткам ареста в нечеловеческих условиях на Окрестина и депортации. Будь у нее белорусский паспорт, все могло закончиться хуже.

Нобелевский лауреат Беляцкий и «вясновцы» Стефанович и Лабкович в зале судебных заседаний сидят в клетке в наручниках. Обычно все выглядит по-другому: когда обвиняемого заводят в клетку и запирают ее, он сквозь прутья протягивает руки конвоиру, и тот снимает наручники. Но не с «Вясны». Должно быть, это особые меры защиты общества от нобелевского лауреата и его товарищей. Алесь много раз просил снять наручники, но судья Марина Запасник даже не рассматривала эти заявления. Ее логика почти понятна: что, мужик, думаешь, раз у тебя «нобель», так можешь вольной птицей в клетке сидеть? А вот тебе фигушки!

А еще Беляцкий просил дополнительное время для ознакомления с делом: прочитать почти 85 тысяч страниц за месяц, который великодушно предоставляет уголовно-процессуальный кодекс, он не успел. 70 томов остались непрочитанными. Судья ответила, что не видит оснований для предоставления дополнительного времени. Он просил вести процесс по-белорусски — ему отказали. Он просил переводчика с русского на белорусский — ему снова отказали. Он заявил отвод суду — опять отказали.

В клетке нобелевский лауреат сидел в тренировочных штанах, байке и кроссовках, с полиэтиленовым пакетом. В пакете — общие тетради с записями. Вид усталый, как и у Стефановича с Лабковичем. Постарели, осунулись, бледны. Полтора года в камерах, без воздуха, зато с ковидом и пневмониями — ничего удивительного.

Обвинение зачитывали долго. И мне стало совершенно понятно, почему все трое так спокойны. Нет, конечно, мужества правозащитников «Вясны» никто не отменял. Но, помимо личных достоинств Беляцкого, Стефановича и Лабковича, дело в самом обвинении. Арестовывали их по статье 243 УК Беларуси — уклонение от уплаты налогов. Но по этой статье максимальное наказание — 7 лет. А вот статья 228 — контрабанда — это уже от 7 до 12. Режиму куда приятнее судить Беляцкого именно по этой статье. Так вот, обвинитель Алексей Король зачитывал с серьезным видом обвинение, из которого не следовало вообще ничего. Точнее, следовало, что общая сумма полученных от западных фондов литовской общественной организацией Pasavaris (та же «Вясна», только по-литовски) и ввезенных в Беларусь денег — 200 тысяч евро и 50 тысяч долларов.

А дальше прокурор зачитывал страшные вещи: оказывается, ввезенные в страну деньги шли на оплату работы адвокатов и административных штрафов. Не на личные нужды, как любит рассказывать пропаганда — «жируют на деньги Запада», — а на помощь арестованным во время протестов. В итоге обвинение приходит к выводу, что, помогая арестованным, «Вясна» занималась финансированием протестов под видом правозащитной деятельности. И при чем тут контрабанда? Да при том, что даже финансирование экстремистской деятельности по статье 361-2 предусматривает наказание до 8 лет лишения свободы. А это все-таки совсем не 12. Так что пусть лучше будет контрабанда. «По рыбам, по звездам проносит шаланду — три грека в Одессу везут контрабанду». Ах да, еще в обвинении говорится, что для информационного сопровождения своей деятельности Беляцкий, Стефанович и Лабкович использовали ресурсы правозащитного центра «Вясна» в социальных сетях и в мессенджерах. Не уголовная статья, но звучит красиво и вполне обвинительно.

Свое 50-летие Алесь отмечал в бобруйской колонии в 2012 году. 60-летие — в камере СИЗО № 1 Минска 25 сентября, за две недели до присуждения ему Нобелевской премии мира. А через неделю после присуждения где-то в соседней камере «Володарки» 50 лет исполнилось его заместителю Валентину Стефановичу. Они работали вместе больше 20 лет. В августе 2011 года, когда арестовали Алеся, Валентин чудом не «уехал» вместе с ним. Спустя десять лет, в июле 2021 года, автозак увозил уже обоих. А в детстве Валик Стефанович хотел стать лесничим.

Но потом были 1996 и 1997 годы — первые многотысячные акции протеста, разгоны водометами и слезоточивым газом, избиения и аресты. И после первой «административки» и пятисуточного ареста Валентин Стефанович как-то очень естественно и логично оказался в «Вясне», из которой не уходил даже тогда, когда казалось, что следующий автозак — его. Те три года, которые Алесь Беляцкий провел в бобруйской колонии, «Вясна» работала, как прежде, — помогала, консультировала, находила адвокатов и деньги на штрафы.

Не сомневаюсь, что он по-прежнему на работе — дает юридические консультации сокамерникам.

У Валентина и Алины Стефановичей трое детей. Поженились они после того, как Валентин, чтобы успокоить девушку перед сдачей госэкзаменов, сказал: «Ну что тебе сделать? Давай, что ли, поженимся». Первые дни после ареста мужа Алина просыпалась на рассвете и со страхом ждала семи часов утра — времени, когда к ним вломились силовики. Потом она уехала в Батуми. Сейчас уже их дети выходят на акции с плакатами «Верните папу». Но Алина спокойна хотя бы за них. А Валентин — за всю семью.

Нина Лабкович, в отличие от Алины, уехать не смогла — ее арестовали вместе с мужем по делу «Вясны». Сначала держали в ИВС, потом перевели в СИЗО, через 10 суток выпустили под подписку о невыезде. Потом были 14 месяцев постоянных вызовов на допросы, а в промежутках нужно было воспитывать троих детей (Лабковичи, как и Стефановичи, многодетные) и стоять в очередях с передачами для мужа. Только через 14 месяцев с Нины Лабкович сняли обвинения. Почему вообще ее арестовали? Да потому, что уж больно подозрительна: с будущим мужем познакомилась на выборах в Украине, куда приехали наблюдателями: он из Беларуси, она из Казахстана. (В Донецке Владимир Лабкович решил говорить по-белорусски, и официантки в кафе назвали его бандеровцем, который из Львова приехал воду мутить.)

Нина с детьми осталась в Минске, даже когда сняли обвинения и подписку о невыезде. Владимир болеет — в суд ему дважды вызывали скорую помощь. Нина мечтает о том, как Володя выйдет на свободу и на день рождения она повезет его в любимый город Рим.

Про Алеся Беляцкого пишут много. Про Валентина Стефановича и Владимира Лабковича — меньше, хотя это неправильно. Сколько раз мне доводилось бывать в «Вясне» — я не могу представить ее без Валика и Володи. Валентин, спокойный и рассудительный, никогда не смотрел на часы, разговаривая с людьми. А разговаривать приходилось не только с родственниками политзаключенных, но и с матерями приговоренных к смертной казни. И их монологи могли длиться часами. Он слушал. И говорил.

И сочувствовал. И пытался что-то придумать.

А Володя Лабкович всегда сосредоточенно сидел за столом над какими-то бумагами — он буквоед и педант.

Той «Вясны», куда родные политзаключенных приходили иногда даже просто поплакать и всегда получали поддержку. Той «Вясны», которая сегодня сидит в клетке и ждет приговора.