Знаменитый в позапрошлом столетии и впоследствии почти забытый государственный деятель Российской империи Михаил Николаевич Муравьев в начале 2023 года неожиданно вернулся в актуальную политическую повестку.

Глава самого западного российского региона — Калининградской области — Антон Алиханов неожиданно предложил установить этой исторической фигуре памятник, причем с не самым информативным объяснением: «Пожалуй, памятник будет уместен». Почему — неясно.

Муравьев, хотя и возглавлял одно время разом все северо-западные территории империи, но прямого отношения к Калининграду не имеет —

Не иначе как у эксклава нет более актуальных проблем как попробовать позлить соседей, и без того по известным причинам не самых благонастроенных.

Но Михаил Муравьев действительно сыграл заметную роль в истории Польши, Беларуси и Литвы. И, конечно, России.

Внимательный взгляд на жизненный путь этого чиновника срывает покров со многих моделей построения госкарьеры в России и поныне.

Возможно, кому-то станет уроком.

Человек с обложки

Причем журнала «Таймс». Не путать ни с американским журналом «Тайм», ни с британской, но газетой — еженедельником «Таймс». Точнее, «Иллюстрэйтед Таймс».

Illustrated Times — весьма популярное издание своего времени. 2 января 1864 года Михаил Николаевич Муравьев, еще даже не завершивший главное дело своей жизни — усмирение польского восстания, удостоился в этом журнале портрета.

О факте этой публикации известно от знаменитого философа и публициста Александра Герцена (он тогда жил в Лондоне), не скрывавшего своей ненависти к Муравьеву.

Оставив эти высказывания на совести Александра Ивановича, отметим лишь, что наружность у Михаила Муравьева действительно была запоминающейся.

И в разгар покорения Польского восстания 1863–64 гг. стала известной далеко за пределами государства Российского.

Illustrated Times, хотя и просуществовал после этого только десятилетие, но на момент публикации был одним из самых популярных журналов своего времени. Его выпускал знаменитый лондонский издатель Генри Визетелли, который фактически создал феномен «бульварного романа». А также был ключевым издателем Уильяма Теккерея и Эмиля Золя (в переводе).

Он шел к ней долго, причем, похоже, вполне осознанно.

Современники сообщали, что многие сообщения о его зверствах против поляков и им сочувствующих, распостраняли по его же приказу. Сообщения, разумеется, почти всегда имели под собой реальную основу.

Даже страшно представить уровень известности, которым Муравьев-вешатель мог бы овладеть, имея в руках современные средства коммуникации и тем более целые медиахолдинги.

Юнармеец

Интересно, что и сам почти что титул «вешателя» появился тоже благодаря браваде Михаила Муравьева. В 1831 году в Гродно, где он работал губернатором, кто-то из местных служилых людей, скорее всего родовитых шляхтичей, задал вопрос: дескать, не из тех ли он Муравьевых, из которых кого-то повесили после декабристского восстания.

Эта история вовсе не исторический анекдот, как утверждают некоторые источники: один из помощников Муравьева по службе в Вильно в 1860-е по имени Александр Чумиков (впоследствии известный в Петербурге педагог) позже подтверждал, что все так и было.

Да и сам негласный «титул» Муравьеву вполне нравился. Выходит, считал иронию удачной.

Настолько, чтобы даже отречься от выходца из своего рода. Сергей Муравьев-Апостол, возглавлявший в 1825 году восстание Черниговского полка, за что и казненный, приходился-таки Муравьеву — будущему вешателю — родственником, пусть и не самым близким.

Тяга выделяться у отпрыска старинного дворянского рода, ведущего родословную аж со времен Ивана III, открылась в раннем возрасте.

Конечно, как раз род и обязывал! Муравьевых было много, в том числе занимавших заметные государственные посты.

Михаил Николаевич Муравьев родился в 1796 году, получил блестящее домашнее образование, уже в 14 лет (!) поступив в Московский университет на физико-математический факультет. В 15 основал «Московское общество математиков». Общество организовывало публичные лекции и семинары по математике, переводило лучшие французские и немецкие книги по математике и военным наукам.

В начале 1812-го в неполные 16 лет Михаил Муравьев уже экзаменатор при Главном штабе! Правда, честно говоря, не только благодаря своим талантам. Проводником к таким достижениям стала работа в московском военном училище для колонновожатых, которое в 1810 году было учреждено его отцом генерал-майором Николаем Николаевичем Муравьевым и даже располагалось в собственном доме Муравьевых на Большой Дмитровке.

Папа же пристроил сына в квартирмейстерскую часть прапорщиком, но в войне с Наполеоном Михаилу все же довелось понюхать пороху и даже получить награду. В начале августа юный Михаил доехал до начальника штаба барклаевской Западной армии Леонтия Беннигсена, чтобы спустя несколько недель встретить «День Бородина» в батарее Николая Раевского. Чуть не погиб: был тяжело ранен в ногу, всю жизнь потом хромал.

После лечения вернулся в армию, участвовал в битве под Дрезденом ровно через год после Бородинского сражения. Числился, правда, в штабе, где и получил чин подпоручика. Дальше была опять штабная служба, но уже в Генеральном штабе.

С 1815 года опять преподавал в отцовском училище колонновожатых, дослужившись до штабс-капитана. Собственно, на этом, с учетом здоровья, конечно, его военная служба была исчерпана уже в юности. Что не помешало впоследствии быть произведенным с гражданской службы аж в генералы.

Заговорщик. Ну почти

Зато в составе целой организованной группы родственников.

Его старший брат Александр Николаевич, а по некоторым, хотя и спорным данным, и отец Николай Николаевич создали знаменитый «Союз спасения».

Точнее, сперва была «Священная артель», в которой состояло больше трех десятков (!) бывших и действующих учащихся муравьевской школы колонновожатых. Среди них еще несколько родственников Муравьева, включая двух Муравьевых-Апостолов. Практически все потом стали декабристами, пройдя через «Союз спасения» и «Союз благоденствия»

Вроде как в 1820-м Михаил Николаевич к тайным обществам и революциям охладел. Случилось это, по позднейшим воспоминаниями самого «вешателя», после восстания лейб-гвардии Семёновского полка.

Напомним, что до 1822 года не только участвовать, но и создавать тайные общества в России было деятельностью законной. Точнее, никак не регулируемой.

После восстания на Сенатской площади Муравьев — вроде бы как больше пяти лет назад развязавший с заговорщиками — был арестован по делу декабристов и несколько месяцев провел в Петропавловской крепости. Давал показания в духе того, что «Союз благоденствия» «просто занимался распространением добрых нравов и просвещения». При этом он показал на других участников, но только тех, кто уже был арестован, а также на Василия Перовского, успевшего уехать за границу, и Михаила Новикова, который ушел из жизни.

Правда, все это опять-таки согласно официальной версии, основанной на словах самого Михаила Николаевича. Могло ли быть такое, что он больше никого не выдал и как при этом не получил срок за лжесвидетельство — оставим это вопросом на размышление.

Факт же в том, что

По личному распоряжению Николая I Муравьев был оправдан и получил чин статского советника (в армии это аналогично бригадному генералу).

После короткой службы в МВД, где он разрабатывал антикоррупционные инициативы, был назначен вице-губернатором в Витебск.

Побывав подпольщиком, Михаил Николаевич на всю жизнь запомнил не только опыт конспиративной работы, но и стойкое убеждение, что заговоры не только вероятны, а вернее всего — постоянно готовятся.

А также решил, что бороться с режимом непродуктивно и просто опасно. Лучше служить.

Чем он и занялся.

Технократ

Ну и казнокрад заодно. Так уж заведено, что эти понятия в российской бюрократии, словно сиамские близнецы.

Весь чиновничий послужной список Муравьева-вешателя подробно рассматривать не имеет смысла, важно отметить: Михаил Николаевич оказался человеком крайне разносторонним.

После короткой «стажировки» в Витебске получил повышение до губернатора — в Могилеве, в 1828 году.

В 1830–31 гг. на тех же землях бывшей Речи Посполитой в качестве генерал-полицмейстера Резервной (внутренней) армии графа Петра Толстого участвовал в подавлении польского восстания. Именно тогда и стал «вешателем» — не только фигурально, разумеется.

С 1831 года — губернатор в Гродно. Там запустил тотальную русификацию региона: переформатировал и даже закрывал школы, семинарии и монастыри, выслал нескольких ксендзов, а также крупного волынского землевладельца князя Романа Сангушко. Гродненская гимназия стараниями губернатора из «доминиканской» стала светской, а польских преподавателей полностью заменили на русских.

В 1839 году, когда Муравьев уже несколько лет возглавлял Курскую губернию, в Гродно именно при его участии состоялась кульминация деполонизации земель, которые сейчас мы называем белорусскими: епископ Иосиф Семашко отменил Брестскую унию 1596 года (на Украине действует до сих пор, прихожан принято называть греко-католиками), и миллионы литвинов (белорусов) перешли в православие.

Такое рвение оценили в Петербурге и Муравьева-вешателя забрали в столицу для работы в центральных органах: директор Департамента податей и разных сборов, управляющий Межевого корпуса, председатель Департамента уделов, член Государственного совета, а с 1857 года — министр Государственных имуществ.

Конечно, при полном чинопочитании. Муравьев предельно четко разделял иерархическую ситуацию — что называется, кто начальник, а кто «дурак». Так сохранились воспоминания легендарного генерала и борца с коррупцией Ивана Липранди о диалоге с министром Муравьевым. Липранди к тому времени уже не имел никаких формальных должностей, и Михаил Николаевич позволил себе говорить со старшим по воинскому званию и возрасту (цитата самого Ивана Петровича) «в собачье-начальническом тоне».

А вот с представителями императорской фамилии он всегда был более чем учтив. Как и с председателем Госсовета Орловым. Последнему Муравьев оказывал и услуги: в частности, помог светлейшему князю продать в казну дом, который ранее Орлову был пожалован… указом императора, то есть из казны же!

Подобные умения Муравьев отточил в совершенстве, впрочем, лично в мздоимстве уличен не был. Зато не стеснялся, занимая одновременно три-четыре должности, получать жалование по всем ведомствам. Да ладно бы только зарплату!

В 1858 году в Петербурге судачили, что Муравьев, отправляясь в поездку по России, взял разом прогоны (командировочные) сразу в трех ведомствах: имуществ, удельном и межевом.

А ведь Муравьев не был бедным человеком от рождения, а еще получил от императора в жалованье большие угодья (свыше 22 тыс. га) вместе с крестьянами в Самарской губернии.

При этом «трехпрогонный» Муравьев превосходно умел расставлять повсюду своих людей. Как правило, бывших сослуживцев, а то и родственников.

Своего старшего сына Николая (Муравьев-Ковенский) он смог пристроить вятским губернатором. В 1856 году лесное ведомство, находившееся под началом Муравьева-вешателя, наградило двух губернаторов за «всемерное содействие охранению» тех самых лесов — вятского губернатора Николая Муравьева и нижегородского губернатора Александра Муравьева (того самого — старшего брата-декабриста). После нескольких лет ссылки Александр Николаевич вернулся на госслужбу, причем прошел последовательно МВД, Генштаб и межевое ведомство. Правда, формально не работая нигде в одно время с братом.

Двоюродный племянник Муравьева генерал-майор Александр Лашкарев был пермским губернатором, а в ходе крестьянской реформы участвовал (вместе с дядей) в разработке Положения об устройстве обществ и общественного управления среди рабочих казенных заводов, фактически сделав уральских рабочих индустриальными крепостными губернских властей.

До сих пор историки ведут споры, был ли сам Муравьев-Виленский противником освобождения крестьян в принципе или предлагал иную модель проведения этой процедуры. Сохранились даже свидетельства, что на госкомитете по крестьянскому вопросу он восклицал: «Через десять лет мы будем краснеть при мысли, что имели крепостных людей!» Но именно из-за этих разногласий с Александром II он и подал в отставку. Спорить с императором верный солдат империи не мог.

Но очень скоро он снова потребовался России: знаменитый консервативный публицист Михаил Катков убедил государя, что именно Муравьев-вешатель должен вновь усмирить земли бывшего княжества Литовского, где разгоралось новое восстание.

Борец за счастье западных «русских»

Так оценивал, скорее всего, обманывая самого себя, сам Михаил Николаевич.

Да-да, враги России начали придумывать несуществующие идентичности еще тогда.

Муравьеву этого не простили. Белорусская историография даже в советское время однозначно характеризует его как палача и душителя свобод. Это оценка вовсе не только его методов, а самой исторической роли, смысла деятельности Муравьева в «западноруссских» землях.

Апологеты губернатора-вешателя из современных государственников любят приводить данные, по которым за время подавления польского (точнее, польско-белорусского) восстания 1863–64 гг. Муравьев казнил всего 128 человек. На самом деле это единственная документально подтвержденная цифра, и она касается только осужденных официальным судом. Среди них было 8 католических священников, несколько сельских старост, включая не только сторонников восстановления Польши, а борцов за права местных (белорусских) крестьян. И особо почитаемый в современной Белоруссии как национальный герой — Константин «Кастусь» Калиновский.

Еще 13 тыс. были сосланы в Сибирь (около 800 человек — на каторгу). Среди них минимум 5 тыс. человек выслали в рамках мер, как говорил Муравьев, «выходящих из обыкновенного разряда» — их деревни сожгли целиком. Например, Яворки под Белостоком (ныне Польша).

Повстанцы, разумеется, не были безвинными. Они убили около 4 тыс. русских солдат и администраторов и не менее 500 человек местного населения, заподозренных в излишней лояльности центральной власти.

Методы Муравьева возымели действие.

А сам он на короткий период стал героем общества.

Впрочем, большинство из этих реакций выглядели неуклюже вплоть до аляповатости. Венцом такого творчества стало стихотворение «Бокал заздравный поднимая…» Николая Некрасова.

Пускай клеймят тебя позором
Надменный Запад и враги;
Ты мощен Руси приговором,
Ея ты славу береги!
Мятеж прошёл, крамола ляжет,
В Литве и Жмуди мир взойдет;
Тогда и самый враг твой скажет:
Велик твой подвиг… и вздохнет.
Вздохнет, что, ставши сумасбродом,
Забыв присягу, свой позор,
Затеял с доблестным народом
Поднять давно решённый спор.

И так далее. Бытовало даже мнение, что это писал не Некрасов. На самом деле таким незамысловатым способом писатель пытался спасти от закрытия журнал «Современник».

Истинное отношение Некрасова к Муравьеву и всей государевой системе, держащейся на множестве муравьевых поменьше, прекрасно известно. Основой для знаменитых «Размышлений у парадного подъезда» стали наблюдения именно за подъездом Михаила Николаевича Муравьева. С 1864 года известного уже не просто как «вешатель», а Муравьев-Виленский.

Забытый

Пройдет полвека, и десятки тысяч польских и белорусских (литвинских) добровольцев — фактически внуков тех, чье стремление к свободе задавил Муравьев, — будут сражаться против России в составе легионов Австро-Венгрии. Во главе с уроженцем Виленского края Юзефом Пилсудским, будущим главой независимой Польши.

Уже в 1915-м поляки займут Вильно, где к тому времени 10 лет будет стоять первый и до сей поры последний памятник Муравьеву-вешателю.

В 1919–21 гг. вторая польская республика во главе с Пилсудским победит конгломерат советских республик (СССР образуется чуть позже). По результатам этой войны (и до сентября 1939-го) в состав Польши вернется Западная Белоруссия, включая Брест. Тот самый, где в 1918-м Советская Россия заключила «похабный мир» по итогам Первой мировой.

Гигантская восточная держава едва не победила (как, к слову, всегда было в истории, если Россия выступала в союзничестве с англичанами), но сгнила изнутри, рухнув в череду революций и гражданской войны.

До сих пор не вполне прояснен вопрос, какую роль в разрушении страны сыграли многочисленные муравьевы, ради личного благополучия выполнявшие любые абсурдные поручения свыше? Например, защищавшие безумную идею вылепить из огромной империи унитарное государство с единством не только управления, но и идентификации.

Случилась ли вообще революция, если бы не указ все того же Александра II о запрете украинского языка (малороського наречия), не отмена привилегий Финляндии и Польши, жестокое подавление восстания кыргызов и т.д.?

Интересно, что тот самый указ об употреблении, точнее, неупотреблении украинского языка — запрещалось книгоиздание, за исключением литературы, которую царские цензоры соизволят признать «изящной литературой» (в 1864–1881 гг. не издано ни одной книги, и это при жизни Леси Украинки и недавней памяти Тараса Шевченко, до 1905 г. ограничения оставались формально, но изредка нарушались), — несомненно, вызрел из циркуляра министра внутренних дел Петра Валуева.

Почему на этом «наречии» поголовно говорили жители Полтавщины, которая в составе Речи Посполитой была от силы 75–80 лет, а в значительной степени и Слобожанщины, что «под Польшей» вообще никогда не ходила, Валуев едва ли интересовался. Он же не филолог какой-то, а государев человек.

Муравьев-Виленский в своей оценке культурных особенностей белорусов был еще более определенный. Слово «белорус» в его мемуарных «Записках», опубликованных после смерти, не используется ни разу, а «литвин» — очень ограниченно, означая собственно литовцев и белорусов, исповедующих католичество. Все прочие — это люди русские. Они просто забыли это под вражеским гнетом, спасибо императору и его верноподданному генералу — пришли, растолковали.

Циркуляр Валуева вышел как раз в разгар восстания 1863 года. Тогда же безо всякого официального документа было запрещено употребление слов «белорус» и «Беларусь». Негласный запрет перестал действовать только в начале следующего века.

Муравьев уже перед самой смертью успел поучаствовать еще в одном судьбоносном для России событии — суде над Дмитрием Каракозовым, первым, кто открыто покушался на императора.

Негативная оценка Муравьева-Виленского не только Герценом, но и белорусской интеллигенцией надолго определила отношение к крупной исторической фигуре.

Его заслуги были забыты, самого стали путать с многочисленными родственниками и даже советским полководцем Михаилом Муравьевым, который был крестьянского происхождения.

И только в последнее десятилетие в России возобновился интерес к этой фигуре. Как и к упомянутому тут же Каткову, например.

В Белоруссии, где состоялись основные деяния Муравьева-Виленского, никто и никогда даже не предлагал подумать о памятнике этому человеку.

А Калининграду/Кёнигсбергу, выходит, все равно?