Таксист долго искал дорогу к дому на набережной речки Самарки, как называют ее в Самаре. Здесь рядом стоят дома двух братьев. Младший с началом мобилизации ушел добровольцем «бить украинских наркоманов и нацистов». Старший ненавидит все войны. Новый год они встречали вместе. И вместе узнали о том, как в Макеевке погибли их земляки.

С одной стороны улицы, которая мне нужна, лес и река, с другой — частный сектор без признаков дороги в снегу. От шоссе вниз ведет железная лестница, покрытая ледяной коркой. После получаса поисков таксист все-таки находит дорогу. Местные прозвали эту улицу наркотрафиком. Когда нет снега, здесь земля вечно перекопана «закладчиками», и ни бдительные граждане, ни две патрульные полицейские машины сделать с этим ничего не могут. На этой улице на окраине Самары выросли братья Сергей и Илья Круговые. Выросли и построили два дома — старшему и младшему.

Я приехала к младшему — Илье.

Илье Круговому, известному самарскому журналисту, 48 лет. В октябре он решил, что очень хочет воевать за родину. Частичная мобилизация шла вовсю, но он призыву не подлежал, потому что с детства страдал астмой. И Илья пошел записываться в добровольцы.

— У меня пять дедов воевали, — объясняет он. — Видимо, генетика. Я вообще-то собирался в полк «Ахмат», но в военкомате предложили идти добровольно мобилизованным. Я скрыл, что у меня астма, потому что хотел сражаться. Первое — это за родину. Вот. Второе… Не знаю. За наши земли. Вот так вот.

В середине декабря часть мобилизованных из Самары отправилась в Украину. Оставшихся в области распустили в новогоднее увольнение. Поэтому Илья встречал Новый год дома. Дом у него небольшой, два этажа — по комнате на каждом. Видно, что работы по строительству еще не закончены. Вместо дверной ручки — красный разводной ключ. Споткнувшись о берцы у порога, я задеваю ключ, он падает, Илья привычным движением прилаживает его обратно.

На первом этаже — столовая, она же и кухня с душевой кабиной в углу. Здесь стоит клетка, в которой живет шиншилла Шиша. На втором — спальня, она же библиотека и кабинет. Книжные шкафы занимают стену. На корешках некоторых книг иероглифы, Илья изучал японский язык. В дальнем углу на полке — модели парусников из тонких деревянных реечек. Один почти готов, на палубе можно рассмотреть крохотные лестницы. Паруса ни к одной модели он приделать не успел.

В доме хорошо натоплено, но Илья встречает меня в бушлате. И гордо показывает нашивку с позывным: «Редактор». Это он сам для себя такой придумал.

— Так я и есть редактор, — объясняет. — У меня сайт есть спортивный.

Позывной написан на каждой из выданных ему в армии вещей. На шапке, которая лежит на табуретке, он вычерчен шариковой ручкой с внутренней стороны.

Илья сильно пьян. Он не выходит из этого состояния с сентября. А коллеги в Самаре говорили мне, что он не пил последние лет пятнадцать.

— Действительно не пил, — слышу я голос от входной двери. Это пришел старший брат, Сергей. — Пить он начал, когда в военкомат сходил.

Поселок, где мобилизованные проходят слаживание, находится недалеко от Самары. Завтра у Ильи кончается увольнение. На полу в кухне стоит большая дорожная сумка и валяются вещи, которые надо в нее побросать. На стуле висит бронежилет. На столе — стакан, рядом подстаканник, банка из-под пива, коробка из-под доширака и книга «Генерал». Бутылки уже в мусорном ведре, горлышки торчат.

Завтра Илья возвращается «в расположение». Здесь никто не называет это место как-то иначе, я тоже не знаю, как правильно. Учебка? Воинская часть? Все называют поселок под Самарой — и понимают, о чем речь. А сами мобилизованные говорят — «располага». Там Илья будет ждать, пока их полк отправят на спецоперацию. Как и тот, что отправили в декабре и разместили в ПТУ в Макеевке.

Сергей уже сел на стул у окна. Он хочет послушать, что будет брат говорить «московской журналистке». Смотрит на меня настороженно. На последней фразе Ильи он хлопает рукой по столу и отворачивается.

Завтра утром, когда Илья будет возвращаться «в располагу», в Самаре и области начнут хоронить мобилизованных, которых из той же «располаги» отправили на спецоперацию в середине декабря. Они погибли в Макеевке в ночь на 1 января, так и не успев повоевать.

Инструктаж

Напомним, что в ночь на 1 января в Макеевке под Донецком ВСУ ударами «Хаймарсов» уничтожили здание ПТУ, где были расквартированы российские войска. Сколько человек в это время отмечали там Новый год — неизвестно. Большинство, если не все, это были мобилизованные из Самарской области. Сколько погибло? Есть официальный данные — 89 человек, но им почему-то не особо верят.

Траура в Самарской области не было. Был траурный митинг 3 января на площади Славы, там собралась патриотическая общественность. Как писала местная пресса, «почтить память погибших пришли десятки жителей города». Десятки. Митинг был вполне провластный, его устроили общественная организация «Боевое братство» и женсовет 2-й гвардейской армии. Но «почтить память» пришли, повторю, «десятки человек». Меньше, чем к этому времени было опознано погибших и прибыло на лечение в Самару раненых — если брать цифры, опубликованные губернатором.

Под конец праздников, 8 января, какая-то другая общественность распространила в соцсетях призыв выйти на ту же площадь Славы, чтобы требовать траура по погибшим. Спустя 40 минут после предполагаемого начала митинга сотрудники полиции все еще поджидали тех, кому придет в голову вслух заикнуться о трауре. Ну еще в Сети появились два-три видеоролика, на которых маленькие группы жителей то Самары, то Тольятти, то Чапаевска или Новокуйбышевска выступают даже не против спецоперации, а только в защиту мобилизованных. У многих скрыты лица. Девушку с одного ролика нам удалось найти, но на просьбу поговорить она испуганно ответила, что никогда никаких видео не записывала.

Илья встает, сдвигает со столешницы немытую посуду.

— Не знаю, сколько их там было в Макеевке, но (…) [здесь приводится мнение, которое российские власти могут признать «фейком»], — кивает он, наливая в стопку водку из початой бутылки.

— И что? — вскакивает старший брат. — Тебе, дураку, это ни о чем не говорит?! Завтра обратно поедешь?

Илья молча смотрит в одну точку.

— А можно просто не возвращаться в вашу располагу? — спрашиваю я.

— У нас таких, кто не вернулся из увала, называют «сочинцы», — со смешком объясняет Илья мне, а не брату, и ставит на стол пустую стопку. — Вот есть «двухсотые», есть «трехсотые». А есть те, кто «ушел в Сочи», дезертиры. Или еще говорят «пятисотые». Двое суток им дают на возвращение, кто не вернулся — тот «сочинец». А есть еще «семисотые», это синерепые. Ну кто бухает, не просыхая. Ну представьте: приехал человек, грубо говоря, из Исаков — и получил двести тысяч рублей. Двести тысяч! Он и не мечтал даже о таких деньгах.

Илья говорит, что сам-то пошел в добровольцы не ради денег.

Они с Сергеем родные братья, поэтому у старшего, получается, тоже «пять дедов воевали». Сергей досадливо морщится.

— Из пятерых братьев домой вернулись двое, — произносит он. — Двое только с войны вернулись! Один — потому что застал самый конец войны, а то бы и его не было. И нашего бы деда не было, и нас бы с тобой не было. Но деды-то защищали родину, а ты-то куда собрался?

— У меня процент выживаемости большой, — хвастается Илья, не слушая брата. Оттягивает ворот футболки. Под ключицей у него шрам от ножевого. — Меня пытались убить несколько раз. И в драках, и дядька мой родной пытался…

— А сами вы убивать готовы? — спрашиваю я.

— Готов? — щурится старший брат.

Илья молчит. Встает, снова берет бутылку, долго на нее смотрит. Наливает. Выпивает.

— В Украине все нацисты и наркоманы? — переспрашиваю.

— Да фиг их знает…

Территории

Списков погибших в Самаре нет. Военкоматы сообщали только родственникам, а те иногда писали что-то в соцсетях. Только так можно было узнать, когда, с кем и где прощание. Надо отдать должное самарским властям: хоронили не потихоньку, а все-таки по-человечески. Цветы, батюшки, представители администраций, ветеранские организации, оркестры. Но делалось все с таким расчетом, чтобы нигде даже нечаянно не проявился масштаб произошедшего. Все панихиды постарались разнести на разные дни.

Если собирать имена по соцсетям, получается, что в небольшом Новокуйбышевске похоронили четверых, погибших за одну ночь. Георгию Ложкину было 46 лет, он работал охранником на нефтеперерабатывающем заводе, в военкомат пошел добровольцем, обманув жену. Сказал ей, что повестка пришла. Владиславу Иноземцеву было двадцать шесть. Еще о двоих, Артеме Ягненкове и Денисе Иванове, не известно ничего. Восемь погибших были мобилизованы в Тольятти, и это только те, чьи имена появлялись в пабликах. Их тоже хоронили в разные дни.

Шестеро — в Самаре. Одним из них был замкомандира полка, подполковник Алексей Бачурин, бывший кадровый военный, ушедший когда-то в запас и вернувшийся в армию во время частичной мобилизации.

Об остальных погибших нельзя было узнать и такой малости.

В ДК «Нефтяник» маленького поселка Мирного прощались с двоими местными жителями — Дмитрием Ромадановым и Александром Нестеровым. Рядом плакал такой же, как Илья, будущий боец, отпущенный попраздновать Новый год. Только этот, звать его Андрей, не доброволец, его мобилизовали в октябре, хотя в военкомате он тыкал пальцем в свой паспорт, по которому ему 50 лет, показывал худые ноги в язвах и живот с пупочной грыжей. Он и мне их показывал там, в ДК, и уверял, что обязательно погибнет. И спрашивал: что будет, если он просто не вернется из увольнения. Миловидная блондинка, сотрудница Дома культуры, презрительно кривила рот: он же пьяница, нашли кого жалеть.

Представитель администрации Мирного помогал полицейским фильтровать тех, кто пришел прощаться. «Могут же быть провокации и диверсии, — объяснил он, изучая мои документы. — Вдруг у вас, например, пирожок в руках, а в нем — взрывчатка?»

Единственное, что сообщил о погибших губернатор Самарской области, это число опознанных тел: 89. Сколько раненых лечатся в области — люди не знают (по официальной версии — 45 человек. — Ред.). Родственников пропускают в госпиталь с паспортами по спискам.

Илья официальным данным о причинах гибели земляков верит.

— Что, по-вашему, Россия выиграет от СВО? — спрашиваю у него.

Подумав, он отвечает медленно:

— Ну, допустим, территории…

Опять молчит.

— Черт его знает, — выпаливает, так и не найдя ответ. Думает еще с полминуты и все-таки придумывает: — Там же Кузбасс, огромные залежи угля!

— Тьфу ты, — отворачивается к окну Сергей. — Кузбасс — это Сибирь!

Он встает и идет к двери.

— Сейчас опять наговорю — брату не понравится, — бросает Сергей в мою сторону и берется за разводной ключ, который у Ильи вместо дверной ручки. Ключ падает, Сергей прилаживает его обратно. Поворачивается снова к брату. — Илья, ради чего? Илья, я не понимаю, какая такая неимоверная цель, чтобы бросить всё, пойти — и погибнуть?!

Последние слова Сергей почти кричит. Илья сидит на табуретке, голову обхватил руками, словно хочет заткнуть уши.

— С чего ты взял, что я погибну, […]? — вскидывается он вдруг.

— А с чего ты взял, что ты победишь?

— Побежу! Кого угодно побежу!..

Братья замолкают. С полминуты смотрят друг на друга.

— Нас в школе учили, вдалбливали: миру — мир, — Сергей устало опускается на стул у окна. — Фильмы про войну показывали. Исторические примеры приводили. И вдруг это — бабах!.. Как можно, Илья?

Младший брат

Вчера утром Илья уехал обратно в часть. Длинное новогоднее увольнение кончилось. Сергей усадил брата в машину и долго смотрел ей вслед.

Их дома — это один двор, его охраняет московская сторожевая по кличке Уран. Я открываю калитку и захожу, Уран бросается в мою сторону, я чешу его за ухом, слышу скрип шагов по снегу и оборачиваюсь.

— Это Илья купил собаку, — говорит Сергей. — А теперь я и собаку его кормлю, и шиншиллу, и за домом смотрю. Я ему сказал: собаку-то я сам прокормлю, разберусь, а чем шиншиллу кормить, я не знаю, поэтому ты сделай какой-то запас корма. Шиншилл у него раньше было две — самец и самка. Самка старенькая была, умерла. Остался один самец. Животных он всегда очень любил.

Сергей и дальше, рассказывая о брате, будет то и дело сбиваться на прошедшее время. Нет, он не хоронит Илью раньше времени. Вчера, проводив его, понял, что какая-то дверь в их жизни захлопнулась.

— Я физически боюсь за него, я боюсь его потерять, — признается Сергей. — Родной брат, родителей у нас нет, умерли. И больше никого из близкой родни у нас нет, нас только двое.

У Сергея пятеро детей, и дом у него больше, чем у Ильи. Сидим в комнате, где украшена елка. Дети вешали на нее смешные самодельные игрушки. Прежде чем подняться сюда, мы прошли через гараж-мастерскую, там сохнет краска на большой лодке. Не на деревянной модели, а на самой настоящей лодке. Такое хобби у старшего брата — лодки строить и чинить.

— Брат очень интересный человек, — рассказывает Сергей об Илье. — Он начал читать еще лет в пять, до школы. Вот мы два брата, у меня с русским языком очень тяжело, у меня тройки были по русскому и литературе, а у него всегда пятерки. Ему не было двадцати лет, когда он начал работать в одной из первых частных газет в Самаре. Я приходил к нему в редакцию, мне там было интересно. Он всегда был на хорошем счету. Он пишет очень хорошо и очень грамотно, где надо — эмоционально, где надо — сухо, у него талант. У него хорошая память. Прочитав страницу, он может ее наизусть слово в слово пересказать. И долго у него карьера шла вверх, у него много грамот…

Какое-то время дела у Ильи действительно шли в гору. Он попал в губернаторский пул, зарабатывал на выборах, завел политический блог. Потом увлекся спортом, создал спортивный сайт, начал ездить на соревнования. Хвастался, что за один видеоролик ему как-то отвалили двести долларов. С гордостью показывал брату фотографии с турнира по дзюдо, куда приезжал Путин.

— В общем-то он всегда был на стороне властей, всегда был за Путина, — замечает Сергей. — Я с ним спорил.

Под откос у младшего брата все пошло с началом спецоперации. Роликов больше никто не заказывал, на сайт и ютуб-канал перестали давать рекламу. Да и в принципе спорт стал заметно меньше волновать людей. Илья остался без денег. Какое-то время ему помогали друзья.

— А в сентябре я узнал, что брат начал ходить на какие-то медкомиссии, — продолжает Сергей. — Я спросил, что это значит. Он ответил: ты только никому не говори, но я собираюсь пойти добровольцем. А у него астма. И вообще болячек хватает. Ты понимаешь, спрашиваю, что ты непригоден? Нет, отвечает, я в хорошей форме. Не знаю, может быть, он надеялся, что будет военным корреспондентом.

Работу военного корреспондента Илье не предложили, хотя его навыки в армии учли: в военном билете указана военно-учетная специальность — оператор электронно-вычислительных машин. Строчкой ниже — оператор беспилотных летательных аппаратов. Он действительно умеет управлять дроном. Таким, с которого фотографируют.

— Я не представляю себе брата в этой роли, — качает головой Сергей. — Не представляю. Я не понимаю, как это возможно. Одно дело — ты управляешь дроном, чтобы делать фотоснимки. Другое дело…

Сейчас Сергей корит себя за то, что часто ссорился с братом в последнее время. Но и слушать спокойно разговоры Ильи он не мог. Он еще рассказывает и рассказывает о том, какой у него брат. Какой у него был брат. Потом замолкает. Я тоже молчу.

— Хочется как-то все это остановить, — произносит вдруг Сергей. — Если дети, когда подрастут, будут спрашивать, что я сделал, чтобы этого не было, то я не буду знать, что ответить. Все боятся сказать что-то против этого. Боятся потерять работу, потерять свободу… То есть потерять остатки свободы, потому что я не могу сказать, что сейчас у нас есть свобода. Вот мы собрались переделать соседнюю страну. Так ты начни с себя, себя сначала переделай. Я очень надеюсь, что прекратится эта [спецоперация]. Очень надеюсь. Хочу надеяться, что брат попадет туда не раньше, чем все это кончится.

При участии Владимира Прокушева