1985 год. Виктюк в «Современнике» репетирует «Квартиру Коломбины» (он своим специальным нежнейшим сладчайшим голосом говорил «Кёлёмбина»).

На самом деле он соединил четыре одноактовки Петрушевской: «Квартира Коломбины», «Лестничная клетка», «Любовь» и «Анданте».

Все четыре главные роли играла Ахеджакова.

Для неё у Виктюка было два других специальных голоса. Одним он ей из партера во всю глотку орал «Гениально!», а другим — «Подбери срачину!!! Манюркой на него иди! Манюркой!» Это значило, что маленькая Ахеджакова должна была как-то приосаниться, не сутулиться и идти на партнёра, как бы слегка выпятив передок.

На какой-то очередной сдаче артисты сыграли блистательно и, как всегда, остались в неведении. (Потому что министерские кавалерственные дамы удалялись молча, с непроницаемыми лицами, а приговор потом слетал с руководящих небес на Чистопрудную землю в кабинет Гали Волчек.) А я поплёлся по бульвару к метро «Кировская». Глядь — впереди идёт (моцион) крепкая крупная министерская дама, а рядом с ней (чуть сзади) семенит известный критик Б. Поюровский и повторяет: «Ну вы же понимаете, что это абсолютно антисоветский спектакль! Ну вы же понимаете!..» Она шла молча, головы к Поюровскому не поворачивала, а он всё семенил, повторял и заглядывал снизу ей в лицо в поисках понимания. Я шёл за ними в двух шагах и обалдевал: Шекспир! Настоящий Шекспир! Полоний и Клавдий (точней сказать, Клавдия). Какая пластика, какие интонации! — вот как надо играть!

Но всё это потом.

Я чуть не каждый день торчал на репетициях, это было счастье.

Как-то раз в октябре Лия мне своим особенным тюзовским голосом говорит: «Саша, у Ромки послезавтра день рождения. Давайте справим его у вас».

Виктюк всегда был бездомный, а у меня хрущоба на Преображенке. Настоящая хрущоба, кухня 4,5 кв. м, трёхконфорочная газовая плита, батарей нет, внутри вертикальных панелей якобы тепловые элементы, сочинский вариант в Москве.

— Конечно, — говорю, — давайте! Я плов сделаю! (Бо́льшую из трёх конфорок я давным-давно расковырял трёхгранным надфилем, она шуровала как газосварка, с шипением; для казана то что надо!) А сколько народу?

Стала Лия считать: Роман Григорьевич, Берда, Гарик Леонтьев, ещё кто-то. Получилось человек двенадцать. Казан-то есть, а…

Лия говорит: «Саша, давайте Инну позовём, она баранину достанет!»

Действительно,

Потом была грандиозная пьянка. И плов кончился, и даже водка кончилась. И вот тут начался ужас. Чурикова сказала, что она Лию отвезёт домой (другой конец Москвы). А Лия маленькая, и она была уже никакая, только кивала. И я был никакой и Инну пытался вяло удержать. Помню, что она шаталась, а как она смогла сесть в машину — не помню; может, Берда помнит, но вряд ли. И куда Гарик Леонтьев делся — не отложилось в мозгу. И куда Виктюк делся (там тем более была ещё проблема) — не отложилось ничего.

А утром позвонил Чуриковой — жива, подошла к телефону; говорит: всё было очень хорошо, очень вкусно, вы гений (это она меня за плов похвалила).

Про её гениальные роли я ни разу не написал. Просто не знаю, как это делать. Серёжа Николаевич умеет, а я — нет, даже не пытался никогда. Так и с виски: наслаждаешься, чмокаешь, но сказать ничего не можешь, а на бутылке написано: «В аромате проявляются оттенки верескового дыма с тонкими цветочными акцентами. Во вкусе игриво переплетаются нотки торфа и цитрусов, оставляя затяжное послевкусие с оттенками орехов и сладковатым тоном соложённого ячменя» — это цитата! Хоть до белой горячки допейся, а так не напишешь.

Вот и Чурикова — хоть тресни, а ничего не передашь.

Доронина тогда была на вершине таланта и славы, а Чурикова — никто из ТЮЗа, звать никак.

Инна, прощай.