— Кино начинается и заканчивается режиссером. Все остальные профессии — оператор, художник, звукорежиссер — подчиняются общему замыслу. В идеале именно режиссер видит целое. Когда вычленяешь вклад художника или оператора, значит, что сработали плохо: тянули одеяло на себя. Но я чувствую тонкую грань между работой режиссера, оператора и художника.

Даже когда выезжаешь на выбор натуры, прислушиваешься к сформулированной режиссером задаче, согласуя с ним визуальный концепт.

Съемки картины «Я тоже хочу» намертво врезались в память. Мы ездили с папой на выбор натуры. И увидели огнедышащие трубы в Череповце по дороге к Деду Морозу в Великий Устюг. Увидели эту замершую колокольню в замерзшей воде. Храм посреди угличского леса. Это было зримое драматическое кино. И волшебство.

Лет в десять папа повез меня по святым местам, к Крестному Пути Христа. В память врезалась Гробница Богородицы. Не верилось: вот рядом лежат останки ее родителей Иоакима и Анны, ее папы и мамы… Стоишь такой, по голове стукнутый. В усыпальнице своды черные, в разводах, подтеках и плесени, на их фоне огонь свечей колышется, золото посверкивает. Это несочетаемое сочетание, напитанное дымом времени, потом всплыло в «Я тоже хочу». Мы ездили по деревням заброшенным, ощупывали руины церквей. Каждая была хороша в своем роде. Но лишь в одной сохранилась тяжелая кованая дверь, за которой мог получиться магнетический проход героев.

Воспоминания, впечатления — топливо для фантазии. Я вспоминал, как в Великом Устюге зимой река замерзала и можно было переходить на другую сторону, где не было такого богатства золотых луковиц церквей. Летом там только на лодках переправлялись. Потом эти впечатления я использовал в дипломе по последнему папиному сценарию. По сюжету на одном берегу жил отец в богатом районе, на другом — брошенная и забытая мать ютилась в деревянном домишке, обогреваемом дровяной печкой. Вода и огонь в кадре — как сгусток энергии. На них можно смотреть вечно.

А на «Миттельмарше» в самом начале все было продумано. История первой любви, взаимосвязи поколений на фоне митингов и борьбы за охрану памятников. Придумали старинную оранжерею, выбирали квартиры. Оказалось, что денег на строительство нет. Нужно было срочно менять концепцию. Я предложил погрузить город в ремонтные работы. Выбирали дома в лесах, сетках, баннерах — у нас же вечно плитку меняют и все перерыто. Герой смотрит в окно, а там ноги чьи-то ходят по лесам. Оранжерею нашли в Сестрорецке. От старой фабрики лишь остов остался. Полиэтиленом и сетками все затянули, они колыхались на сквозняке, мрачно оживляя пространство. Хотелось эту заброшенность, разруху довести до абсурда, сохранив верность теме.

Получилось не стыдно.

— Пытаюсь отстаивать свое видение, но пока еще не преодолел пиетета перед старшими, более опытными. Если моя робость затянется надолго, это будет большой минус. Нужно учиться быть более доказательным и уверенным в себе.

Среди художников в кино для меня пример оригинального мышления — Рик Хайнрихс, полноценный соавтор Тима Бертона. Они создавали такие шедевры, как «Гензель и Гретель», «Винсента» и «Франкенвини». Как рассказывает Бертон, Рик насыщает съемочную площадку настроением праздника, тревоги, кошмара.

Знаю, что много крутых режиссеров пришло из моей профессии. Например, мой любимый Роберт Эггерс. Он снимает фэнтези — не обычное, а интеллектуальное. В его мрачных и жестоких фильмах — фантасмагорическая эстетика, в которой существуют реальные люди. Экспликация мягкая, монохромная. И яркие пятна, как темно-красное одеяло в монохромной «Ведьме» или огонь в «Варяге». «Маяк» почти весь белый, снят в формате квадрата. Могу пересматривать его картины бесконечно — в них завораживающая стилистика работает на сюжет.

Если решусь быть режиссером, буду исходить прежде всего из визуального решения. Написание сценария, развитие сюжета, ритм, композиция, диалоги — этими навыками безусловно обладал мой папа, Алексей Балабанов. Не факт, что я смогу развить их у себя.

— Я училась в Краснодарском художественном училище на отделении дизайна среды. Единственный в нашей семье, кто держал в руке карандаш, был мой дедушка-инженер, он и за маму делал черчение.

Мне нравились фильмы c неожиданным визуальным решением. Однажды я увидела картину, в которой главная героиня была художником-постановщиком и создавала макеты, — это было прямое попадание. Стало ясно, чем хочется заниматься. Тогда я училась дизайну, но решила изменить профессиональный вектор. Прежде всего — из-за возможности не просто делать руками что-то интересное, но придумывать и обживать пространство для разных историй.

А еще на пике депрессивных мыслей на четвертом курсе увидела «Лобстер» Лантимоса и не могу найти нужных слов, чтобы объяснить, как мой дух воспрял. Появилась надежда на кинематограф как актуальное искусство, которое находит отклик у людей.

Быть начинающим художником-постановщиком непросто. Вряд ли подпустят к действительно сложным проектам, к обожаемым мной историческим историям с интересной стройкой, а на халтуру жалко тратить время.

И когда везет с работой, пусть даже декоратором, в интересных картинах, таких как «Внутренний огонь», «Капитан Волконогов бежал», чувствуешь и волнение, и умиротворение.

Не люблю демонтаж после съемок, словно разрушается какая-то выстроенная — пусть на время — жизнь. И очень люблю процесс съемок. Камера смотрит в только что созданный мир. Его снимут не так, как ты хотел, и большая часть не войдет в кадр. Но на экране останется хотя бы часть сочиненного тобой пространства.

Увлекательной была работа на сериале «Король и Шут». Мы соорудили кабак-таверну на месте готического храма, алтарем там выступает самогонный аппарат. Предполагалось, что сам перегонный куб растет из разлома в полу и как сточная канава делит центральный неф пополам. Но бюджет сократили, пришлось от части задуманного отказаться.

Там же мы делали чум царицы мух из жженого полиэтилена. А для фэнтези «Этерна» Насти Каримулиной придумывали самобытный средневековый мир. На сериале «Собор» под началом художника-постановщика Жанны Пахомовой не только строили необычные декорации, воспроизводящие допетровскую эпоху, но еще и возводили лес и поле в павильонах.

В работе я вдохновляюсь старой архитектурой, книгами, живописью, фильмами. К сожалению, зачастую именно то, что приносит вдохновение, уже использовано другими художниками в кино.

Знаю, он половине группы звонил так же, но для меня он был и гуру, и близкий человек, мнение которого давало смысл тому, что я делаю.

— В этот трагический момент мой товарищ Сергей Шарамет потащил меня в Румянцевский парк пить с ним пиво, там рассказал о новой кафедре с замечательным мастером Владимиром Светозаровым. Он так это расписывал, что я решил поступать. Шел туда с закрытыми глазами. До конца первого курса считал, что художник кино пишет и рисует портреты режиссера и оператора, ну, может, продюсера ещё…

Профессию полюбил после третьего курса, когда мастер погрузил нас в производство. Это была практика на сериале «Шерлок Холмс». Мы делали эскизы и сами пытались их осуществить.

Постепенно набирался опыта. Понял, что главное — встретить режиссера, который знает, что хочет, чувствует колорит, настроение, композицию, детали… Такой режиссер — Кира Коваленко. С ней работать сложно, потому что она требовательная, и в то же время легко: мы говорили на одном языке. Спорили и соглашались, злились друг на друга, но каждый раз я понимал, что у нее свое, художественно оправданное видение. Она видит весь фильм — от композиции кадра до декорации, все решения у нее в голове. Благодарен ей за тот опыт.

Большой опыт получил, работая на картинах «Дуэлянт» и «Воланд», участвуя в создании уникального мира, требовавшего художественной разработки огромных декораций и деталей реквизита. В группе художников «Дуэлянта» я познакомился с замечательным мастером Андреем Понкратовым. Визуальная концепция мира картины заключалась в контрасте и сочетании роскошного имперского Петербурга с его монументальными атлантами и кариатидами — с фактурой грязных переулков и окраин, мостовыми после наводнения — с водорослями и гниющей рыбой, запутавшейся в сетях.

Андрей дал мне первое задание — разрабатывать рынок и несколько улиц.

Надо было показать мрачный подпольный мир людей под «каменными цветками» колонн Казанского собора. Коринфский ордер и листья аканта на капителях контрастировали со смрадом жизни — копошащимися в грязи свиньями, курами, гусями. Декорации рынка у подножия Казанского собора, на Екатерининском канале (канал Грибоедова) планировали строить прямо под колоннами, но началась реставрация собора, который закрыли строительными лесами.

Пришлось что-то придумывать.

Макет расписал красками и начал делать детальные эскизы каждого сооружения, чертежи и схемы строительства. Когда рынок был готов, привезли реквизит (животных, разную утварь) — и все зажило и заиграло разными красками.

А как преображали Миллионную улицу… Несколько машин вывалили торф и грязь у подножия атлантов, полили водой, создав живописную жижу и грязь. И представляете, в этот момент к атлантам подъехала свадебная процессия. Прекрасные молодожены, фотограф, родители. Был даже ангельский детский хор, певший «Атланты держат небо на каменных руках», стоя ногами в нашей грязи и прикрывая носы от запаха лошадиного навоза.

На «Воланде» в команде нас было несколько художников. Главный художник картины Денис Лищенко взял за основу детально изученные архивные материалы и альтернативные проекты строительства Москвы 30-х годов прошлого века. Искали архитектуру сталинского ампира, советского модернизма.

Я был ответственным за объекты, снимавшиеся в Питере, которые мы выдавали за Москву. Например, сцена на Патриарших прудах. Для разработки образа трамвая пришлось изучить модели трамваев, начиная c конок. Каждая деталь была вписана в общий художественный замысел: мебель, стулья, вплоть до ложки, которой ел поэт Бездомный в психиатрической клинике.

Художественное решение для меня — уникальное видение среды, вычитанное в сценарии. Это относится и к декорациям, и к реквизиту, который, помимо создания настроения интерьера, должен подчеркивать образ героя, взаимодействовать с актером.

Он привил нам любовь к многострадальной родине, любовь к близким, к нуждающимся в помощи людям, тягу к профессиональным достижениям, целеустремленность, самоиронию. Очень люблю свою профессию и мысленно благодарю своего товарища Серегу Шарамета за правильную наводку.