2022 год я встречала в маленькой уютной подмосковной квартире вместе со своим молодым человеком и его родителями. Марина Михайловна бережно расставляла изящные хрустальные бокалы — семейную реликвию, приданое из Баку, которое спускалось с полок только по особым случаям. Я суетливо носила из кухни заготовленные закуски и блюда: красную икру, лаваш, лобио, традиционный оливье и собственное изобретение — салат с гранатом, который, кроме меня, кажется, больше никому по вкусу не пришелся. Жора, мой парень, нес ответственность за то, чтобы в духовке не пригорело мясо (какой же армянский стол без мяса!). А главе семьи Аркадию Георгиевичу, еще не до конца оправившемуся после болезни, оставалось лишь пристально следить за процессом и время от времени выкуривать сигарету.

Мы сели ужинать, и вскоре президент приступил к своему ежегодному обращению.

Должна признать, что в одном президент был прав: трудности были, и много. Я вспоминала январский митинг в поддержку Алексея Навального, на котором меня и моих коллег, освещавших акцию, избили росгвардейцы, а сотни протестующих были задержаны, арестованы или получили вопиющие штрафы. Потом были две тяжелые командировки на Крайний Север — и бесчисленное количество разговоров с героями о запредельных ценах на продукты, безработице, скотском отношении властей к простым людям и, как следствие, нищете и алкоголизме. Всю весну и лето продолжалась битва за лекарства для взрослых пациентов со спинальной мышечной атрофией, которую мы частично выиграли в регионах, но сокрушительно проиграли в Москве. Осенью я освещала трагедию на Кузбассе: взрыв на шахте, унесший жизни 51 человека. Об этой крупнейшей за последние десять лет катастрофе в угольной промышленности и ее жертвах страна забыла уже через несколько дней.

Газета

Через несколько дней после Нового года Жора решил обсудить наши планы на совместное будущее. Он рассказал мне про свою давнюю мечту: побывать в Соединенных Штатах и совершить на машине путешествие от восточного до западного побережья — как Ильф и Петров. Вспомнил, как я когда-то обмолвилась, что хотела бы поучиться в американском вузе. Все складывалось как нельзя лучше: в случае поступления он мог бы поехать вместе со мной. По плану Жоры, на подготовку к подаче документов мне бы сполна хватило следующих полутора лет, и аккурат к его 30-летию мы бы смогли осуществить задуманное.

Была в этом плане всего одна загвоздка.

Моя карьера, спустя четыре года работы в настоящей журналистике, наконец-то потихоньку пошла в гору. Редакция «Новой» доверяла мне работу над чрезвычайно важными и серьезными темами, и иногда у меня даже получалось добиваться справедливости для своих подопечных героев, заставляя власти исправлять допущенные ошибки. Мне казалось, что именно сейчас, во время очередной атаки на свободную прессу, я бы как никогда пригодилась простым россиянам из маленьких городов и деревень (где и скрываются самые интересные истории).

В общем, я была решительно против того, чтобы уезжать из России так поспешно. В тот день мы с Жорой поругались и решили перенести обсуждение планов на потом.

Но в США мы оказались не через полтора года, а спустя четыре месяца после этого разговора.

Невеста

24 февраля я дописывала репортаж из города Касимов Рязанской области, когда Путин объявил о начале специальной военной операции в Украине. «Кому сейчас нужна история про Тарантино и спасение горожанами заброшенного дома Пастернака?» — подумала я и отложила незаконченный текст в долгий ящик. Следом я продала свой билет на предстоящие танцевальные мастер-классы, о которых мечтала больше года: стало уже не до танцев. Вечером я пошла на Пушкинскую площадь, где проходил <…> митинг. И впервые за долгое время не как журналист, а как простой гражданин.

На следующий день мне исполнялось 25. В деревянной кафешке при загородной конюшне Жора подарил мне кольцо. Я сказала «да» и заплакала. Ну какая женитьба в такое время?

Вечером меня настигло срочное задание: нужно было поговорить с россиянами, застрявшими в Украине <…>. Материал пришлось начинать в пути и доделывать на коленке. Пока мои друзья желали Жоре семейного счастья и мирной жизни, я в соседней комнате разговаривала с напуганными до смерти людьми. Их банковские карты в одночасье перестали работать, авиа- и железнодорожное сообщение закрылось, бензин и машину, чтобы выехать, найти было практически невозможно (да и рискованно), а дипмиссия на звонки и просьбы о помощи не отвечала.

Тот текст, после принятия новых законов, пришлось через несколько дней удалить с сайта «Новой». Принятый в начале марта закон о «дискредитации армии» и вовсе сделал работу независимых редакций фактически уголовным преступлением.

Об отъезде все чаще стала задумываться и я. Последней каплей стали слухи о мобилизации, распространившиеся по телеграм-каналам. Какая, к черту, карьера? Моего будущего мужа российская власть могла отправить убивать людей — или умирать. Я предложила Жоре и его родителям уезжать.

«Мы в свое время уже набегались», — Аркадий Георгиевич и Марина Михайловна, в 90-е бежавшие от резни в Баку, категорически отказались от этой идеи. Тогда, в марте, они не верили, что мобилизацию действительно объявят, — но произойдет это на полгода позже. Нашему решению они не противились, хоть и восприняли его тяжело.

До отъезда нам нужно было официально зарегистрировать брак. Обычно церемонии нужно ждать месяц, но директор ЗАГСа пошла нам навстречу. Она расписала нас в своем крошечном кабинете, никаких свидетелей не было. Мы быстро сделали две постановочные фотографии в главном зале, после чего уступили его другим молодоженам.

На выходе нас ждали родители Жоры, купившие в соседнем магазине шампанское и пластиковые стаканчики. Мы распили его, сидя на лавочке для влюбленных на фоне серо-зеленых подмосковных панелек. Да, совершенно не так я представляла себе самый счастливый момент моей жизни.

21 марта, попрощавшись с родителями, мы улетели в Дубай, через неделю — в Ереван. Такой крюк обошелся нам дешевле, чем если бы мы полетели напрямую в Армению. Из-за закрытия авиасообщения и массового отъезда людей из России цены на авиабилеты в безвизовые страны в те дни взлетели в несколько раз.

В Армении у нас все же состоялась скромная свадьба. Нас обручили в скромной церкви села Мргашат. Это случилось в апреле, когда повсюду белым цвели яблони. В тот день было ясно и солнечно, вдали виднелся Арарат. На церемонию собрались почти все родственники со стороны жениха. Из Москвы прилетела Марина Михайловна, Аркадий Георгиевич не смог — снова подвела болезнь. За церемонией он наблюдал по видеосвязи со слезами на глазах. С моей стороны был всего один человек: хороший друг, который по чистой случайности оказался в эти же даты в Ереване. Это была светлая и одновременно грустная церемония: мы благодарили всех за помощь и прощались.

Уже через несколько дней мы отправились в Мехико-Сити, столицу Мексики, а оттуда — в Тихуану, самый опасный город в мире. Он находится на границе с США, где мы планировали запросить политическое убежище. Конечно, сразу после пересечения границы со Штатами мы попали в иммиграционную тюрьму: такова процедура для «одиночек», то есть семей без детей. Но уже через несколько недель нас выпустили из заключения, и мы, наконец, задышали свободно.

Америка

В Джорджии, где мы осели, ничего не напоминало о *****. Так странно было ходить по ухоженным улицам, где все друг другу улыбаются и приветливо машут рукой, даже если не знакомы. Если удавалось разговориться, узнав о том, что я из России, американцы искренне восторгались: «Вау, круто!» А я чувствовала стыд: все так же сильно, как и в первые дни после 24 февраля. О том, что происходит в Украине, здесь знали, кажется, единицы. Сине-желтый украинский флаг я замечала возле домов от силы два-три раза.

— и, следовательно, взять кредит, купить машину, снять жилье, да даже оформить пропуск в клубный продуктовый магазин. Но самое главное — людям, запрашивающим убежище, нельзя покидать территорию США. Это станет возможно только после того, как суд вынесет финальное решение, давать просителям политическое убежище или нет. Но даже в случае положительного результата путь в Россию для нас на долгие годы будет закрыт. По крайней мере, до тех пор, пока там не сменится действующая власть.

Уехав из России, я первое время продолжала писать о том, что мои коллеги считали важным осветить. Но спустя несколько месяцев я была вынуждена временно уйти из журналистики. К списку кошмарных событий этого года добавилось еще одно: Марине Михайловне, маме мужа, диагностировали рак яичников, третью стадию.

Первое время мы держали ее болезнь в секрете, даже от самых близких людей. Она начала экстренное лечение в частной московской клинике: в бюджетном учреждении не хватало всех необходимых препаратов. Первый курс химиотерапии помогли оплатить друзья семьи, затем хирурги должны были провести операцию по удалению метастаз. Мы надеялись, что после нее наступит ремиссия: Марина Михайловна положительно реагировала на терапию, количество онкомаркеров стремительно снижалось. Но все снова пошло не по плану.

После операции у мамы началось воспаление. Врачи заговорили о втором курсе химии с более агрессивным препаратом, на который к тому моменту у нас уже не было денег. В конце сентября

Мама не смогла начать второй курс химии сразу же. Перед этим ей нужно было провести еще несколько процедур, мы ждали отмашку врачей около месяца. Это был самый страшный месяц за весь год. Несколько раз Жоре посреди ночи звонил отец и, не скрывая слез, говорил, что мама вот-вот может умереть. Но уже наутро, не веря самому себе, он сообщал нам об улучшениях. Врачи называли состояние мамы «чудом». Мы изо всех сил верили в это чудо. И до ужаса боялись очередного ночного звонка.

Нашлись люди, которые в это тяжелое для семьи время писали мне гадости, и не просто в личные сообщения, а публично. Женщина, представляющаяся «писателем и публицистом», которая раньше выступала с довольно противоречивыми колонками в «Новой», обвинила меня во лжи и мошенничестве на многотысячную аудиторию.

Мол, не верится, что в Москве и Подмосковье нельзя остаться без бесплатной медпомощи, да и вообще срочные сборы на лечение поздних стадий рака собирают либо «сумасшедшие», либо «верящие в чудеса», либо «лгунишки». Не забыла она отметить и то, что мы с мужем «спокойно улетели в США за огромные деньги, оставив в России маму на милость «проклятым русским». А также, что я «обслуживала самую отчаянную мафию», когда пыталась помочь собрать деньги на дорогостоящие лекарства для детей со СМА.

Признаюсь, тот гнусный пост меня сильно подкосил. Он надавил на больное: я действительно чувствую свою ответственность за то, что Жоры, единственного сына, не было с мамой рядом, пусть он и делал все возможное, чтобы помочь ей на расстоянии. За то, что я увезла его так далеко, зная, что мы не сможем вернуться. За то, что Жора не смог приехать на похороны…

Марина Михайловна умерла 29 октября. Она начала второй курс химии, но организм не выдержал. В тот день я лежала в кровати с опухшими глазами, прибитая виной и горем. Я пыталась найти для себя хоть какое-то оправдание того, что случилось, — и не находила. Мне никогда не искупить вину за то, что Аркадий Георгиевич сейчас совсем один.

* * *

В начале декабря было 40 дней с тех пор, как мама умерла. Но мне до сих пор не верится, что ее с нами нет.

Не верится, что мы больше не соберемся вчетвером за одним столом. Не приготовим вместе шашлык, армянскую долму и домашние пельмени по ее особому рецепту. Не послушаем на проигрывателе Игоря Саруханова и не посмотрим фильм «Невеста с Севера». Не отпразднуем, как раньше — тихо и по-семейному, — Новый год в той самой маленькой подмосковной квартире, которая с уходом Марины Михайловны потеряла свет, уют и тепло.

Джорджия, США