Слова года — «война», «военный»; ловишь себя на мысли, что мы слышали и произносили их всю сознательную жизнь, вслух или про себя. Слово «война» всегда присутствовало в нашей жизни — это касается прежде всего людей с советским опытом. Мы произносили его куда чаще, чем «мир». Конечно, мы делали это не со зла, так нас воспитывали. Сама русская культура, увы, тесно переплетена с войной, но война — вольно или невольно — была для нас долгие годы мерилом всего. Конечно, в эпоху перемен, в перестройку, в 1990-е годы слово как бы отступило, поблекло; казалось бы — еще чуть-чуть, и заживем как остальные народы — миром, надеждой и будущим. Но при Путине это слово опять стало вползать, влезать в мозги; за то, что мы не нашли смысла в мирной жизни, не изменили свое сознание, все мы теперь наказаны. <…> Война не может быть смыслом жизни, какой бы справедливой в прошлом она ни была — вот нам страшная наука.

Горе, черное горе — вот что она прежде всего такое. <…> Подземное, страшное вырвалось наружу — как его унять теперь? <…> Мы разбудили зверя. Вот она, цена ресентимента, имперскости — и причина релокации: для одних — из России, для других же — в иное измерение, в несуществование, в небытие.

Выражение года «специальная военная операция» (СВО) — привычная попытка скрыть за неповоротливой бюрократической конструкцией весь ужас случившегося. <…>

«Вобла» (как замена запрещенной властью <…>, по созвучию) — знак чего-то приземленного, житейского — теперь также отзывается вовсе не смехом, а ужасом. И бессилием. Даже сказать о реальности, назвать ее по имени не можем — только вобла от всех нас и осталась, и она нам — цена. «А что случилось?» — как точно эта фраза передает наше прежнее, в течение десятилетий, равнодушие — политическое, общественное. Политическое равнодушие более не невинно; за равнодушие общественное также приходится расплачиваться. «Ответственность» — такого слова нет в нашем списке, но за каждым почти словом оно всплывает, напоминает, жалит; ответственность россиян — за то, что позволили злу совершаться. Ядерный шантаж, <…> — вот что маячит, вот чем отзывается наша коллективная безответственность. Отмена России, философский самолет/самокат — все это следствие кошмара, который допустили мы сами. Результат нашей безответственности, а не чьей-то злой воли. Как и грязная бомба. Все отравлено, все отравлено — по причине нашей безответственности.

Номинация «Антиязык» года напоминает опять же о нашей корневой привычке увертываться от смысла происходящего, врать даже самим себе. И перекладывать ответственность на других. <…> Денацификация — попытка скрыться за выражением, имевшим когда-то действительный смысл — когда мы вместе с союзниками боролись против нацизма; теперь же мы, словно дети, играющие во дворе, сами назначаем, кто будет наш, а кто — фашист; и само выражение теперь лишено смысла; фиговый листок, заплатка на зияющем провале. Недружественные страны — как будто они сами, по самой своей природе такие вот нехорошие — не хотят дружить с нами; а мы-то, мы-то — всегда были открыты, всегда только с добром к ним!.. А когда уже совсем нельзя не замечать, <…> тогда мы прибегаем к крайней мере, говоря: «Не все так однозначно». И вновь-таки — с помощью этого выражения отворачиваемся от правды, всеми силами стремимся ее не признать, не называть, не смотреть ей в лицо. Самооправдание — сколько придумано слов для самооправдания. Русофобия — неужели мы не способны посмотреть на себя хоть капельку объективно, признать, что критика в наш адрес бывает справедливой. Ведь каждый народ в конце концов в своей истории совершал ошибки, иные — и преступления; неужели мы — единственные, кто никогда не ошибался? Наконец, выражение «Нравится, не нравится — терпи, моя красавица!» (Владимир Путин); западные журналисты, помнится, в начале этого года пытались его понять и перевести; к сожалению, смысл поговорки в полной мере понятен только тем, кто вырос здесь, в советских дворах и школах, впитавшим здешние правила. В подтексте тут насилие — над кем-то заведомо более слабым; но, кроме того, это еще и насилие, которое собой упивается, которое ссылается при этом на исторические закономерности, неизбежности (тебе все равно никуда не деться от этого, так уж повелось). Мерзотная либерота — как невольное признание того, что попадаются еще отщепенцы, способные смотреть на мир не через уродливые линзы пропаганды. <…>

Но, к сожалению, у нас нет знаков на письме, которые обозначали бы скорбное молчание.

В этом году в списке слов и выражений года «значительно ослабела тема противостояния власти и общества (оппозиции)», отмечает филолог, руководитель Экспертного совета Михаил Эпштейн. Отсутствуют указания на международные, глобальные процессы, не осталось даже и пандемии. Разве что выражение «иностранный агент» — то, что было знаком, пометкой искусственной выброшенности из жизни — еще мирной. Не страшно быть иностранным агентом. Страшно быть агентом зла. <…>

Сами себя выбросили из мира. Отбросили — в какой век? Будут ли еще какие-то другие слова, будет ли еще жизнь? Нет уверенности в этом сейчас — и черные цифры 2022 могут оказаться последними на общем календаре истории.