Вряд ли кто запомнил хоть одну фамилию игрока нынешней сборной Ирана. Но все запомнили, как суровые бородатые мужики даже не попытались подпеть национальному гимну во время предстартовой церемонии первого для иранцев матча на футбольном чемпионате мира в Катаре. Играть предстояло с англичанами, Англия — в числе главных врагов Ирана, но застарелая вражда была тут ни при чем. Вообще ни при чем, даже с учетом того, что сборная Ирана попала в группу еще и с США (врагом номер два) и Уэльсом, который в футболе — отдельный, а все одно Великобритания.

ФИФА не стала перед апрельской жеребьевкой финальной стадии учитывать все подводные камни, в результате, как многим казалось, образовалась самая «взрывоопасная» из всех возможных вариантов группа. Катару как стране-организатору следовало быть настороже и предпринять все необходимые меры в целях пресечения возможных нефутбольных провокаций. Но

Приехавшая в середине сентября в Тегеран из провинции Курдистан вместе с братом Махса была задержана сотрудниками полиции нравов возле станции метро за «неправильное ношение хиджаба» и препровождена в участок «для разъяснительной беседы». Родные увидели ее находящейся в коме с травмой головы уже в больнице, где она и скончалась спустя двое суток. Свидетели говорили, что избивать Махсу начали уже в автозаке, власти оправдывали смерть девушки болезнью сердца и даже выдали заключение о том, что меры физического воздействия к девушке не применялись, и продемонстрировали ролик с ее обмороком и падением в участке. Но было уже поздно: неуклюжим, а где-то даже оправдывающим насилие издевательским заявлениям не поверили родные, народный гнев выплеснулся сначала на улицы родного города Амини Секкеза, после чего заполыхало по всей стране.

Собственно, протестное движение против жесткой внутренней политики фундаменталистов, пришедших к власти в результате революции 1979-го года и свержения монархии, не прекращалось несколько десятков лет. Резкий отказ от либерального прозападного курса шаха Пехлеви устраивал значительную часть народа, но привел к фактической изоляции страны, а по мере того как сильнее сверху закручивались гайки ревнителями исламских устоев — к ужесточению внутреннего противостояния.

Обоснованная традиционными духовными ценностями борьба с нарушителями устоев, возведенная в ранг государственной политики при помощи репрессивного аппарата, — верный путь к погрому на всех уровнях социума, это не один Иран проходил и проходит. Сами

А если они на самом верху, то страна неминуемо будет раскалываться и без всякого чужеземного влияния.

Едва ли не сильнее всего раскол в Иране ощущается по линии рамок женской свободы. Прекрасному полу обязательное ношение хиджаба в публичных местах в Исламской Республике Иран было предписано в начале 80-х; в середине нулевых, помимо общественного контроля и усилий полиции, появилась необходимость создать спецподразделение, следящее за правильным дресс-кодом, но количество нарушительниц и разного рода протестных явлений, несмотря на аресты и избиения, только увеличивалось. Не все сводится к одежде, тут целый клубок проблем, ну вот для примера — женщин на футбольный матч в качестве зрительниц впервые допустили в 2019 году. Специального запрещающего закона нет, но по-прежнему «сектор Ж» появляется на стадио­нах в редчайших случаях. Вроде бы мелочь, но…

Не вдаваясь в подробности внутри­иранского противостояния — любая страна вправе строить свою жизнь с учетом традиций, менталитета, истории. Мир разный и сложный, под одну гребенку его не причесать, проявления «разности» со стороны могут казаться абсурдными и даже неприемлемыми с точки зрения поборников демократии и прогресса, но единой столбовой дороги у человечества нет. Я не про крайности, я про особенности и про то, что можно примириться со многим, кроме одного — убивать человека за то, что он идет не в ногу, мыслит не так или одет не по регламенту, недопустимо. Людоедство во имя идентичности остается людоедством. Охранители достали, Иран восстал, власть быстро нашла виновных, «оседлавших» протестную волну — в лице США, Израиля и их «агентов» внутри страны, под эту лавочку попали и спортсмены, прежде всего футболисты, потому что к ним особое отношение.

Иранцы — нация спортивная, и футбольная прежде всего. Знаменитые игроки — фигуры публичные, некоторые из них не теряют популярности и после завершения карьеры. Отдельных лидеров общественного мнения власти записали если не во враги режима, то в категорию неблагонадежных задолго до событий сентября 1922-го. Экс-капитан сборной Ирана, лучший футболист Азии начала столетия Али Карими последовательно выступал против политики режима, а

Карими живет в Дубае, а вот до недавнего времени лучшему бомбардиру в играх за сборные команды Али Даеи (149 матчей, 109 голов — только год назад его догнал и обошел Криштиану Роналду) повезло меньше.

Задержали его за пост в соцсетях, в котором Даеи никого на баррикады не гнал, но после эмоционального «что вы сделали со страной?» обратился к властям с призывом решать проблемы народа, а не навешивать на людей ярлык бунтовщиков и лицемеров. Свою позицию Даеи объяснил максимально обезоруживающе:

После того как арестованный в Секкезе Даеи пропал с радаров, высказывалось даже предположение, что ему грозит смертная казнь, но вроде обошлось. Список известных пострадавших футболистов двумя именами не ограничивается.

В то время как на улицах городов женщины жгли платки, а мужчины — автомобили, когда косяком шли жесткие задержания со стрельбой и гибли люди, когда эхо событий отзывалось во всем мире, а свою солидарность с народом Ирана демонстрировали и политики, и медийные личности, и простые люди, действующие футболисты иранских команд должны были выходить на поле и делать вид, будто ничего не происходит. Они не смогли, транслируя свои чувства то знаками, то показательной сдержанностью.

В самом трудном положении оказались игроки сборной Ирана. Они все­гда были в фокусе внимания не только публики, но и спецслужб, потому что сборная Ирана в силу закрытости общества и внешнего давления — в определенной степени открытое миру лицо страны, и оно, по мысли властей, должно быть безупречным. Верховный правитель Ирана Али Хаменеи как-то очень жестко и исчерпывающе высказался о медийных «несогласных» футболистах: «Некоторые люди, которые пользуются миром и безопасностью в стране, наслаждаются работой и любимым спортом, кусают руку, которая их кормит». Если бы дело ограничивалось публичным осуждением «заблудших», еще ничего, но ведь диапазон воздействия на инакомыслящих в нынешнем Иране разнооб­разен — от исключения из медийного поля до выдавливания в эмиграцию, от лишения работы до смертной казни.

Сборная Ирана на момент решающего этапа подготовки к финальной части чемпионата мира была 20-й командой мирового рейтинга — это очень высокий показатель. Полтора десятка твердых кандидатов на поездку в Катар играют за рубежом — в Испании, Нидерландах, Англии, Германии, Греции, Турции.

Их даже не ставили перед выбором — они и сами должны были все понимать. Они же знали, что проще соответствовать словам одного из влиятельных офицеров Корпуса стражей исламской революции, который отозвался о футболистах как о «бесполезных людях», которые ничего не понимают в политике, обществе и религии, а также в «моральных исламских принципах». То есть игрокам периодически указывали на их место, при том что некоторые из них не просто любимцы болельщиков, а гордость нации.

На футболистов сборной давили не только сверху, но и снизу — наиболее радикально настроенные болельщики призывали их четче проявить солидарность с бунтующим народом.

Сборная перед стартом чемпионата мира оказалась зажатой между двух огней, и конкретный выбор той или другой стороны грозил или потерей репутации, или отлучением от футбола, не говоря о чем-то худшем.

Тем не менее некоторые из них высказались. Основной нападающий команды Сердар Азмун, несколько лет игравший за питерский «Зенит», а ныне выступающий за леверкузенский «Байер», обратился к властям следующим образом:

И добавил: «Если за это меня исключат из сборной, то эта жертва не стоит одного волоса с головы иранской женщины». «Сердце мое разбито», — вслед за Азмуном могли повторить не все, но многие его партнеры.

Власти тоже оказались перед выбором: или принимать меры, или оставить все как есть, тем более что заявка была уже оформлена. В случае жесткого решения Иран запросто могли лишить права участвовать в чемпионате мира — почва для этого была уже хорошо подготовлена обращениями ряда стран. Ситуация на момент старта оказалась наэлектризованной до предела.

Не знаю, было ли какое-нибудь со­вместное обсуждение ситуации футболистами, но

Никаким регламентом не предписано, что футболисты в случае наличия у гимна слов должны их пропевать. Просто в случае с Ираном это было до матча с Англией само собой разумеющимся. Та часть трибуны стадиона «Халифа», где сидели иранские болельщики, сразу все поняла: гимн освистывали, футболистам аплодировали. Через несколько секунд к аплодисментам подключились остальные болельщики.

Пятый или шестой вариант гимна за историю иранской государственности, принятый после революции 1979 года, носит отчетливо выраженный религиозный оттенок, слова простые, но как-то они не легли на душу футболистам в тот момент, когда «никто не может быть счастлив». У оппозиции был уже свой гимн, написанный в первые дни протестов певцом Шервином Хаджипуром. Певца арестовали «за подстрекательство к насильственным действиям», но выпустили под залог, песня о том, из-за чего люди вышли на улицы и за что они борются, ушла в народ и в мир, одна из строк стала мемом — «за женщин, жизнь, свободу» — и мгновенно оказалась на майках.

ФИФА категорически запрещает использование на матчах атрибутики и лозунгов политического характера. Тут придраться было не к чему, но история этим закончиться не могла. Далеко не всем в Иране подобная демонстрация солидарности понравилась, к тому же внутренне подавленные футболисты разгромно проиграли англичанам, так что работа для Корпуса стражей исламской революции нашлась быстро. Как его сотрудники воспитывали футболистов сборной, доподлинно неизвестно. По одной из версий,

Ко второй встрече с участием сборной Ирана «протестных» маек и «альтернативных» флагов старого образца стало больше, но больше стало и «нормальных» болельщиков, спешно прилетевших из Тегерана для поддержки государственных символов — а заодно и для вразумления «попавших на западную удочку» соотечественников. Хозяевам чемпионата только не хватало маленькой иранской гражданской войны, но как-то обошлось: футболисты обозначили, что поют гимн, обыграли Уэльс, чем уменьшили градус противостояния как на трибунах, так и за их пределами. Власти Ирана отметили победу над Уэльсом тем, что отпустили из тюрем 700 заключенных, но обольщаться достигнутым никто не торопился.

Перед принципиальнейшим для Ирана матчем со сборной США и во время него, когда решалась судьба путевки в плей-офф, «неправильные» оппозиционные флаги и майки с лозунгом изымались стюардами незамедлительно, в том числе и на трибунах. Гимну футболисты не подпевали, а только едва шевелили губами, но никто не мог бросить в них камень за то, что они боролись без отдачи, — непосредственно футбол оказался беспримесно честным.

То, что превзошедшие числом иранские государственники гоняли после матча соотечественников-оппозиционеров, вошло в список самых позорных эпизодов.

Главный тренер сборной Ирана португалец Карлуш Кейруш, намекнувший на помешавшие его игрокам нефутбольные проблемы, подал в отставку сразу после окончания матча. Наверное, проблемы действительно помешали. Но ставшее знаковым «молчание достоинства» футболистов сборной Ирана я бы расценил даже не как акт политической демонстрации, а как акт высокого гуманизма и солидарности.

Их поступок имел свои достаточно неожиданные последствия. Не он один, конечно, но он был на виду у всего мира, что имеет значение. Через несколько дней после того как сборная Ирана завершила свой путь на чемпионате мира, власти Ирана распустили «полицию нравов» и обещали пересмотреть так называемый закон о хиджабе. Может, это был только маневр режима, но показателен сам факт — на уступки охранители во власти до этого не шли никогда.

Еще до начала чемпионата мира, отвечая на вопрос об отношении к происходящим в стране событиям, иранский форвард Мехди Тареми сказал, что он, как и тысячи других людей, не может ни на что повлиять.

Он ошибался.