— Чтение — это одно из самых сильных спасательных лекарств для души и разума человека, находящегося в условиях заключения. Во-первых, книга помогает отвлечься от непрерывного потока раздражителей, гнета и пожирающих негативных мыслей. Во-вторых, ты получаешь пользу, краски для воображения. Преградой для чтения порой становится только наплыв сбивчивых тревог (особенно в первые дни заключения или же нахождение в ШИЗО (в ШИЗО следственных изоляторов книги запрещены).

Во время моего нахождения в СИЗО, когда шло следствие, мой статус подозреваемого в подготовке к свержению власти создавал мне массу неудобств и ограничений, в отличие от большинства арестованных. К примеру, поначалу нам долгое время не разрешали получать книги с воли по разным, совершенно надуманным предлогам. По этой причине у меня был доступ только к местной библиотеке (которая была довольно скромной по своему содержанию в сравнении с библиотекой колонии, где я сейчас нахожусь). Добравшись до книг (библиотекарь приходил только по четвергам), я сразу начал поглощать литературу, которую, к своему стыду, не читал в школьное время.

Первой книгой, которая попала мне в руки, стал сборник произведений Льва Толстого, чье творчество и философия оказали на меня сильное влияние. В тот период я его часто цитировал в дневниках и письмах, а некоторые мои действия и решения были навеяны именно строками Льва Николаевича. В дальнейшем мне попался сборник его статей «Не могу молчать», ставший одной из значимых книг для меня. Вообще, тогда я сразу отмел разного рода многочисленные детективчики, содержание которых очень примитивно и напоминает лишь сюжеты ментовских сериалов по ТВ. Из детективов читал лишь классику — Артура Конан Дойла и Агату Кристи, а также исторические романы Акунина (который в лагерях весьма популярен).

В тюремной библиотеке основная масса книг состоит из советской литературы. Ее я читал выборочно, скорее для получения некоторого понимания того времени.

В библиотеке есть много фантастики. Не являюсь фанатом данного жанра, но Уэллса, Стругацких и других известных авторов читал с удовольствием. Все мое внимание было нацелено в первую очередь на русскую классику, она всегда востребована в заключении, в связи с чем многие из этих книг находятся в плачевном состоянии. Мне очень близок романтизм поэтов и писателей XIX века с их идеалами свободы, любви и тягой к переменам. Пушкин, Лермонтов, Рылеев. Они сегодня служат источником моего вдохновения.

…Когда следствие передало наше дело в суд, давление со стороны администрации СИЗО постепенно сошло на нет, и до нас стали доходить первые потоки книг, которые нам отправляли друзья, родные и знакомые. К тому же у нас появилась возможность обмениваться книгами между собой, фигурантами дела, на суде. Я во время суда читал Грэбера, Франкла, Зимбардо и других авторов, писавших на темы философии, педагогики и психологии. Читал также Пелевина, Глуховского**, Иванова, чьи произведения привлекают меня заложенными в них смыслами. А реальность в 2019–2020 годах уже была весьма неутешительной. Все больше становилось востребованным творчество Оурелла — как на воле, так и в заключении. Я сидел в клетке и читал роман «1984», и под эти строки нам выносили приговор…

Во время этапа в колонию читал «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург. Опыт советских политзаключенных во многом придавал сил. Степень суровости того времени выше, чем сейчас, но сама система претерпела настолько мало изменений, что даже термины, ситуации, поведение сотрудников, которые описаны в воспоминаниях Солженицына, Шаламова и Гинзбург до боли знакомы нам сегодня. К слову, творчество Шаламова мне значительно ближе остальных. Именно Шаламов вдохновил меня на создание собственной тюремной прозы.

Мое прибытие в Дубравлаг (Мордовия) было символичным знаком — именно в этих местах советская власть подавляла и уничтожала таких людей, как Даниэль, Синявский, Галансков, и многих других.

По прибытии в колонию, находясь на карантине, я читал хит среди тюремного контингента — захватывающий роман «Шантарам» Грегори Дэвида. Конкурировать с этой книгой здесь может только «Мотылек» Анри Шарьера. Думаю, две эти книги вызывают у современных заключенных такой же интерес, как у советских арестантов «Граф Монте-Кристо» Дюма.

Библиотека в колонии довольно обширна. Здесь можно найти как специализированную литературу, так и популярные романы. Есть даже детские книжки, учебники, литература на иностранных языках, а также зачитанные до дыр книги Алексиевич, Лимонова, Ходорковского** и разного рода правозащитников. Как правило, эти книги сложнее всего найти, так как они всегда находятся у кого-нибудь на руках.

В колонии времени на чтение по сравнению с СИЗО намного меньше. Режим мордовских лагерей с обязательством выхода в промзону забирает бо́льшую часть сил и часов. Остаток дня не всегда есть возможность уделить на чтение. По этой причине книги читаются медленнее. Первое время я получал бандероли от друзей и родных с подарками в виде книг. Это были исторические работы Дмитрия Рублева и Александра Беркмана, учебники по изучению английского языка, Экзюпери, Чернышевский и т.д.

Местные книголюбы частенько заказывают себе новинки, поэтому я не особо удивился, когда обнаружил здесь книгу Киры Ярмыш** (пресс-секретарь Алексея Навального. — Ред.) «Невероятные происшествия в женской камере № 3» и новинки Дмитрия Липскерова.

В последнее время с получением книг возникли затруднения — поменялся состав администрации колонии и изменились правила. На данный момент я дочитываю вторую часть книги «Непокорный арестант» Александра Шестуна, который сейчас тоже находится в заключении и рассказывает о том, как выглядит изнутри российская система правосудия, государства и бизнеса. Вообще я планирую прочитать ряд книг современных узников, активистов, политиков и общественных деятелей, чей жизненный путь был и продолжает оставаться насыщенным событиями. Игорь Оленевич, Петр Силаев, Мария Алехина**, Евгений Ройзман** и другие. Мой интерес вызван не только целью изучения их жизненных описаний, но и получением опыта для выбора стилистики и структуры изложения собственной истории, над созданием которой я сейчас работаю.

Что касается лагерной жизни, то она скучна и однообразна. Существование здесь подчинено режиму и постоянному контролю. Лишь маленькие допустимые радости и отступление от правил позволяют нам, заключенным, как-то разнообразить свой быт. На самом деле мне сложно отразить всю атмосферу нашего нахождения здесь. Во-первых, потому, что в силу разных причин я не могу на данный момент описать все подробности, а во-вторых, описать всю картину в одном ответе практически невозможно. Но я попробую создать хотя бы минимальное представление о нашем Дне сурка.

Мой день в заключении начинается с подъемного звонка в 6.00 утра. Завхоз барака будит всех криком «подъем!». Включенный свет ударяет по глазам, а на улице начинает играть психоделическая музыка, будто из советских репродукторов. Я стараюсь просыпаться пораньше. 5.40 — самое удобное время, чтобы миновать очередь в туалет и умывальники, ведь утреннее ожидание среди только проснувшейся толпы — весьма сильный раздражитель для начала дня. Но если все эти процедуры пройти без замедлений и преград, то можно еще успеть заправить спальное место (я сплю на верхнем ярусе около окна) и даже заварить себе кофе.

В 6.15 мы выходим на зарядку на плацу. Данное мероприятие приносит маленькое удовольствие, особенно если проходит зимой или в ненастную погоду.

Во время зарядки монотонный голос из динамика диктует: «Раз, два, три, четыре… А теперь следующее упражнение». И все это под ритмичную музыку диско прошлого века.

В 6.30 мы возвращаемся в барак, где я допиваю кофе и готовлюсь к выходу на работу. В 6.50 иду в столовую, завтракаю кашей (манка, сечка, овес, пшенка, а самым лучшим завтраком считается рис и яйцо). С недавних пор я получаю профилактическую диету в связи с тем, что один парень из нашего барака заболел туберкулезом (его уже этапировали в больницу). Диета в разы превосходит обычный рацион как по качеству еды, так и по количеству порций. В 7.00 начинается выход в промышленную зону, где мы работаем до 16.00.

Основную часть времени я нахожусь на швейном производстве. Я работаю в раскроечном цехе, в мои обязанности входит создание зарисовок — раскладок деталей костюмов, они состоят из картонных лекал. На зарисовочном листе (это ткань, из которой будут шить костюмы) я мелом или маркером обрисовываю данные детали в нужном количестве — естественно, при соблюдении необходимых норм раскройки. А затем уже готовую зарисовку костюма отдаю на последующие этапы производства (настил, распил, пошив и т.д.).

Швейное предприятие колонии производит в основном рабочую одежду. В 12.00 мы выходим на обед. Местная еда не имеет ничего общего с тем, что подают в столовых на воле, но со временем ко всему привыкаешь. Справедливости ради стоит указать, что в Мордовии кормят лучше, чем в Пензенском СИЗО.

В 16.00, после окончания работы, мы выходим из промышленной зоны в барак, где многие перекусывают, пьют чай и чаще всего смотрят новости по «РЕН ТВ». У нас есть выбор только из нескольких каналов: в основном это «РЕН ТВ», «Матч ТВ» и «Россия-1», реже — «Пятница», ТНТ, Первый, «Россия-24». Но в некоторых бараках есть и по 20 каналов.

Примерно в 16.30 или 17.00 объявляется проверка, во время которой мы все выходим на плац перед штабом. Строимся по пять человек и ожидаем подсчета. Сотрудники по карточкам перечисляют наши фамилии, мы называем имя и отчество. Данная процедура очень утомительна, она иногда затягивается. Иногда на вечерней проверке я закрываю глаза и представляю, что просто жду маршрутку до дома после рабочего дня…

Если проверка заканчивается раньше, то я звоню своим родным по таксофону (в каждом бараке находится два аппарата: «Зонателеком» и «Родная связь»). Звонить можно неограниченное количество раз (лишь бы был полон баланс карты), но номера добавляются только по решению оперотдела. Добавление номера на карточку — довольно долговременная процедура, а в моем случае я могу добавлять только номера родственников.

В 18.00 начинается ужин. Он довольно скромен. В основном дают рыбу в самых разных формах приготовления, но это не предает ей аппетитности. Я в основном беру только гарнир (запеканка, картошка, рагу) и дополняю его запасами собственных продуктов, полученных в передачке или купленных в местном ларьке на зарплату. После ужина на часах уже 18.30 или 19.00. До отбоя остается три часа, именно они уходят на собственные занятия: чтение, написание писем (письма я получаю примерно раз в три недели), творчество (для этого всегда нужно искать спокойный и удобный уголок, что является нелегкой задачей в колонии), спорт (здесь нет спортзалов, а имеются только спортгородки на улице), игры в нарды, домино, шахматы (я не играю ни во что), телевизор (он нередко становится причиной многочисленных споров в бараке на тему выбора канала), работу (кто-то остается по личному желанию работать дальше, чтобы повысить заработную плату или же просто из-за трудолюбия), общение (походы «в гости»: совместные чаепития, прогулки, неформальные дискуссии) и, конечно, быт (душ, стирка, уборка и т.д.).

Но бывают и такие дни, что затяжные проверки, бестолковая суета, очереди и шум утомляют настолько, что оставшиеся три часа до отбоя просто отдыхаешь на своей шконке. А на следующий день все начинается заново.

Лишь в субботу мы находимся на работе до обеда, а в воскресенье у всего лагеря выходной, во время которого стараешься успеть сделать накопившиеся дела за неделю. К слову, ответ вашей газете я пытался написать в течение недели и только к концу недели его заканчиваю.

Забыл упомянуть, что в свободное время есть возможность ходить в церковь или в мечеть, которые находятся на территории колонии. Но даже при таком графике в колонии всегда найдутся люди, которые умудряются бездельничать. Для меня же, наоборот, мучением является катастрофический недостаток времени на то, что мне действительно интересно и необходимо (образование, творчество, письма, спорт и т.д.). Но несмотря на усталость и раздражительность от тесноты, ограниченности и отсутствия настоящей жизни с ее неповторимыми чувствами, ощущениями и красками, мы продолжаем даже здесь находить поводы для искреннего смеха, дружбы, проявления человечности.

Ведь если мы оказались в аду, созданном человеком, то это не значит, что каждый из нас является бесом, коих здесь немалое количество. Теперь же, посмотрев на свои наручные часы (которые с этого года, согласно новым ПВР, запрещены в колониях заключенным), вы имеете примерное представление, чем я сейчас занимаюсь. Меня окружают заборы и колючая проволока, а за ними — болота, леса и дома поселка. Мимо проходят угрюмые усталые мужики в робах, чьи лица я выучил наизусть, а по всей зоне эхом играет «Авторадио». Группа Dobro поет: «Ты просто обещай не грустить и улыбнись. Никогда не забывай и еще почаще снись. Буду новой встречи ждать и скучать за блеском глаз. Будет все, ну а пока — давай, как в последний раз».

Конечно же, происходящие со мной события за последние пять лет, а также условия, в которых я нахожусь уже долгое время, оставили свой отпечаток как на моем характере, так и на моем взгляде на мир, людей, страну. Могу точно утверждать, что я повзрослел. Возвращаясь назад, в 2017 год, вижу себя, мечущегося из стороны в сторону, но в то же время стремительно ищущего свой путь.

Но суть моего мировоззрения хоть, может, и поменяла ориентиры и приоритеты, но все же осталась прежней и окрепла в череде происходящих со мной событий. Границы зла и добра стали отчетливее, а их истоки — очевиднее. Мои идеалы свободы приобрели гармонию.

И я постоянно сталкиваюсь с примером того, как здесь, скажем, сторонники порядка власти из числа заключенных сами же живут в постоянном хаосе из собственных противоречий. Они говорят о том, что законы и тюрьмы необходимы людям, но сами же нарушают созданные для них законы и жалуются на пенитенциарную систему. Они слышат от своих жен ругань на бюрократию, скорбят о погибших на войнах друзьях, жалеют своих матерей, чьих пенсий не хватает на нормальную жизнь, говорят о несправедливости судов, но после вторят телевизионной пропаганде и возвеличивают царей и правителей, будто бы забывая о реальности происходящего вокруг.

Я же в свою очередь, познав вкус разочарований, все же не отступаюсь от своего убеждения, основой которого так и остаются свобода, равенство и единство (как бы банально это ни звучало на первый взгляд), я продолжаю оставаться анархистом и мечтателем. Прочувствовав в условиях лишений значимость ценностей окружающего мира, я будто бы обрел просветление. Я вижу свободу уже в иных красках — более насыщенных, важных, неповторимых. Это осознание открыло мне глаза на то, что действительно важно в жизни: любовь, природа, люди, знания.

Пять лет назад мое мировоззрения скорее основывалось на эмоциях и максимализме. А сегодня мое мировоззрение вдохновляет меня на творчество, дарит новые смыслы и векторы, и что немаловажно — дает мне силы, уверенность, надежду на лучшее.

Ведь нахождение здесь — это ежедневное сражение с обстоятельствами за право оставаться человеком. Данное место, пропитанное злобой и болью, всячески пытается уподобить себе любую личность, вселить в человека грязь, покорность, униженность, слабость и многое другое мерзкое и темное, из чего состоит фундамент данной системы. Порой начинаешь замечать, что непроизвольно меняешься в худшую сторону, перенимаешь привычки деградирующих личностей, подхватываешь их фразочки.

Приходится лгать, дабы не ухудшить свое положение. Приходится бороться за возможность оставаться собой.

На самом деле сохранение внутреннего света равно спасению жизни. Чем больше в душе образуется пустоты от отсутствия любви и тепла, тем больше этот вакуум заполняет ненависть за сломанную судьбу. Осознание потерь и несправедливости, душевная боль и одиночество ведут к озлобленности. И это меняет все естество человека. Я здесь видел безумные, просто стеклянные глаза поникших людей.

Страшно представить, что когда-нибудь и у меня самого будет такой взгляд… Ведь ощущение подступающей ненависти, вызванной долгим временем в неволе, ожиданием возможности дарить тепло любимым, поддерживать родных, быть частью большого мира, соприкасаться с радостью и красотой, чувствуется уже сейчас. Такая участь поглотила, кстати, главного героя романа «Текст» Глуховского. Но я же пока все еще иду к свету, верю в мечты, получаю и пишу письма, думая о людях, к которым стремлюсь, и всячески нахожу повод для надежды.

* Организация признана террористической, ее деятельность запрещена на территории РФ.

** Внесены властями РФ в реестр иноагентов.