Взрыв национального самосознания

— Наш язык, наша культура и наша религия — это то, чего к концу 1980-х годов мы практически лишились. В то время на всю столицу, Алматы, была лишь одна казахская школа. Было запрещено верить в Бога и молиться. Однажды, когда я ехал в автобусе в Алматы и говорил на казахском языке, кто-то из пассажиров одернул: «Говорите на человеческом языке — русском». Я долго терпел такое отношение к нам, но не принимал его. В советской Конституции было сказано, что партия и советский народ едины, а каждая республика СССР имеет право на самоопределение, но в реальности казахский народ не имел заявленных прав, — рассказывает участник Желтоксана Курмангазы Айтмурзаев, в 1986 году студент Алматинского театрально-художественного института.

По словам протестовавших, с которыми поговорила «Новая газета», среди казахского населения, особенно среди молодежи, в 1980-е годы росло недовольство социальным неравенством в обществе и тем, что все ключевые решения за население республики принимает союзный центр. Нурлан Искалиев, в 1986 году студент Казахского госуниверситета, рассказал «Новой газете», что профессоры в его вузе, в том числе казахского происхождения, в то время говорили молодым людям, что в скором будущем появится «единый советский народ», что понятие о национальности в СССР перестанет существовать, а все до единого советские люди будут говорить лишь на русском языке. Они были уверены, что такая политика государства в отношении народов республик — единственно верная. В правильности этой идеи они пытались убедить своих студентов.

— Я спорил с профессорами в университете. Говорил, что казахи всегда будут придерживаться своего языка, культуры и религии и защищать их: это всё завещали нам наши предки. Считается, что причиной выхода студентов на улицы послужило назначение Колбина главой Казахстана, но на самом деле причины восстания заключались в общей уверенности казахской молодежи в том, что советская идеология уничтожает нацию, — рассказывает мужчина.

Активисты Желтоксана отмечают, что протестующие были против назначения Колбина на пост главы республики потому, что это сделали, не учтя мнения жителей Казахстана, и потому, что Колбин никогда не жил и не работал в Казахстане, не был казахстанцем, «не знал местного менталитета и экономической ситуации в республике», а никак не из-за его национальности. Нурлан Искалиев отмечает: казахи выступили в 1986 году «за себя, а не против других народов», а среди протестующих были и люди других национальностей.

— Казахи — очень гостеприимный народ. Приходящим к нам с добром мы всегда ответим тем же. И никогда не дадим ближнего своего в обиду — будь он русским, чеченцем, татарином, евреем, украинцем и другим. Это заложено в нас, и этого у нас не отнять. Но для нас важно, чтобы нас понимали и считались с нами. Именно этого не было в Казахстане в 1980-е годы.

17 декабря 1986 года, на следующий день после решения пленума об отставке с поста первого секретаря компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева и назначении на эту должность Геннадия Колбина, казахская молодежь, состоявшая преимущественно из студентов алматинских вузов, вышла на уличные акции. Молодые люди хотели добиться выполнения политических требований, которые были выдвинуты ими перед руководством республики и советского государства.

— Как и многие другие, 17 декабря я вышел на площадь в Алматы, чтобы отстоять честь казахского народа, — объясняет свое участие в декабрьских акциях 1986 года в то время студент театрального-художественного института Самат Тергембаев.

16 декабря

— Староста группы, в которой я учился в институте, жил в квартире в Алматы. 16 декабря я с моим другом из общежития были у него в гостях после занятий: мы обедали, пили чай. Вдруг примерно в 13 часов по телевизору слышим новость: Колбин — новый руководитель Казахстана.

Потом мы решили поехать в общежитие, чтобы рассказать об этой новости остальным студентам и каким-то образом вместе выразить протест. В общежитии мы увидели, как сокурсники вовсю осуждают, как нам всем казалось, несправедливое решение пленума: студенты были на взводе, они буквально кипели от этой новости. Затем, после долгих обсуждений, решили на следующий день выйти на главную площадь Алматы, чтобы заявить о своем несогласии с решением пленума и предложить своих кандидатов на место Колбина. Чтобы протест был большим, в тот день я и несколько моих товарищей обошли несколько общежитий других вузов и общежитие рабочих завода имени Кирова с агитацией: нашу инициативу поддержали почти все. Всю ночь с 16 на 17 декабря мы готовились, не спали, в нашем общежитии сформировался «очаг протеста». Мы писали лозунги с цитатами Ленина, подготовили его портрет и на рассвете пошли будить остальных, — рассказывает Курмангазы Айтмурзаев.

За пять лет до декабрьских событий в Казахстане 19-летний Айтмурзаев проходил срочную военную службу в Грозном. 24 октября 1981 года солдатов-срочников, служивших в Чечне, в числе которых был Айтмурзаев, подняли по тревоге и повезли в Орджоникидзе (нынешний Владикавказ), где в это время вспыхнул межнациональный конфликт между ингушами и осетинами. Вооруженные танковыми гусеницами, обмотанными изолентой для использования их в качестве дубинок, срочники, среди которых был и Айтмурзаев, прибыли тогда в город «для поддержания порядка».

Роты солдат-срочников постоянно сменяли друг друга в установленном оцеплении: они «охраняли» местный Дом советов. Когда одна из рот солдат, среди которых был Айтмурзаев, после очередной пересменки покинула оцепленную территорию, «чтобы отдохнуть» в расположенном рядом сквере, там к срочникам обратилось несколько осетинских женщин. Они отчаянно просили солдат «не убивать их детей». Говорили, что «их дети правы», что «если кто-то недоволен жизнью с нами, пускай он уезжает отсюда», и вслух задавались вопросом:

Восстание

Рано утром 17 декабря 1986 года на тот момент студент четвертого курса театрально-художественного института Курмангазы Айтмурзаев и другие студенты (несколько сотен человек) после ночи подготовки образовали колонну, поставили завершающего и двинулись с транспарантами, портретами Ленина, белыми повязками на рукавах, «чтобы показать всем, что они не хулиганы, а вполне серьезная организация», и с лозунгом «Каждой республике — своего руководителя!» двинулись в сторону площади Брежнева в Алматы, (сейчас площадь Республики).

— При виде колонны молодых людей с транспарантами, выкрикивающих лозунги, прохожие не понимали, что происходит, удивлялись и словно думали: «Разве так можно было?» Но некоторые из них сразу же присоединились к нам. Примерно в 9 утра на главной площади Алматы нас встречали студенты других вузов и рабочие. Они приветствовали нас. Отовсюду к нам присоединялись люди. Митингующих становилось все больше. К нам начали выходить люди из правительства: уговаривали разойтись. Но мы стояли на своем, заявляли о своих требованиях, выдвигали своих кандидатов в руководители вместо Колбина — Трофимова, Ауельбекова, Камалиденова и Назарбаева. Но нас не слушали. Тогда мы решили пройтись еще по улицам города и институтам, в которых еще не были, чтобы собрать больше сторонников и затем уже большей колонной вернуться на площадь, — рассказывает Айтмурзаев.

Во второй половине дня 17 декабря протестующие направились в сторону институтов и студенческих общежитий, которые не успели обойти накануне, чтобы призвать студентов присоединиться к акции. Но к тому моменту они уже были закрыты их сотрудниками. По словам участников Желтоксана, это было сделано по указке кагэбэшников. При этом часть студентов все равно смогла присоединиться к акции. Для этого они выпрыгивали из окон, ломали двери. Участник декабрьских событий в Алматы Самат Тергембаев вспоминает в разговоре с «Новой», как на его глазах из окон второго этажа женского пединститута выпрыгивали молодые девушки, чтобы присоединиться к протестующим.

Одной из прорвавшихся к колонне студенток пединститута была Гульжамал Байменова. Она присоединилась к шествию демонстрантов, их собралось так много, что не было видно конца и края колонны. Движение транспорта остановили, а въезд и выезд из города закрыли. Среди протестующих было много девушек и женщин, рассказывает Гульжамал, большинство из них шли в первых рядах. Сама Гульжамал была старостой группы. Боевой характер девушки был хорошо известен ее маме, которая, узнав, что в Алматы«поднялся шум и идет восстание», сказала: «Гульжамал точно в тюрьме». Мама студентки отправила за ней в Алматы ее брата, но тот не смог попасть в уже закрытый город.

По словам Агайдара Усумылу, который в декабре 1986 года работал журналистом в газете «Социалист Казахстана» («Егемен Казахстан»), официальная пресса о демонстрациях в Алматы лишь публиковала заметки о том, что в городе собралась «кучка тунеядцев, наркоманов и пьяниц».

Демонстранты продолжили заявлять о своих политических требованиях — они пели, говорили об отмене решения пленума, выкрикивали имена своих кандидатов на пост главы республики вместо Колбина. В какой-то момент среди протестующих стали появляться провокаторы. Они призывали студентов ворваться в здание ЦК, «чтобы разнести там всё». Айтмурзаев и другие активисты пытались успокоить их и просили демонстрантов не поддаваться провокациям: не драться с военными, чтобы «их потом не сделали виноватыми». Но протест перестал быть управляемым, и началась бойня: военные применили саперные лопатки, специальную и военную технику. По словам протестующих, их избивали так, что они теряли сознание.

Девушки падали, получали сильнейшие раны, мы вытаскивали их из толпы. Без сознания были ребята. Все в крови были. Мы старались привести их в чувства и доставить домой. Это как война была: они нападают, наши убегают, защищаются. Вокруг шум, гам, летят камни. Лично я не видел мертвых людей, но видел тех, кто с ног до головы был в крови, — рассказывает Айтмурзаев. — Примерно к 11 вечера мы вернулись в общежитие, чтобы немного отдохнуть, погреться, выпить чаю, а потом вернуться на площадь. Но в общежитии нас уже ждали люди из органов. Обратно нас уже не выпустили.

17–18 декабря

17 декабря на площади Республики до позднего вечера продолжались столкновения студентов с военными. 18 декабря они тоже были, однако ни Айтмурзаев и его ближайшие соратники, ни Гульжамал Байменова, ни десятки других молодых людей попасть на площадь в этот день уже не смогли. В университетах и общежитиях, куда они вернулись в позднее время 17-го числа, их уже ждали люди из органов, которые потом много месяцев вели допросы студентов. Айтмурзаева и Байменову как «организаторов беспорядков» даже отправили в СИЗО и ИВС, и первой там оказалась Гульмажал. Это случилось 18 декабря.

В этот день Байменова рано утром вернулась в общежитие после акции на площади. Здание уже было полностью окружено милиционерами, а внутри него силовики разговаривали со студентами. Вскоре Байменову вызвали в красный уголок общежития и затем, не дав возможности переобуться в зимнюю обувь, повезли в изолятор. Женщина говорит, что много лет не давала интервью журналистам, и объясняет это тем, что не хотела «вспоминать ужас, который пережила».

Оказавшись в изоляторе 18 декабря, она увидела большое количество окровавленных молодых людей, лежащих в маленькой камере. У части из них были сломаны конечности, были и другие травмы и раны, полученные в результате столкновений на площади и избиений уже в изоляторе.

— Меня начали допрашивать в изоляторе днем и ночью — первый день, второй, третий. Меня избивали. Особо опасных посадили в отдельную камеру. Среди них была я, меня обвинили в агитаторстве. Видимо, дело было в том, что кто-то сообщил им, что я координировала протестующих, потому что на площади говорила своим девчонкам, чтобы мы все держались вместе. Кроме меня, среди «особо опасных преступников» были женщина, которая избила милиционера, и девушка, раздававшая листовки.

Гульжамал вспоминает, что в камере СИЗО было очень холодно: единственное окно в нем было разбито. Девушка находилась там в одних домашних тапочках и в халате, а вместо кроватей в камере стояли железные решетки.

— Без конца были допросы, избиения, которые я не хочу вспоминать, у меня брали отпечатки пальцев, нас фотографировали с номерами, брали анализы на наркотики и алкоголь.

В камере было очень холодно. У женщины, сидевшей со мной, была большая толстая шуба. Я совала свои ноги под нее и таким образом согревалась. Еще у нас была шапка — одна на всех четверых. Мы друг другу передавали ее, по очереди грели свои головы. Я не могла ответить на вопрос, кто организовал протесты, потому что ничего не знала об этом. Знала лишь то, что все вышли на улицы в едином порыве, — рассказывает женщина.

В один из дней ей удалось сбежать из изолятора: она просто вышла из здания через дверь, поскольку «осталась без внимания из-за того, что в СИЗО было очень много задержанных». Она вышла на улицу и затем забежала в подъезд соседнего дома. Гульжамал билась в двери квартир с криками, что ее, казашку, убивают, но никто ей так и не открыл. Зато надзиратели быстро ее нашли — с помощью собак, а затем, уже в изоляторе, жестоко избили за побег.

— На мне была шапка, которую я делила с сокамерницами. Я побежала вниз, в подвал, где находилась камера, чтобы вернуть эту шапку девочкам. Следователь побежал за мной, начал орать, спрашивая, что я делаю, и сказал, чтобы я бежала, указав на ту самую дверь. Было темно. Я стояла у выхода. Я потеряла ориентир, и не было ни копейки в кармане. Следователь спросил, есть ли у меня деньги, чтобы добраться до дома. Затем достал из своего портмоне пять рублей и дал их мне. Он крикнул: «Исчезни! Быстро!» И я побежала… — вспоминает Байменова.

Девушка поймала такси до общежития, отдав водителю все деньги. Подъехав к общежитию, она увидела комендантов, которые ходят по периметру, — людей, стороживших общежитие, с арматурами и красными повязками на плечах. Гульжамал спряталась, чтобы не попасться им на глаза. Дождавшись рассвета, она постучалась в окно студенткам, попросила открыть дверь в общежитие.

Байменова рассказывает, что после всего произошедшего в изоляторе уголовное преследование против нее не велось. Она окончила институт и даже получила хорошую характеристику — «была старостой и хорошо училась». Но в годы студенчества ее все равно продолжили допрашивать сотрудники КГБ. Байменовой было тяжело морально переживать это снова. После окончания вуза она решила «уехать подальше от этого города», чтобы забыть пережитое в декабре 86-го.

Байменова встретила мужа и уехала с ним по направлению сперва в сторону Семипалатинска в совхоз, а затем в Талдыкорган. В 1990-е годы пара вернулась в Алматы, и с того времени Гульжамал начала искать следователя, который спас ее от уголовного преследования.

— Я запомнила его фамилию и никогда не забывала. Я искала его много лет, мне говорили, что он давно умер. Спустя много лет, когда в Казахстане открылось общество участников Желтоксана, ко мне на интервью пришел журналист, начал задавать вопросы про декабрьские события, и я рассказала ему свою историю. После публикации материала со мной связался молодой мужчина. Сказал, что в материале встретил имя своего отца. Мы встретились. Он был очень похож на своего папу — следователя, который меня спас, — вспоминает Байменова.

А Гульжамал он запомнил маленькой, хрупкой и смелой девушкой. Он многие годы помнил те пять рублей, которые дал ей, потому что других денег у него в портмоне не было. Также мужчина рассказал Байменовой, что направил ее уголовное дело, изменив ее фамилию, что позволило избежать уголовного преследования. А позже по его показаниям Байменову полностью оправдали.

— Это страшная история. О ней я мало кому рассказываю. Мой муж тоже выходил на площадь в декабре 1986 года. Его студенческое общежитие находилось рядом с площадью. Его двери тогда были закрыты, но военные все равно зашли туда и избили людей — искали демонстрантов. У моего мужа до сих пор шрамы на теле после этого. Тогда они бежали кто куда: по квартирам и дачам. Когда мы вспоминаем о тех днях, становится страшно.

Дело студентов

Другому активисту — Курмангазы Атймурзаеву — повезло меньше. Алматинский суд признал его виновным в организации массовых беспорядков и приговорил к четырем годам усиленного режима в мордовской колонии.

Уже утром 18 декабря на первом этаже общежития, в котором жил Айтмурзаев и его однокурсники, сидели следователи из КГБ. Его и всех, кто ходил с ним вечером 16 декабря по общежитиям, вычислили по записям в журналах. В течение месяца молодого человека регулярно вызывали в прокуратуру: спрашивали, зачем пошел на площадь, чего хотел добиться, кто за ним стоял. Показывали ему фотографии разных людей, хотели выяснить, кого из них он знает. Но Айтмурзаев отвечал, что никого не знает, а позже подозреваемые придумали свою версию: они нарисовали на бумажке «организатора» с бородой, изучили портрет и заучили описание его внешности. Они пытались обмануть следователей, но те знали, что именно они ходили по общежитиям с агитацией. В итоге следствие продолжалось семь месяцев.

Зэки, которые сидели с ним в камере и «действительно были преступниками», объясняли, что ни в коем случае нельзя сдавать друг друга, необходимо стоять на своем. По словам Курмангазы, «выдержать давление» ему помогла учеба в театральном вузе. Всякий раз, сидя на допросе, он понимал, что следователи специально давят на него и для этого «играют роль», чтобы он признал вину.

— Особенно давили на меня, поскольку я шел паровозом: моя фамилия первой пошла в Москву. Была шифрограмма, в которой было написано, что задержали организатора. По сути, если разобраться, всех студентов вытащил на улицы я. Поэтому в деле я шел как организатор, как главный зачинщик. Но мы все равно стояли на своем на допросах, а следователи показывали нам фотографии вышестоящих чинов — Назарбаева, Статенина, Бекежанова. Они хотели связать нас с этими людьми, якобы это они нас натравили. Я был очень осторожен в разговорах. Прежде чем начать диалог, я сто раз обдумывал каждое слово. Врагу не пожелаю того, что я пережил на допросах. Это просто невозможно было.

В июле 1986 года был суд. Прокурор потребовал для Айтмурзаева пять лет лишения свободы, а суд дал четыре года. В день оглашения приговора у Курмангазы родился сын. Во время перерыва к нему подбежала адвокат Галина Рогова и поздравила его. Мужчина сперва подумал, что его освободят, но узнал, что у него родился сын. В тот момент он забыл, что находится в суде, — все мысли были о том, что если вдруг с ним что-то случится, на воле есть продолжатель рода.

— В колонии были свои понятия: меня не трогали, наоборот, уважали, что я «ментов бил». Зэков я не боялся, боялся только сотрудников колонии. Я сел за то, что выступил против коммунистов, думал, что сотрудники могут за это отомстить, убить. Потому что все это уже было в истории казахского народа. Я все время находился начеку. Спал как птица: любой шорох — и я сразу открываю глаза. Можно сказать, что я практически не спал — 24 часа следил за собой. Так я прожил два с половиной года. Но зато там, в колонии, я впервые увидел своего девятимесячного сына, когда жена и родители приехали ко мне свидание. Жена хотела остаться, жить рядом, чтобы иметь возможность навещать меня почаще, но я не разрешил ей — боялся, — рассказывает Айтмурзаев.

Через два года из колонии усиленного режима, где он содержался, его перевели в колонию-поселение. На новом месте было полегче — можно было самостоятельно передвигаться по поселку. За два с половиной года в заключении Айтмурзаев успел поработать на лесопилке и на силикатном заводе кирпичей.

В середине декабря 1989 года Курмангазы вызвал к себе начальник колонии и передал ему документ, где было написано, что Айтмурзаева следует выпустить на свободу «за отсутствием состава преступления».

— На следующий день рабочие на силикатном заводе устроили прощальный вечер. Они принесли самогон, огурцы, картошку и рыбу. Женщины плакали. Говорили: «Как так можно? Ни за что несколько лет сидел! Всю молодость угробили!» На тот момент мне исполнилось 26 лет, — рассказывает мужчина.

После освобождения Айтмурзаев вернулся в Казахстан. Он восстановился в институте, а через полгода получил диплом. Многие экзамены он не успел сдать. Но декан факультета, встретив Курмангазы, обрадовался. Сказал: «Слава богу, что ты жив, здоров!» Затем он завел его в свой кабинет и сказал, что по всем предметам, которые Айтмурзаев не успел сдать, поставил оценки 4 и 5.

После защиты диплома Айтмурзаев был на встрече с театралами в Алматы, которые готовились открывать первый театр в Павлодаре и набирали актеров. И «как главный патриот» мужчина первым поднял руку из всех желающих поехать туда. В Павлодаре Курмангазы проработал 15 лет.