По холодным венам страстной России, по тайным рекам, ручьям, порогам и мелям кровотока ее исторической судьбы все еще скитается знаменитый пароход «Севрюга». Тот самый, который России, как в песне, подарила когда-то Америка — с носа пар, колеса сзади и ужасно тихий ход. Деревянная «Севрюга» днем и ночью везет цивилизации сакральный свой груз — мечту всего многострадального русского человечества. Медленно, но упрямо старый пароход ищет свой собственный путь в запутанном течении времен. Он пробивается туда, где только предстоит еще сбыться непобедимой русской мечте — на конкурс самодеятельности по игре на кустарных музыкальных инструментах.

Везде, где появляется вдруг «Севрюга», жить становится лучше, жить становится веселей. Дворники скачут тогда вприсядку, милиционеры высвистывают трель соловья, счетовод Алеша исполняет Вагнера, письмоносица Дуня носит венки из ромашек и сочиняет судьбоносные песни, дети оказываются причесаны и воспитанны, а глубинный народ надевает любимые цирковые ходули, колотит в деревянные ложки и терзает музыкой свою ненасытную балалайку. Бюрократы становятся смешны.

В последний раз «Севрюгу» видели 80 с лишним лет назад в поселке Красная Слудка в Пермском крае, на слиянии речек Кама и Чусовая. Здесь даже чудом сохранился дом, в котором ненадолго останавливалась главная советская кинозвезда Любовь Орлова, снимавшаяся в фильме «Волга-Волга», любимом зрелище Сталина о веселом пути в неизвестность мистической «Севрюги» русской мечты. С тех пор в Красной Слудке стало тихо и безлюдно. Согласно переписи 2010 года, тут зачем-то осталось всего 50 человек. За заборами кособочатся домишки и дачи, ветер рвет полиэтилен теплиц, чернеют уставшие грядки, похожие на эхо то ли законченной, то ли пока еще не начатой войны. Два самых заметных сооружения Красной Слудки — церковь Вознесения Господня и двухэтажный кирпичный дом бывшего церковно-приходского училища. Оба они пережили все, чему суждено случиться в Отечестве, от замысла до самого его воплощения.

Церковь поставили в память о погибших в Крымской кампании 1856 года. Строили милостью и на пожертвования княгини с именем, отчеством и фамилией, выражающими всю мощь имперской амбиции диких заснеженных окраин Европы и Азии — Варвары Петровны Шуваловой-де-Полье-Бутеро-Родали. В 1875 году недалеко от храма из кирпича возвели здание земского училища. До революции наукам здесь учили священники, передавая детям России знание об утешении, терпении и любви.

В Великую Отечественную здесь устроили интернат для детей, вывезенных из блокадного Ленинграда. С началом очередных перемен к лучшему училище стало турбазой с увеселениями и грехом пополам, а после крушения надежд, начала воровства, разорения, возрождения национального самосознания и торжества духовности двухэтажное кирпичное здание снова вернулось в лоно церкви, где и получило статус скита, то есть места уединенного и удаленного от забот остального тварного мира.

Вот за этим самым скитом по сю, что называется, сложную и судьбоносную пору, как раз и приглядывает настоящая русская душа. В полном и нарочитом одиночестве, в самой что ни на есть Красной Слудке мира, душа эта ест, что бог послал, спит в закутке огромного пустого и нетопленого дома среди теплых тряпок и настенных календарей, варит себе на плитке горячий кофей, подкидывает в самостоятельно сложенную печку вселенской неприкаянности немного дров надежды и любви.

Душу зовут отец Савватий. Собственно, скитоначальник Савватий даже и не отец, а точнее говоря — просто человек божий, инок, насельник монастыря, никому не дававший никаких монашеских обетов. При желании и фантазии, не особенно погрешив перед Спасителем, Савватия можно было бы назвать и отцом Кавасакием. Потому что

К тому же прямо посреди молельной комнаты, за дверью с огромным деревянным крестом, среди свечей и образов у Савватия стоит собственноручно им собранный на раме фирмы Kawasaki кроссовый мотоцикл для хард-эндуро, то есть агрессивной езды по бездорожью, бревнам и валунам.

Мы сидим со скитоначальником за покрытым старой клеенкой столом и едим кулинарный шедевр русской цивилизации — вафельные трубочки с вареной сгущенкой. За мутным окном — серое небо вечности и ржавые остовы прожитых Россией столетий. В печке трещат дрова. Мы говорим об осмысленном месте человека в непостижимой картине обступившего его мироздания. Отец Савватий говорит много и охотно.

«Я родился в Пермском крае в 1968 году. Сколько мне получается теперь лет? Я считаю, двадцать пять. Потому что в монастыре я живу уже двадцать пять лет. Почему я живу в монастыре. Наверное, не случайно. Мать всегда говорила мне — ты не от мира сего. Вообще никогда не понимали мои родственники ни моих идей, ни моих воззрений. Мне всегда было скучно со сверстниками и вообще с обычными людьми. Я много читал, плюс занимался фарцовкой. Фарцевал я как раз книгами. То есть доступ у меня был к разной литературе, в том числе к самиздату. Годам, наверное, к шестнадцати у меня уже сформировалось полное убеждение, что все эти человеческие занятия — политика, деньги и так далее — это все полная чушь.

Вот он где-то прочитал, что в XVI веке какой-то там святой ушел в лес и там жил. Так ты меня извини — в XVI веке все, считай, жили в лесу. Вот пишут: Савватий Соловецкий или тот же Нил Сорский, вот они ушли куда-то в лес, и там ходили какие-то люди и приносили им продукты. Они там откуда взялись, эти люди? Ты сейчас вон пойди в лес — там кроме медведя тебе никто поесть не принесет. Нет, ну есть у меня один знакомый — он живет на Чудском озере. Так там хоть рыбаки из Москвы и Питера, интернет. У него есть даже солнечные батареи.

Я всегда искал не то, чего нет. Я, наоборот, чувствовал, что что-то в этом мире есть, что-то неземное. А как оно устроено и где оно — непонятно. Надо искать. Но не обязательно же делать это в дискомфорте. Тысячу — две тысячи долларов в месяц всегда можно заработать. На жизнь хватает, но без излишеств. Я так и держался на фарцовке в пределах этой суммы. А все свободное время занимался духовным развитием. Не ходил по кабакам, на дискотеке не был ни разу в жизни. Зато прошел через все — список длинный. Буддизм. Даосизм. Вот все это. И все это я практиковал. И все это подтвердило мое предположение: мир иной, он все-таки существует. Я как бы смог к нему прикоснуться, почувствовать его. И это был не бред какого-то пьяного и обкуренного человека. Это была реальность.

Но все равно я чувствовал: тут что-то не то. Я не получал от этого счастья, любви и радости. Только какую-то эйфорию. А эйфория это что? Своего рода духовная наркомания. Мне это сильно не понравилось, очень жестко. Случился у меня даже в этом моменте кризис. Я тогда уже вернулся в Пермь, а до этого успел пожить в Москве. Все там бросил — квартиру, дела и вернулся. Что тут делать? Пошел работать на телевидение. Интересная штука. Вроде как творческая работа. Мне показалось: вдруг тут я себя и найду.

И мы небольшой командой сделали новостную программу ТСН. Она выстрелила, нас заметили, постепенно канал поднялся, стал известным в городе, репортажи наши брал даже первый канал.

Мы стали крутые, губернатор стал здороваться с нами за ручку. Появился такой, знаете, цинизм, который позволяет зарабатывать деньги и не сходить при этом с ума от когнитивного диссонанса.

И вот однажды был Новый год. Мы решили уйти на каникулы всей командой, ну то есть узким управленческим кругом. Что делать? Бухать, что ли? Скучно, надоело. Один сказал: я хочу к маме в Тюмень. Другой: а я хочу на родину Распутина, это между Тюменью и Тобольском. Третий: а мне все равно. А я сказал: а я хочу съездить к каким-то мощам православным, такое вдруг у меня появилось желание. В итоге решили все это совместить. И получилось: мощи в Тобольске, дальше — родина Распутина, а потом — мама. Прекрасно. Как раз неделя.

В Тобольске я подошел к мощам Иоанна Тобольского. Говорю ему: знаешь, я в тупике. Не знаю, куда идти. Все перепробовал, а деваться больше некуда. Все — не мое. Только отошел, подходит ко мне какая-то бабуля. Говорит: а ты чего тут стоишь, пойди-ка вон исповедуйся батюшке. Я спрашиваю: а это что такое? Иди, говорит, разберешься. Ну я подошел: так и так, я в первый раз. Он такой: чувак, да ничего страшного. Мы с ним в итоге говорили час, может, больше. После этого он сказал: никуда не уходи, жди меня здесь. Возвращается и приносит мне целую сумку книг, это, говорит, тебе. Ну спасибо.

Вначале пошел в Белогорский монастырь, пробыл там всего одну ночь. Увидел, какой там бардак, свинарник и гадюшник. Вернулся в Пермь и вдруг вспомнил, что прямо через дорогу от нашего офиса есть Свято-Троицкий Стефанов монастырь. Я зашел туда, поговорил с настоятелем и понял: вот. Тут я и останусь. А с работы меня уволили только года через три-четыре. Они думали, что я подурю и вернусь обратно, опять перейду через дорогу.

Но я не вернулся. Остался проявлять своенравие в другом мире. Времена тогда были странные. Все вдруг повалили в церкви и монастыри. И смотришь — только пришел человек, через неделю он уже монах. А еще через неделю глядишь — иеромонах, то есть священник. Я сказал настоятелю: вы понимаете, что так делать нельзя? Пройдет время, у вас тут будет пусто, все от вас разбегутся. Это, кстати, и получили. Если раньше в нашем монастыре жили сто человек, то сейчас всего пятнадцать. Если раньше было пятьдесят монахов, сейчас их всего шесть. И в России остальной так же, я поездил, насмотрелся. Огромные монастыри, а монахов — от силы пять человек.

В итоге сам я монахом так и не стал. Порядок же такой — живешь ты в монастыре, и ты либо трудник, либо инок — тебе дают монашескую одежду, ты выглядишь как монах, но обетов никаких не даешь. Меня это всегда вполне устраивало. По сути,

Снаружи дурдом, идиотизм и бардак. А там, где я, там Афон. И где я, там и Иерусалим. Мне часто говорят: нет. Там святые места, там старцы думают о нас и мировых проблемах, они верят в свое и наше будущее. Я отвечаю: ребята, вы поверьте только в одно — никому там нет никакого дела ни до вас, ни до ваших мировых проблем, там вообще об этом никто ничего не знает.

А наши проблемы нужно решать самим. Когда я приехал в 2003 году скитоначальником в Красную Слудку, братия здесь спивалась. Дороги сюда практически не было, проехать можно было два раза в год, когда она высыхала. Тут была одна пьяная деревня, сплошная алкашня. Жило 15 человек, работало два магазина, которые торговали пойлом. Игумен устал бороться. Отправишь сюда верующего человека — и все, он пропал. А меня ему было не жалко. И я когда приехал, меня местные приходили бить. Почему? Они привыкли же как. Приходили к монахам — дайте нам бензин, дайте продукты монастырские, а взамен — бухло. Спирт стоил пять рублей за сто грамм. Обнаглели так, что просто приходили и уносили все подряд. Наркоманы сажали даже тут мак. Поэтому я первое время ходил тут с битой.

Года два борьба была жесткой. Но как-то все разрешилось. У кого-то дом сгорел. Кто-то сам угорел по пьянке. Сложилось мнение, что Савватия трогать не надо. Выйдет дороже. Савватий тебе ничего не сделает, а вот с богом придется пообщаться. Так что сейчас я живу спокойно, никто ко мне не лезет, у нас с окружающим миром паритет.

Что это за мир? Мне кажется, он состоит из людей, которых отовсюду выгнали еще две-три тысячи лет назад. Которым вообще ничего не досталось. У них из-за этого сложился исторический комплекс неполноценности, справиться с которым можно только с помощью ощущения причастности к чему-то большему, чем ты сам. Но пока ты не осознаешь собственную ценность, перспектив у тебя нет никаких. Поэтому мне кажется, что

Видимо, секрет этой любви то ли утрачен, то ли увезен с собой мистическим пароходом «Севрюга» вместе с русской мечтой. Во всяком случае, в Краснослудском ските явно пытались приманить его обратно. До эпидемии коронавируса каждое лето здесь действовал православный детский лагерь «Свеча». Ее огонь, судя по всему, трепетал тут и символизировал остатки нравственной и духовной навигации. Но от него в холодном кирпичном здании остались теперь только железные кровати, осиротевшие матрасы, одеяла и детские рисунки на стене. Все они сделаны черной и красной краской. Основных сюжетов три. Слово «Мама», обведенное контуром сердца. Надпись с ошибкой «Отец Саватей». И череп с костями и подписью «Помни о смерти».

Ночью тут тихо. Холодно. И пусто.