По мотивам замятинских произведений «Наводнение» и «Север». От Замятина здесь, впрочем, немногое: примерная конструкция плюс густая обволакивающая атмосфера — горячий пар в ледяном воздухе. Кино о страсти, захлестывающей выше горла, прожигающей насквозь, не только думать-размерять — дышать не дающей. Страсти как живительной и безжалостно разрушающей силе.

Автор и режиссер Иван И. Твердовский, насколько это возможно, сохраняет высокое напряжение тока текстов Замятина. При этом хорошо понимает, что невозможно буквально воспроизвести их на экране — у Замятина каждое слово обкатано, точно пригнано к другому, переливается красками, сочится болью и тускло светится.

Вместо котельной на Васильевском острове — спортивная база с бассейном. Здесь на сборах живут и тренируют молодых пловцов муж с женой. Бездетные. Запертые в скорлупу «недосчастья», вроде бы все как у людей. А недостает чего-то существенного. Словно жизнь где-то рядом, мимо них проливается.

Как там у Замятина? «Софья тоже поняла: если не будет ребенка, Трофим Иваныч уйдет из нее, незаметно вытечет из нее весь по каплям, как вода из рассохшейся бочки. Эта бочка стояла у них в сенях за дверью. Трофим Иваныч уже давно собирался перебить на ней обручи, и все было некогда».

C какого-то момента с ними начинает жить 17-летняя Софьина племянница Аня, потому что ее мама умерла. Не чужая, чай, забрали из детского дома. Тренируется вместе с другими юными дарованиями. Молчит, как рыба об лед, — может, шок после смерти родительницы.

А ее сверстники думают: не просто странная она — чужая, ненормальная. У сверстников к белым воронам отношение злое, нетерпимое, в полушаге от насилия.

И следить за этим беззвучно тлеющим огнем, который вот-вот вспыхнет трагедией, интересно.

Софья — совершенно другая, неузнаваемая, магическая Анна Слю («Краткий курс счастливой жизни», «Подбросы», «Люся»). Образ ее героини, тренерши в спортивном костюме со свистком на груди вместо крестика, они с режиссером процарапывают сухой иглой. Софья, словно высушенный гриб, цепляется за нитку некоего долга, миссии, которую она несет. Сквозь плотно сжатые губы вылетают отрывистые команды спортсменам, словно подавилась и говорит через силу, сколько и как проплыть. У нее вообще немного механический, будто с заезженной пластинки голос. Кажется, что ей трудно даются, не нужны слова. Живут себе с мужем нормально, любит она его, как умеет. Подруга есть близкая, с которой тоже и без слов все ясно. Одна червоточина — забеременеть никак не может. Вот племянницу приняла — живи.

Как-то Софья возвращается в квартиру за посудой — злобная буфетчица ультиматум поставила: либо притаскиваешь все, что брала в столовке, либо не кормлю. В общем, застает она за грехом мужа с новоявленной падчерицей, та только в ванную шмыгнуть успела.

И идет теперь Софья по лестнице вниз — полный поднос грязной посуды гремит, дзынькает. Или это у нее в голове гремит? Потом ее хлещет подруга в бане, а Софья стонет-плачет от боли. Потом они танцуют с подругой медляк, и она висит на плече красивой подруги-врачихи, как тряпочка.

А муж, как ни в чем не бывало, тоже приходит в столовую ужинать.

Когда песчаное здание ее жизни рушится, Софья летит без страховки в пропасть. Нет ни ног, ни рук, как пишет Замятин, — «только сердце, и оно кувыркалось». Ее захлестывает даже не ревность — в животе разгораются животные страх и страсть, глаза застят, темная жуткая трясина притягивает — не выбраться. Но как бы страшно и гадко ей не было, мужа она не отдаст. В быстром сексе облепляет его, ревет по-звериному, любит по-звериному: то принюхается, то прикусит.

В отличие от повести, в которой приращенная к семье девочка Ганя — кошка с зелеными глазами, вольно или невольно манит, притягивает отчима, Аня Софьи Шидловской — беловолосая альбиноска с прозрачными глазами, выбеленными ресницами, почти бестелесная — не от мира сего. Немного похожая на рыбу — рыбы не разговаривают. Как и ангелы. Молчит она, скорее всего, от одиночества и враждебности мира. Вроде андерсеновской русалочки, бредущей по острым осколкам. Поэтому Твердовскому понадобился еще один персонаж. Одноклубник Ани — юный Дима. Они с Аней пытаются наладить контакт под водой — в одно прикосновение. Режиссер с оператором разрезают кадр горизонтально: сверху в густом пару — гогот, дурацкие приколы половозрелых идиотов, внизу под водой — тишина первого свидания. Аня на время даже оживает, улыбается едва заметно, силится произнести что-то. Она больше не рыба, скорее человек. Главное — снова не быть преданной надеждой, оказаться среди людей… на людей не очень-то похожих.

И тут — снова по тексту Замятина: «Встанет на цыпочки такая, покажет белобрысую голову — что нерпа из моря выставила».

При всех незначительных изъянах «Наводнение» — редкий пример того, как визуальное решение подступается к слову, отталкиваетcя от него, ищет свой путь (оператор — Артем Емельянов). Окно зимнее, замерзшее. Бассейн, тонущий в пару как чистилище, — и в этом полуреальном облачном пространстве барахтаются фигуры спортсменов. Скучное помещение столовки с салатами, к которым внимательно принюхиваются — не вчерашние ли.

Музыка, сначала похожая на какие-то странные звуки, всхлипы, ночные вскрики, потом ноет смычками скрипок, воет все выше, взбираясь по невидимой спирали, словно ей не хватает воздуха.

Твердовский любит соединять бесшовно в своих фильмах про уродов и людей скучную серую прозу жизни с фантасмагорией. Поэтому у одинокой интеллигентной женщины средних лет Наташи в «Зоологии» вырастает хвост, как метафора инаковости. Прикованная к креслу Лена Чехова из «Класса коррекции» встает и идет по ненавистному школьному коридору, где ее унижали, практически «стирали».

Снова внутри повести о губительной, в духе Достоевского или Лескова страсти прячется притча о сегрегации Другого, Чужого. Снова горечь были запорашивается новогодним снегом чуда или сказки. Из фильма в фильм режиссер исследует парадоксальную природу обыкновенного чуда.

Так хочется, чтобы в наше замерзшее окно заглянул ангел с рыбьим хвостом. Слушайте, а на что еще нам надеяться?