«Прошлое познается в настоящем, из настоящего, через настоящее»

«Философия истории», Лев Карсавин

Судьба антизападника

Философ-евразиец, убежденный антизападник.

С нынешних позиций звучит уже неплохо!

Точно не особо похоже на «расстрелять повода не было, но и терпеть невозможно». Именно так отозвался о причинах высылки интеллектуалов на «философском пароходе» Лев Троцкий, на тот момент председатель Реввоенсовета (а также нарком военных и морских дел) — фактически второй человек в Советской России. Пройдет чуть больше шести лет, и самого Льва Давидовича, как уже главного врага усилившегося Сталина, вышлют из СССР, но не пароходом, а автотранспортом — «демона революции» побоятся принимать европейские государства, зато на такой шаг пойдет Турция во главе с Мустафой Кемалем (еще не Ататюрком, это имя-титул официально присвоят в 1934-м), куда из Алма-Аты вывезут Троцкого.

Открыто расстрелять одного из лидеров революции, как известно, тоже так и не решились, обошлись ледорубом подосланного агента.

А осенью 1922-го «философский» пароход из Петербурга отплыл в Германию. На самом деле их было два, а рейсов минимум пять.

16 ноября на судне Preussen («Пруссия») вместе с семьей страну покинул философ, историк и богослов Лев Платонович Карсавин. Между прочим, советский профессор — несколько лет до эпохальной поездки уже при большевиках преподавал он в Петроградском (впоследствии Ленинградском) госуниверситете.

Впоследствии окажется, что Карсавин станет третьим из пассажиров «теплоходов», кто на Родину вернулся и даже поработал по специальности.

Только вот экономисты Долмат Лутохин и Алексей Пешехонов (оба, кстати, избежали репрессий и умерли «своей» смертью, хотя Лутохин — жуткой: он не пережил блокады Ленинграда) приехали лично.

А Карсавин — вместе с целой страной.

Никого не жалко

Могло ли быть иначе?

Это вопрос не про одного Льва Платоновича, а про судьбы всех вынужденных пассажиров «пароходов», а опосредованно и судьбу России в XX, да и, как теперь кажется, в XXI веке тоже.

«Будущее России не в иммиграции» — именно Карсавин автор этой предельно лаконичной фразы, подводящей черту под значимой дискуссией, актуальной и естественной для того времени.

Карсавин, как и большинство его товарищей по несчастью, на этот вопрос с самого начала отвечал однозначно. Уезжать из России он не собирался. Но был выдворен принудительно — в августе 1922 его арестовали.

Большевизм он идейно не принял, причем в самых значительных его основах: в эгалитаризме и богоборчестве. Что не мешало ему осознано пытаться сделать некоторую карьеру. В петроградском педагогическом институте (ныне РГПУ им. А.И. Герцена) он даже дослужился до ректора. В некоторых источниках указывали, будто он на пару лет стал ректором Петроградского госуниверситета — это ошибка, хотя профессорскую должность замещал и там.

Ни на секунду не отойдя от своих убеждений, в первую очередь — православия. Сведений, будто он транслировал эти взгляды студентам на занятиях в государственных вузах, нет. А вот в Богословском университете — в 1920–1923 гг. в Питере существовал такой! — понятно, никто не запрещал. Как и на собраниях знаменитой «Вольфилы» — Вольно-философской ассоциации. В ней Карсавин был одним из учредителей. Вместе с Николаем Лосским, с которым они вновь встретятся в ноябре 1922-го на борту «Пруссии», Андреем Белым, Всеволодом Мейерхольдом, Кузьмой Петровым-Водкиным и др.

А еще Карсавин участвовал в религиозно-философском кружке «Братство Святой Софии», а вместе с Сергеем Каблуковым и Владимиром Бенешевичем создал «Всероссийское братство мирян в защиту церкви».

В 1918–1921-м такое в Советской России было возможно! Даже при совмещении с работой в университетах и других госструктурах.

Примерно как в России еще совсем недавно, многие открытые поборники разделения властей, сменяемости, дерегулирования и демонополизации, даже свободы совести (вплоть до — о ужас! — толерантности) тоже до поры работали в ведущих вузах и компаниях, получали гранты и даже иногда выступали по федеральному ТВ с этими своими вредными измышлениями, очевидно, «навязанными извне».

Но терпеть это стало невозможно.

Окончательное решение было принято на фоне конфликта большевистских властей с комитетами помощи голодающим в Поволжье. Помгол, по версии Ленина, занимался не помощью, а налаживанием зарубежных связей. Масла в огонь подливала эмигрантская пресса, выдававшая эти трения в духе «отряды Помгола берут власть там-то да там-то». И хотя никаких отрядов в природе не существовало, сама допустимость такой постановки вопроса Ленину с Дзержинским чрезвычайно не нравилась. Так что наличие вольнодумской интеллигенции, показавшей, с одной стороны, способность к объединению без особого внешнего влияния и умения воздействовать на массы — с другой, уже выглядело недопустимым.

ВЦИК выпустил декрет «Об административной высылке» для «лиц, причастных к контрреволюционным выступлениям». По тем временам это выглядело решением достаточно гуманным. Впрочем, едва ли его так воспринимали жертвы этого документа. Те, что сам был настроен на отъезд, к тому времени это уже сделали.

В первых списках на выдворение оказались 195 человек. Философов, кстати, совсем немного. И даже среди них Карсавин выделялся, хотя фамилии Бердяева и Ильина современному читателю кажутся более известными.

Человек-оркестр

Лев Карсавин родился в декабре 1882 года в Петербурге. Мать — внучатая племянница знаменитого философа-славянофила Алексея Хомякова Анна Хомякова, а отец — Платон Константинович — солировал в балетной труппе Мариинского театра. По его стопам пошла дочь Тамара. Сестра Льва Платоновича оставила выдающий след в русском и европейском балете — танцевала в Мариинке и Русском балете Дягилева. Кстати, Россию покинула в пример быстрее брата — уже в 1917-м.

В 20-е несколько раз снялась в небольших ролях в кино. Среди прочего появлялась в одной сцене с Лени Рифеншталь. Именно Карсавина учила хореографии знаменитую норвежскую фигуристку, а затем и звезду Голливуда Соню Хенни.

Будущий пассажир «философского парохода», окончив классическую гимназию, оказался на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Там он стал любимым учеником знаменитого медиевиста (специалиста по истории Средних веков) Ивана Михайловича Гревса, как впоследствии тот признавался — «самым выдающимся» учеником.

Лев остался на кафедре, преподавал, защитил сперва магистерскую, а в 1916 году докторскую диссертацию, причем сразу две степени он получил не только по истории, но и в богословии — благодаря работе «Основы средневековой религиозности в XII–XIII вв., преимущественно в Италии». Позже он напишет блестящую и поныне книгу о Джордано Бруно.

А еще он был автором энциклопедий. Для знаменитого издания Брокгауза и Эфрона Карсавин написал около полусотни статей.

Но главные его работы философские. Карсавин очень много сделал для осмысления фундаментальных вопросов — времени, соотношения духа и материи, воли и разума. И, конечно, понимания истории.

«Высшею задачею исторического мышления является познание всего космоса, всего тварного всеединства как единого развивающегося субъекта» — похоже, именно Карсавин предвосхитил последующую французскую La Nouvelle Histoire (известную у нас еще как школа «Анналов», ставшую главной в историографии XX века).

Принято ставить творчество Карсавина в один ряд с известными правоконсервативными коллегами и современниками, тем же Николаем Бердяевым. Сходство, разумеется, было. В его развитии русской идеи Достоевского, причем с акцентами, которые сейчас показались бы нам звучащими пугающе современно.

Это не Владимир Путин на очередном общении с Федеральным собранием, это цитата из работы «Восток, Запад и русская идея» Карсавина 1923 года.

Неоконченная история

В Париж сам Лев Платонович все же поедет, но чуть позже. Сперва Карсавин жил в Берлине, работал в Русском научном институте. Среди курсов, которые он читал, был «Христианство и социализм» — жаль, эти лекции не напечатаны, они бы и сейчас оказались интересными.

Там же он примкнул к модным среди белоэмигрантов евразийцам, причем сразу вошел в руководящие органы Совета евразийских организаций.

В 1926-м он переезжает в Париж, а на следующий год коллега-евразиец Дмитрий Святополк-Мирский, бывший кавалер Марины Цветаевой, пригласил Карсавина в Англию, ни много ни мало преподавать в Оксфорд. Лев Платонович отказался, как впоследствии вспоминала одна из его дочерей, потому что это было бы «полным разрывом с Россией».

Интересно, правда? Великобритания и тогда казалась «главным геополитическим противником».

Карсавин же приблизился к СССР иначе. В 1928 году он принял приглашение Аугустинаса Вольдемараса, своего знакомого по Петербургу, ставшего премьер-министром Литовской республики, и отправился преподавать в Каунасский университет.

Уже через год свои лекции о всеобщей истории Лев Платонович ведет на литовском — профессор освоил язык блестяще, чем снискал еще большее уважение в своей новой стране проживания. Не только говорит, но и пишет — его «История европейской культуры» в трех томах выходит сперва на литовском и только потом сам автор переводит труд на русский.

Семья Карсавина осталась в Париже, иногда приезжая погостить. Это оказалось очень кстати, когда в 1940-м Советский Союз занял Литву. Только одна из трех дочерей профессора была в тот момент в Литве. Где, кстати, доживет до глубокой старости.

Аугустинас Вольдемарас умрет в 1942 году в Бутырской тюрьме, а вот Карсавин остался научным работником — его отправили в Вильнюс и дали преподавать «неопасную» историю Древнего Востока, а также работать в художественном музее.

Ей он действительно занимался, но не в Литовской АССР, а еще в Петрограде — в 1918–1922-м. Хотя в приговоре была и «белоэмигрантская организация «Евразия».

Такое вот назидание потомкам, которым тоже не повезло быть свободомыслящим человеком в тоталитарной стране — если был шанс уехать и оставаться полезным издалека, надо использовать. А еще всегда иметь в виду, что все написанное и сказанное, что называется, может быть использовано против вас.

В лагере в поселке Абезь (Коми) Карсавин продолжал писать. Там судьба свела его с выдающимся историком искусства Николаем Пуниным. Слабое здоровье обоих пытался поддерживать литовский врач Валдас Шимкунас. Ему и пришлось хоронить Льва Платоновича в 1952-м — не перенес туберкулеза.

На грудь Карсавину положили два креста: маленький католический с распятием от Шимкунаса и православный свинцовый.

Только в 1990-м могилу найдут, и крест появится над ней.