Любовь Аркус сделала удивительной силы и искренности фильм об Алексее Балабанове — «проклятом поэте», запечатлевшем разлом эпох, когда одно время исчезло, а другое, как ни тужилось, не возникло. Одним словом, «нулевые».

Картину показали на Закрытии фестиваля «Послание к человеку», на днях компания Capella Film объявила, что лента выйдет в ограниченный прокат в начале декабря.

Снимать Аркус начала в 2011-м, за два года до смерти своего товарища. Эти два года дополнительного времени — врачи предрекли режиссеру скорую смерть — они провели вместе. Алеша, его жена Надя, Люба и камера.

Он, как особо чувствительная подзорная труба, то приближает к нам главного народного режиссера новой России, чтобы рассмотреть, почувствовать, быть запредельно близко, то отдаляет — чтобы осознать масштаб, не то чтобы оправдать, но понять законы, им над самим собой созданные.

Название кажется громоздким. Хотя в нем все необходимое — герой, место действия, жанр.

Фильм-прощание.

А начинается с легендарного общего плана. По Невскому плывет безмятежная толпа, и среди сотен лиц — детское лицо с пухлыми губами. Сероглазый король 90-х Данила Багров, почти мальчишка, явившийся в культурную столицу с первой Чеченской, дембель с перевернутым войной сознанием, с заряженным стволом в кармане. Музыкой Наутилуса в ушах. Эмблематичные кадры из «Брата», прославившего Балабанова, но прежде всего — Бодрова.

Пролог. Кино 

Ключевые моменты главных балабановских картин. Киновед и историк кино Любовь Аркус за считаные 10–15 минут описывает устройство мира в его кино и оптический обман в восприятии этого мира и его «последнего героя». Робин Гуд открытого перелома веков со сказочным именем Данила. Заступник для миллионов растерявшихся, нырнувших в нищету, во мрак полной неопределенности, блошиных рынков, бандитских разборок. И символ насилия для строителей мостов из одной войны — в другую. Тогда просто переиначили на свой лад девиз «Сила в правде» на «Правда в силе», ставший руководством к действию.

«Но, — замечает Аркус, — в полузабытом сегодня диалоге Данилы с немцем тот предрекает ему гибель: «Сильный приезжает — становится слабым. Город забирает силу. Вот и ты пропал…»

Говорят, критики добавляют смыслы в произведения, приукрашивают или уничижают киногероев. Но осмысленный, жестко выстроенный и очень необходимый критический разбор в начале фильма многое объясняет в парадоксах балабановской поэтики. Фокусирует внимание на его любимых персонажах — отщепенцах, которым отказано от дома, которых отовсюду гонят. Бесприютные, отдельные, они идут/едут по границе между смертью и жизнью под прокофьевский «Танец рыцарей» — хрестоматийную тему вражды. Из никуда в никуда. К себе — от себя. Как странники, среди которых были и священники, и беглые преступники.

Из раннего фильма «Раньше было другое время» — до фильма-исхода «Я тоже хочу».

Да, этот осмысленный разбор в прологе многое объясняет в парадоксах и метафорах мира балабановского кино. В котором

Герой

Леша и Люба на диване смотрят «Счастливые дни», любуются сухощавой красотой молодого Сухорукова, который, как и его все герои, отчасти альтер эго. Или воображаемый старший брат. Сейчас то ли персонаж, то ли режиссер спрашивает: «А нельзя ли мне здесь еще продержаться?»

Услышав приговор врачей — год жизни, он пишет сценарий про «зону» внутри ядерной зимы. Начал со «Счастливых дней», а завершит свой земной сюжет пророчеством о чудесной Колокольне счастья — пропускном пункте в рай. Одних возьмет, других здесь, на белой-белой земле, заморозит. Вон трупы кругом. Жизнь и смерть в одном кадре, как он любит.

Зачем? Все же уже снято. И к тому же жутко холодно.

Чтобы талантливо. Чтобы правда. «Саша, Симонов, — просит режиссер, — сделай талантливо… Я придумаю, как упасть, пусть никто не лезет». Иней в бороде, рука сломана, поэтому полураздетый (в легкой кожанке), в черных очках, скрючившись, неловко падает. Потом долго лежит на остекленевшем от мороза снегу… чтобы кадр не испортить.

Сыграл свою смерть и ушел в «затемнение».

— «В счастье ее не возьмут?» «Это самая большая страна в мире», — отвечает, как всегда коротко. Звучит как диагноз.

А он никогда и не собирался обнадеживать, приободрять. Очень закрытый и в то же время открытый обезоруживающе.

Именно Балабанов снимет невыносимый провидческий фильм об агонии и тлетворном распаде гигантской страны. Из обезумевшего взорванного «сегодня» — сцена выгрузки гробов под лирическую дембельскую «Тополь распустил ветви над рекой сильные, / Где же ты теперь, думаешь о ком, милая?» — смотрится не менее страшно, чем великий проезд монстра-мента с похищенной девушкой на мотоцикле по стране-промзоне под «Маленький плот» Лозы.

Он вспоминает, как любил Сережу Бодрова, убитого ледником. Думает про связь между ними, которая, конечно же, никуда не делась. Сам жил последние десять лет у порога катастрофы. Сначала гибель актрисы на съемках «Реки», которая его так и не отпустит, потом оглушительный Кармадон — Балабанов не смог справиться со смертью «младшего брата» Бодрова, словно оторвался тромб, перекрыв ход крови.

Но в этих путешествиях вдруг видим и совершенно другого Балабанова, которого знали самые близкие. Беззащитного, с детскими реакциями (может просто закричать от переполняющих его эмоций). Замеревшего надолго зимним днем рядом с уличным музыкантом: «Я уеду, уеду, уеду…» Пар изо рта, стекла очков замерзают. Он завороженно слушает песню до конца, и мы с ним. Или искренне, по-детски горделиво скажет: «А ослика в «Счастливых днях» я придумал». Или показывает детям в Сестрорецке лису без ноги («Вы видите, у нее ноги нет?»), а еще козла, на спину которого взобралась курица.

Играет в шахматы с внуком Любы, маленьким Мишей, который немножко боится выбитых, неправильно гнущихся пальцев Алеши. Силится и никак не может вспомнить своих любимых писателей, чтобы помочь сыну исправить двойку. «Чехов? Достоевский? Толстой?» — наперебой перечисляют Люба и Надя. Нет. Выясняется: Сэлинджер, Хемингуэй, Купер. Как-то не сильно патриотично. Зато правда. (Про влияние «Прощай, оружие!» догадывались и зрители «Брата».) Правда — и его главное открытие в детстве, что человек смертен. До этого шесть лет он был совершенно счастлив. Целых шесть лет! С тех пор знает, что когда-нибудь надо сказать «прощай» всем, кто рядом. И прощается своим последним фильмом.

Жизнь на краю бесконечной смерти станет одной из главных тем его кино от «Трофима» до «Мне не больно» и «Я тоже хочу».

В иерархии его главных ценностей на верхней строчке — кино. Смысл, воздух, наркотик, позволяющий забыть о боли и диагнозе врачей. Герой «Морфия», приняв смертельную дозу, заливался счастливым смехом, глядя немую фильму. А вот уже в старой зимней Костроме сам Балабанов, забыв о болезни, ищет и находит замечательные точки для съемок. «Смотри, какая дырка хорошая — лестница и просвет». А здесь — заснеженные ступеньки к Волге. «Очень красиво».

«А вон и колокольня видна в арке». Не просто гуляет — примеривается, через сложенные квадратиком свои неправильные пальцы, как через зрачок камеры, мысленное кино снимает. В этот момент веришь, что в зимней Костроме родится его новый фильм, как он любит — современное кино, но словно вне времени.

После. Надежда

Последняя глава фильма «Горе» — жизнь после Балабанова. Героиня этой финальной части картины — Надя. Талантливый художник по костюмам Надежда Васильева всегда за спиной Леши. Или рядом. Правая и левая рука, забота, дом, утренняя лимонная вода, дети, терпение, детские песни тонким голосом, профессиональная поддержка, ирония. При этом точное понимание размера дарования «проклятого поэта».

В главе «После» вроде бы та же круговерть дня: скребет мякоть лимона, ищет потерянную тетрадку или зачетку сына, навещает бабушку в больнице, складывает продукты в сумку, красит волосы в парикмахерской. Вроде жизнь. Механическая. И наконец, концерт, посвященный Балабанову. Камера не может оторваться от ее лица — пока поет за кадром, скорее ноет-плачет любимый режиссером Леонид Федоров. И мы тоже.

Колокольня. Эпилог

На той съемке «Я тоже хочу» Балабанов входит в продуваемую колючим ветром колокольню Запогостинской церкви с облупленными, но отчасти сохранившимися фресками, идет между горящих свечей, которых очень много, искренне восхищается: «Вот это красиво».