Место для проведения выставки особенное, балабановское. «Севкабель Порт» — бывшая промзона на краешке Васильевского острова, где жил и часто снимал режиссер, и похоронен здесь же — на Смоленском кладбище. Да и сам циклопических размеров амбар — словно павильон, в котором развернулась панорама кино и жизни: хрупкой, неустойчивой судьбы парня из Свердловска, того самого, кто, уезжая на поезде из родного города в 17 лет, вдруг понял: «это навсегда» и заплакал. Парня, ставшего «священным чудовищем», культовым киноавтором, картины которого соединяли и разрывали связи по живому. Да и по сей день вызывают лютые споры.

Где еще можно создать искаженное сновидческое пространство, в котором соединились правда и вымысел: горы из «Войны» и Кармодонское ущелье, заводские трубы и свердловский рок-клуб, рельсы, убогие квартиры со знакомым интерьером, которые, кажется, только что покинули обитатели его фильмов: «те, что были прежде». Шум горной реки, в которой едва не тонет бестелесная героиня Ингеборги Дапкунайте из «Войны». Еще костер внутри «братской» квартиры теплится, можно заглянуть в узнаваемую склеп-беседку со Смоленского лютеранского кладбища. Дотронуться до красных туфель мученицы Анжелики, прибитых на белой стене запредельной комнаты из социального хоррора «Груз-200» (кажется даже, что слышно мольбу: «Дяденька, у меня туфли там»). Трамвай из «Брата». В центре еще одна лестница — цитата к сцене, когда Данила Багров поднимается по пожарной лестнице в офис подлого американца. Сейчас он скажет: «Вот ты обманул кого-то, денег нажил, и чего — ты сильней стал? Нет, не стал, потому что правды за тобой нету! А тот, кого обманул, за ним правда! Значит, он сильней!»

В «Брате-2» — «фильме-перевертыше» (так его назвал умница Евгений Марголит), который так полюбили «братки», — киллер Данила гонится за призраком… Но остается у разбитого корыта.

Кстати, многие из его героев не могут достичь цели путешествия, остаются посреди нигде.

Под лестницей барахолка девяностых, рынок, на котором торговал встреченный Данилой Багровым Немец.

Здесь все время идешь, «едешь», поднимаешься — все время в движении, как герои фильмов Балабанова.

Гулкое пространство Петербурга из «Счастливых дней», словно перелицованного Беккетом:

Зона «Замка» — мрачный высокий лабиринт без углов: безысходная тоска — не выбраться. И много головных уборов над головой. Очень тесных, сжимающих голову.

Питер здесь разный, вне времени и эпох, с провалами окон и большими замызганными стеклами цеха, в которых видны краны, порт, большая вода — любимый режиссером урбанистический пейзаж. Можно рассмотреть его в специальную подзорную трубу.

Из главных экспонатов — старый велосипед. Когда выпускник Высших курсов сценаристов и режиссеров Балабанов приехал в Ленинград, он поселился в квартире режиссера и продюсера Сергея Сельянова.

В экспозиции море архивных материалов: сценарии, трогательные письма детям крупным разборчивым почерком из Германии, личные фотографии из семейного альбома и со съемок, эскизы костюмов и декораций.

А наверху плакаты-декларации: «Город — это злая сила. Сильный приезжает — становится слабым. Вот ты и пропал». Или «Война — не театр. Это не съемки. А стрельба. Это кровь». Перед съемками «Войны» они с Сергеем Астаховым, выдающимся оператором-экспериментатором, смотрели кассеты, записанные боевиками. Страшные. Астахов вспоминает, что дня три ходил оглушенный. Там одного десантника резали в тельняшке. Потом Астахов не мог свою тельняшку надеть. А Балабанов носил. И его якут-кочегар, бросивший вызов криминальному геноциду, носил тельняшку и балабановскую шапку-афганку.

Первая трагедия, которую Балабанов едва пережил — автокатастрофа под Кандалакшей на съемках фильма «Река». Все время думаю: сложись эта картина, кто знает, какой бы была дальнейшая судьба режиссера. Но в аварии погибла 27-летняя актриса, игравшая главную роль, Туйара Свинобоева. В той машине был и сам Балабанов, и его жена, редкого дарования художник по костюмам и верный советчик Надежда Васильева. За рулем был Астахов. На оледеневшей горной дороге на них вылетела «девятка». Услышав о трагедии, как было не вспомнить, что повесть о непреодолимом роке Серошевского, которую экранизировал Балабанов, называлась «Предел скорби». Но своего предела он тогда еще не достиг.

Через два года случится трагедия в Кармадонском ущелье. И пережить ее уже сил практически не было. Сергей Сельянов убежден, что именно смерть Бодрова стала для Балабанова его собственной смертью.

Пытался заговорить боль, даже снял картину «Мне не больно», не похожую на то, что делал раньше. С сильной романтической темой, хотя и тоже обреченной на «нежизнь». Потом будет «Груз-200», самый страшный, бескомпромиссный, изощренный фильм, в котором любовь «ко всему моему родному» захлебнется в ненависти…

Выставка музыкальная, звучащая, как балабановское кино: голоса главных «гидов» — сыновей режиссера, его героев, друзей, актеров и голоса тех, для кого фильмы Балабанова стали частью их жизни. Музыкальные темы: Курехин, «Танец на цыпочках» Насти Полевой, песни группы Nautilus Pompilius, с которой он подружился еще в Свердловске, когда работал на Свердловской научно-популярной киностудии. Можно посмотреть сюжет из киножурнала «Советский Урал». Голос Балабанова из-за кадра расспрашивает молодежь на улицах, что лучше слушать: западную музыку или нашу? Рок-музыканты — будущие знаменитости — жалуются, что их не пускают на сцену. И тут же комсомольский инструктор объясняет, что во Дворце культуры и без рока всего довольно: 20 кружков самодеятельности, танцы, вышивание, кружок «Подружка». Из самой сути жизни просачивается природа его юмора, взглядов, ценностей, ошибок. С самых первых работ, с короткометражки «Раньше было другое время» с Бутусовым — это уже тот самый Балабанов, которого мы знаем.

Съемка из Канн, кажется, для «Взгляда». Здесь и Сергей Бодров, который на волне прогремевшей «братской» славы стал ведущим программы. Балабанов и Сельянов в смокингах поднимаются по Каннской лестнице во Дворец. Сразу видно — нет, не балабановская эта гламурная картинка. Юбилейный пятидесятый фестиваль Алексею не нравится:

А вот «Трофим» — новелла из альманаха молодой режиссуры рубежа веков «Прибытие поезда». Сам Балабанов в роли сотрудника некоего кинопроекта прибегает к своему руководителю — Алексею Герману с только что найденным кладом: 14 метров еще не монтированной хроники «Прибытие русского поезда»! Там есть и крупный план мужика Трофима (Сергей Маковецкий). Того самого, что своего брата топором зарубил (вот вам и начало «братской темы»). Герман смотрит: «Нет, это все не годится, давайте отрежем этого мужика». И отрезали «брата». Получилось просто «Прибытие поезда» — первородная «фильма».

Да, раньше были другие времена: Балабанов снимал Германа.

Или тот же Маковецкий вспоминает, как Леша наткнулся на идею кино «Про уродов и людей»: в антикварных магазинах увидел и рассмотрел старинные эротические альбомы. Как снимали исключительно белыми ночами Питер: получилось безлюдно и странно. Как колдовали с цветом, создавали изображение в стиле старых фотографий, иллюзорный декадентский мир с реальными фактурами. И наколдовали одну из лучших картин своего времени с живыми тенями Серебряного века, пропитанную отчаянием.

Пика и невыносимости это черное отчаяние достигнет в фильме-эпитафии «Я тоже хочу». Роуд-муви в ядерную зиму: там, среди льдов и снежных полей, можно вознестись в серое небо, если тебя примет полуразрушенная колокольня. Там тема Апокалипсиса воплощена в неотменяемости летального исхода: «я тоже хочу». И снова Балабанов — как в одном из своих первых фильмов «Трофимъ» — сам на экране в роли кинематографиста. В «Трофиме» его герой отыскал «историческую съемку», в «Я тоже хочу» — завершение земного пути его камео — режиссера, члена Европейской киноакадемии. Только бы приняла Колокольня. Но нет, даже в этом автор себе отказывает. И замерзший режиссер заваливается неловко в сугроб.

…Кажется, прямо сейчас в этой сумрачной питерской комнате со склеенными обоями можно увидеть самого Алексея Октябриновича: он лежит под тремя одеялами и смотрит кино, балкон раскрыт, с улицы в комнату летит снег…

Уже перед выходом — описания еще не поставленных фильмов. Среди замыслов: «Камера обскура» по роману Набокова, «Глиняная яма» — экранизация пьесы петербургской журналистки Ольги Погодиной. И «Мой брат умер» — последний сценарий, который он писал в Сестрорецке. Сюжет фильма, герой которого явно наделен автобиографическими чертами, разворачивается в «посмертии».

Над экспозицией выставки работали: кинокомпания СТВ Сергея Сельянова и бюро Planet9 (авторы недавней московской выставки «Виктор Цой. Путь героя»), куратор — Татьяна Гетман.