«И после Тито — Тито» — такой лозунг бытовал какое-то время в Югославии после смерти ее бессменного коммунистического лидера. И хотя дух авторитаризма старательно сохраняли на протяжении десятилетий, его последнее воплощение — Слободан Милошевич, которого в Европе назвали сербским Гитлером, все же закончил свою жизнь в Гаагском трибунале.

Казалось бы, представления о неразрывной цепи авторитаризма можно забыть. Но вот в Сербии появляется новый политический идол — Владимир Путин. Белград стал чуть ли не единственной столицей Европы, где люди открыто выражают солидарность с действиями российской армии в Украине.

Стоит сразу сказать: граждане Сербии в большинстве своем верят, что позиция Российской Федерации в текущем военном конфликте правильная, они не согласны с введением санкций против России со стороны их государства, а среди политических лидеров мирового масштаба они продолжают уважать Владимира Путина больше иных. Это показывают данные многочисленных исследований общественного мнения.

Рассматривая этот феномен, аналитики часто прибегают к исторической и этнорелигиозной аргументации: по мнению авторов, сербы прорусски ориентированы начиная со Средних веков, а все потому, что они — славяне православного вероисповедания.

Это, конечно, звучит поэтично, но никак не объясняет устремленности современных (реальных, а не мифических) сербов на Запад.

Даже с русской культурой они в большинстве случаев знакомы весьма поверхностно: к примеру, знание русской литературы ограничивается Толстым и Достоевским (культа Пушкина в Сербии не существует). Иными словами, сербы — в основном европейская нация, повернутая лицом к Западу в экономическом и культурном смысле. И в случае с русско-украинским вооруженным конфликтом этнорелигиозная аргументация также с трудом выстраивается в нечто законченное, потому что и украинцы, и русские — славяне с православным наследием.

На самом же деле сербская политическая элита, как и сербский народ, вынуждены по объективным и неизменным геополитическим и экономическим причинам преследовать свои внешнеполитические интересы во взаимодействии с Европой (Западом). Россия же (Восток) в данном случае играет лишь роль противовеса тогда, когда сербской политической элите не удается выстроить взаимовыгодные отношения с Европой. Русский фактор используется сербской политической элитой как козырь в игре с Европой.

Что же случилось, если сербы действительно были исключительно прозападно ориентированы в течение всего XX века, вплоть до распада коммунистической Югославии в начале 90-х годов?

средневековых монастырях, византийских арках и прочих романтических декорациях.

Здесь, безусловно, сыграли роль два события: распад Югославии и натовская бомбардировка 1999 года (которая привела к потере Косово).

В начале 90-х стратегия США в коммунистической Европе была следующей: если многонациональные федеральные государства Восточной Европы (СССР, Чехословакия, Югославия) могут сохраниться в своих границах без массовых репрессий и войн — это приемлемо; но если не могут, тогда лучше, если они распадутся по уже существующим внутренним границам (иначе бы в процессе появления новых государственных границ возникли многочисленные военные конфликты).

В Югославии невозможно было остановить отделение Словении, а затем и Хорватии. В этих республиках в 1990 году были проведены демократические выборы, и их граждане в абсолютном своем большинстве проголосовали за партии, которые выступали за независимость их республик. Югославия была обречена. Но руководство в Белграде не смирилось с этим, оно поддержало отделение сербов от Хорватии (12% от общего населения — Сербска Крайна) и Боснии (31% от общего населения — Республика Сербская), тем самым выбрав путь войны и политику, которая напрямую шла вразрез со стратегией США.

События в Косово развивались параллельно с распадом Югославии. Слободан Милошевич еще в 1989 году значительно уменьшил степень автономии и полномочий автономного края Косово и Метохия в составе Сербии. Албанцы, которые в 1991 году составляли 88% граждан этой области, организованно бойкотировали политические процессы в Косово, которые управлялись из Белграда.

В 1998 году в Косово вспыхнуло восстание обесправленных косовских албанцев, которое Белград решил жестко подавить в ходе контртеррористической операции. Повстанцы пользовались полной поддержкой албанского населения и не могли быть полностью побеждены, хотя сербская полиция и армия контролировали города.

В следующем году США и НАТО провели военную интервенцию против Сербии и Черногории, чтобы вынудить Милошевича остановить операцию против албанцев и убрать сербские силы из Косово.

Спустя полтора года граждане Сербии свергли Милошевича в результате массовых протестов в Белграде 5 октября 2000 года. Но любое исследование общественного мнения в Сербии показывает, что нерешенный вопрос статуса Косово (независимость которого признало большинство западных государств в 2008 году) представляет самую важную политическую тему для граждан.

Как и большинство россиян, подавляющее число сербов разделяют постимпериалистские чувства: они потеряли империю (Югославию сербы воспринимали как свою империю на Балканах), они унижены, они обеднели и во всем этом обвиняют Запад. Сербы жаждут реванша так же, как и многие пропутинские россияне. Именно поэтому

Сербская политическая элита намного более рациональна: до начала вооруженных действий она уравновешивала политику США и ЕС на Балканах сотрудничеством с Россией. После 24 февраля Россия потеряла свое влияние в Европе, и стратегия сербского руководства потеряла силу. Проблема не только в российском газе, от которого зависит Сербия (можно в будущем наладить отношения в этой сфере с Болгарией и Грецией и получать сжиженный газ, а также природный газ из Азербайджана). Главная проблема в том, что делать с электоратом, 80% которого сопротивляются введению санкций против России?

Национал-популистское руководство Сербии, которое находится у власти с 2012 года, само создало эту проблему.

Как теперь выйти из этого тупика, неясно самому Вучичу, поэтому он откладывает решение о полном присоединении к западным санкциям и надеется на скорый конец вооруженного противостояния, которое не только не заканчивается, но идет по пути эскалации.