Круиф летал над землей и травой на своих длинных ногах, летал так, словно в спину ему всегда дул ветер, летал стремительный и свободный, как оранжевый парус или рокмен на всемирной сцене игры и огня. Другие бежали с усилием, бежали так, что их бутсы с мясом выворачивали землю и оставляли глубокие вмятины в траве, а были еще и третьи, которые стояли в защите, как огромные надолбы из бетона и стали, но он каким-то чудом разгонялся и пролетал их насквозь. Не таранил и не пробивал, а именно — пролетал.

У других были прозвища, выражавшие их суть. Герда Мюллера звали Бомбардировщик, Эйсебио Пантерой, Беккенбауэр был Кайзер Франц,

Его можно было бы назвать Ветром — Cruyff the Wind — потому что он летел и веял сразу над всем футбольным полем, но и это слово не вмещает всего разнообразия его игры. Его можно было бы назвать Геометром, потому что в то время, когда другие пихались, толкались, бились, кусались, убивали время и ели землю, он с серьезным выражением худого и воодушевленного лица прокладывал по воздуху четкие линии атак и чертил сложные фигуры игры. Его можно и нужно было бы назвать Пророком, потому что он своей игрой и своей тренерской работой в «Барселоне» предвосхитил будущее, которое сбылось и не сбылось.

Это будущее — наше настоящее, мы в нем живем. В нем действительно очень много свободы, но и жестокости тоже очень много. Круиф всем собой, какой он есть, отрицал жестокость. Он не знал, что такое жестокость и грубость в игре, он просто не понимал, зачем нужно быть жестоким и отчего люди так делают.

В финале чемпионата мира 1974 года немцы приставили к нему защитника Берти Фогтса, и маленький Берти всю игру бегал рядом с ним, травил его, кусал его, не давал ему жить, думать и дышать. Такое превращение человека в собаку и такой способ игры были непонятны для Круифа-игрока и невозможны для Круифа-тренера, потому что это умаляло человека, унижало его, сводило его к узкой функции.

Игра в исполнении Круифа всегда была приподнята над обыденностью и землей. Казалось, под его бутсами, когда он бежит, есть слой воздуха, воздушная подушка. Иначе не объяснить, каким образом он оказывался то тут, то там, то появлялся на левом фланге защиты, то возникал на правом флаге атаки, а то вдруг выныривал из другого измерения в коридор по центру, ведший на ворота. Круиф недаром столько голов забил в прыжке, а точнее — в полете. Множество фотографий зафиксировали, как он летит в воздухе, тощий и немного угловатый, резкий и свободный, летит, чтобы встретиться с мячом в той точке, которую он заранее определил для себя.

Его конкретные достижения в мире футбола огромны, и перечисление, что он выиграл и когда как футболист и как тренер, занимает полстраницы любого справочника. Но он никогда не был чемпионом мира, хотя и играл в финале. «Он лучший игрок мира, но чемпион мира я», — однажды сказал о нем Беккенбауэр и в этих словах уловил самую точную и часто ускользающую суть. Круиф был слишком хорош для того, чтобы стать чемпионом мира, для него слишком много значила сама игра, игра как искусство, ее образ, ее геометрия и философия, ее ритм и цвет. Пророк в том трагическом финале 1974 года в Мюнхене уступил бойцам, художник проиграл бульдозерам. Вторую попытку Круиф делать не стал, на чемпионат мира в Аргентину в 1978 году не поехал. Невозможно забыть лица его товарищей, когда они уходили с поля после финала в Буэнос-Айресе, где стоявший незыблемо всю игру Крол вдруг упал, и Кемпес в дополнительное время забил победный гол — невозможно забыть твердые, осунувшиеся, опустошенные лица этих людей, уходивших с поля в реве восторженных трибун.

Это была оранжевая, веселая, упорная, свободная Голландия, Голландия гезов и моряков, Голландия длинного побережья и бесчисленных дамб и каналов. Что-то неуловимое и удивительное было в игре Круифа и его товарищей Ренсенбринка, Крола и Неескинса, что-то такое, что заставляло вспоминать о голландских мореплавателях и голландском яблочном пироге, о сладковатом дыме марихуаны на вечерних набережных и о свободной любви в мировой столице хиппи Амстердаме. Рок-н-ролл присутствовал в его игре не столько как музыка, сколько как воодушевление и драйв поколения, к которому он принадлежал. Идеализм, освобождение от жестких схем и от схем вообще, поиск иных измерений жизни и игры и удовольствие от всего, что делаешь, то есть кайф в драйве и драйв в кайфе, — это было равно свойственно Shocking blue и «Аяксу» Круифа, Livin’Blues и сборной Голландии.