На саратовском участке границы с Казахстаном люди живут в машинах по трое суток. За проезд вне очереди спекулянты берут больше 100 тысяч рублей с человека.

Трасса до Озинок в направлении границы почти пуста. На синем указателе — обнадеживающая надпись: «Уральск — 120 километров». Кажется, что до Казахстана совсем чуть-чуть. Иллюзия исчезает за райцентром. С пригорка у последнего придорожного кафе видно, что дорога до горизонта забита транспортом. Фуры, «Газели», автобусы, такси, легковушки теснятся на двух полосах в три-четыре ряда.

Встаем в хвост. Тут же подбегает брюнет в кожанке образца 1990-х:

«Мои ребята заранее влезают в очередь и держат место. Ты подъезжаешь, переводишь деньги и становишься в колонну, — объясняет саратовский таксист Ержан, который обычно занимается междугородними перевозками. — По дружбе я бы тебе бесплатно отдал лучшее местечко у самого КПП. Но у меня напарники. Так что — тридцатка».

Не зря президент Владимир Путин говорил, что российская экономика ничего не потеряла от спецоперации. По крайней мере, для саратовских бомбил приграничная пробка стала подарком судьбы. Таких заработков у них не было никогда.

У стоящих на этом участке есть хорошие шансы пересечь границу в течение суток.

На пеших беглецах навариваются не хуже. Такси от саратовского аэропорта до Озинок в день объявления частичной мобилизации стоило 5 тысяч рублей. Сейчас — 12‒15 тысяч. Пассажиров высаживают у последней машины в очереди. Пройдя девять километров вдоль пробки, иногородние узнают, что в местном пункте пропуска нельзя перейти границу пешком. Несколько дней назад подсадка стоила 5 тысяч рублей. Сейчас — до 80 тысяч с человека. За эти деньги пассажира только перевезут через российский и казахстанский КПП. Хочешь в Уральск — плати еще.

Никакого сочувствия к тем, кого обдирает, Ержан не испытывает. Он уверен, что сам не попадет под мобилизацию как многодетный отец.

«Я потерял счет времени»

На обочине сверкает мигалками машина ГАИ. По ночам, когда спекулянты прорывают очередь, занимая места на завтра, полицейские почему-то исчезают. Люди из пробки организовали народные дружины для защиты от «полевиков» (таксистов здесь так называют за то, что они подъезжают к трассе по степным дорогам). «Вчера собрались толпой, с каждой машины по мужику. Поставили блокпосты на встречке и на обочине. Дежурим: если кто-то заснул за рулем, бежим, стучим в окошко, иначе образуется разрыв и кто-нибудь влезет», — рассказывает крепкий мужчина в рыбацком костюме.

На машине собеседника — подмосковные номера. Пробка не движется часа два. Мужчина с водителями из соседних легковушек, разложив на обочине газовую горелку, греет кастрюлю воды для чая. Ребята притопывают, плотнее затягивают капюшоны — в степи дует сильный холодный ветер.

Потом было уже нормально, по целому километру в сутки. Надеемся, что сегодня уедем».

Мимо идут пешие беженцы. Впереди — мужчина средних лет, в изящном пальто и без шапки, несет на руках трясущегося йорка, пытается катить огромный чемодан на колесиках. Продавленный асфальт озинской дороги не позволяет. За мужчиной — жена и две девочки-подростки. Семью обгоняет юноша в очках с розовым рюкзаком за спиной. Медленнее всех движется молодая пара с двумя сыновьями и котом в сумке. Младший ноет, что хочет скорее в Казахстан, но длинное слово ему не дается. «Мы туда идем», — успокаивает мать.

Все эти люди, как и вереница машин посреди огромного и пустого, заросшего выгоревшим бурьяном пространства выглядят сюрреалистично. Кажется, что это — съемочная площадка дурацкого фильма-катастрофы.

«Вчера здесь шла женщина-хирург с сыном. У нее телефон разрядился. Я ей искала машину через КПП», — рассказывает девушка из автомобиля с архангельскими номерами. Кто-то из таксистов согласился перевезти пешеходов за 30 тысяч рублей. Но у них оказалось только 25. «Все-таки удалось найти для них вариант по 10 тысяч за место, — продолжает собеседница. — Теперь беспокоюсь: как они устроятся в Казахстане с оставшимися пятью тысячами в кармане? Надеюсь, что на той стороне, как говорят, действительно ждут наших врачей».

Не столько боятся смерти, сколько не хотят становиться убийцами. А мы, женщины, не хотим, чтобы наши дети остались сиротами», — говорит она.

Дети из соседних машин, уже успевшие подружиться, играют на обочине. Интернет здесь слабый — местные передатчики мобильных операторов не были рассчитаны на такую нагрузку — мультики и игры не грузятся.

Муж собеседницы сильно кашляет. До ближайшей аптеки в Озинках — больше 20 километров. Выехать за лекарством — значит, потерять место в очереди. Приходится лечиться леденцами.

Уточнив, будет ли разговор анонимным, молодой человек берется за самую волнующую его тему: «Посмотрите, какой удар наносится экологии!» Действительно, обочина по всей длине пробки завалена пластиковыми бутылками, упаковками из-под круассанов, консервными банками. Туалетов в степи, конечно, тоже нет. Да и кустов маловато.

Архангельская пара не только везет свой мусор с собой, но и продолжает по домашней привычке сортировать его. Вот только пакеты уже на исходе.

«Очень призрачные представления о будущем»

Эмигранты вспоминают, как в 2014 году до Архангельска добрались беженцы из Луганска. «Они рассказывали, как ехали в никуда. Никогда не думали, что и нам придется».

Девушка в бежевой куртке из машины с воронежскими номерами рассказывает, что в пути уже четвертые сутки. «Приняли решение после того, как у лучшей подруги забрали 49-летнего отца. Со мной брат и жених». За трое суток в озинской пробке продвинулись на пять километров.

Стоя в очереди, воронежцы переписываются с земляками, выбравшими другие способы покинуть страну.

Вчера прошли границу. Сегодня уже сняли квартиру в Тбилиси!»

В Казахстане девушка, как и большинство соседей по очереди, никогда не была. «Как там будет — очень призрачные представления», — пожимает она плечами. Прямо с трассы люди рассылают резюме.

«Большинство выбрало Казахстан потому, что для поездки туда не нужны загран и виза», — объясняет брюнетка в белом пальто. Вместе с мужем, сменяя друг друга за рулем, они за сутки доехали до Озинок из Петербурга. В Астане супруги надеются оформить загранпаспорта в российском посольстве и ехать в Европу.

К сожалению, такие планы малореальны. Как рассказывает петербуржец Тимур, улетевший в Казахстан вечером 21 сентября, электронная запись на прием в посольстве уже забита до конца октября. «По закону иностранец может находиться в Казахстане только 90 дней. Вряд ли за это время получится пробиться в посольство и выполнить все формальности», — говорит он.

Чужая родина

Время в пробке измеряется поворотами. На проезд от одного до другого уходят почти сутки. «До второго поворота», то есть вчера, к очереди приезжали волонтеры. Протестанты раздавали горячую кашу с сосисками и бананы для детей. Компания светских ребят без символики привезла воду и шоколадки. Они рассказали, что оказались в Озинках по другим делам и узнали, в каких условиях живут люди на трассе.

Местный бизнес быстро оценил обстановку. В пробку загнали красный кофебус с клетчатыми занавесками. Как он проехал 300 километров от областного центра — загадка. За машиной шумит генератор. Два паренька внутри, жуя пиццу, рассказывают, что живут здесь «с позавчерашней ночи». «Отметьте, что мы не продаем ни алкоголь, ни сигареты!» — повторяют они.

Курдская община привезла пластиковые столики, устроив мини-рынок. На прилавке — лаваш, колбаса, кефир, виноград. Цены в два-три раза выше городских. Хлеб — 100 рублей, минералка — 150 за полуторалитровую бутылку, сигареты — 300 рублей пачка. Бензин разносят вдоль пробки в пятилитровых бутылях по 100 рублей за литр.

На границе застряли не только россияне, бегущие от частичной мобилизации, но и гастарбайтеры, которые по окончании сезона возвращаются домой. «Едем из Дагестана в Ташкент. Говорят, если нормально начнут пропускать, будем три дня стоять. Если плохо — неделю. Если так пойдет, здесь все потратим, что заработали», — рассказывает молодой улыбчивый рабочий. Большой туристический автобус, в котором он путешествует, простоял пока одни сутки. Юноша сочувствует тем, кто сидит в тесных «Ларгусах».

Собеседник слышал о принятом Госдумой порядке упрощенного предоставления гражданства РФ иностранцам, заключившим контракт с Минобороны. «Не, не, нам, узбекам, нельзя, — отмахивается он. — Как потом домой ездить? У нас пять-десять лет тюрьмы дадут тому, кто пойдет. Если живым вернется».

В Муштаково колейка (очередь на границе. — Н. А.) — 30 километров! Там уже фары друг другу бьют».

Собеседник рассказывает, что отработал на фурах больше 20 лет и не зря имеет привычку брать в рейс недельный запас сухарей. Дальнобойщик беседует с соседями по пробке и очень недоволен их уровнем патриотизма. «Эти все — прозападные, — кивает он на правый ряд, забитый легковушками. — Я им говорю за «ДНР», за восемь лет, а они — молчат».

Водитель говорит, что «и сам пошел бы. Примерно за 300 тысяч рублей. Но нас наш президент не пускает». Тут пробка неожиданно дергается. Мужчина прыгает за руль. Впереди стоящая фура тянет его на тросе. На борту наклейка: «Своих не бросаем».