Столица, освещенная известной буквой латинского алфавита, в сентябре смотрела «Кабаре» Евгения Писарева, понимая, что спектакль вот-вот снимут. Смотрела, просто не веря своим глазам.

Один из лучших мюзиклов мира в Москве никогда не шел. И многие зрители — почитатели masterpiece Боба Фосса — шли, что называется, с предубеждением… и были сражены вулканической энергией, подключённостью спектакля к нашему времени.

Евгений Писарев не силится переплюнуть Фосса. Отталкивается от мюзикла 1966 года и гениальной музыки, сочиненной Фредом Эббом и Джоном Кандером. Но в первую очередь — от романа «Прощай, Берлин» Кристофера Ишервуда.

Ишервуд — очевидец. В 1928-м бросил Кембридж и рванул в кипящий весельем Берлин, прожив там до 1933-го, закатного года для Веймарской республики.

Актеры без перьев и блесток — в изношенных корсетах, подвязках, чулках. Их обесцвечивает гигантская тень беды, эстетика нищеты. Развращенность как средство заработка и выживания. Тело, его углы и складки, его запах — запах истлевающей на глазах жизни. Художница по костюмам Виктория Севрюк создает вещественный портрет времени в духе безжалостных картин и гравюр Отто Дикса.

А все действо — гротеск, душевный эксгибиционизм — «все на продажу» — под трагической маской.

Сценография Зиновия Марголина превращает клуб «Кит-Кэт» в притон для плотских утех.

Все на грани. Дешево и очень сердито.

«Кабаре» в Театре наций — предчувствие трагедии, канкан на краю бездны, надрывные поминки, забежавшие вперед больших похорон.

Вот сейчас они все — еще живые, худые и толстые — танцуют, как заведенные невидимым кукольником марионетки, а через несколько лет их сметет, сожжет фашизм.

Вышедший полвека назад фильм перевернул представления о мюзикле, упаковал в праздничную мишуру легкомысленного жанра темы нетерпимости к «неправильной ориентации», нацизма, Холокоста, войны.

И весь этот карнавал волчком вертелся вокруг суперзвезды — Лайзы Минелли. После ее эмблематичного образа Салли Боулз — с мушкой, со знаменитой челкой углом, с узнаваемым с первых нот голосом и звенящими в декольте монетах — играть невероятно сложно.

Александра Урсуляк и Юлия Чуракова — разные Салли. Урсуляк играет мощно, размашисто, трагично. Юная Чуракова более хрупкая, и у нее завораживающе странный, будто бы механического тембра голос. Словно она ожившая кукла, которую так легко сломать. И обе версии убедительны.

В фильме Конферансье Джоэла Грея — проводник в адский праздник, вместо лица — зловещая маска с намертво прилипшей улыбкой.

Денис Суханов — силовое поле спектакля, его Конферансье — сногсшибательное бесстыдство и застрявшее в горле ощущение несчастья, предвидение громадной беды. Он подгоняет своих полураздетых лошадок: танцуем до упаду, пока загнанных не пристрелят. И он на своих высоченных каблуках — один из них. В какой-то момент Конферансье спрашивает зрителей: «Какой анекдот хотите услышать? На 10 или на 15 лет?» Народ безмолвствует.

Писарев выдвигает на первый план вроде бы эпизодических персонажей: владелицу дешевого пансиона фрау Шнайдер (Елена Шанина) и владельца фруктовой лавки герра Шульца (Александр Сирин). И вполголоса рассказывает историю поздней любви, перечеркнутой свастикой. Актеры-ленкомовцы демонстрируют мастер-класс погружения в сложный психологический рисунок внутри огненной, карнавальной стихии спектакля.

Один из центральный эпизодов — знаменитая песня Tomorrow belongs to me. Вы, конечно, помните: в фильме ее поет подросток с ангельским лицом, пухлыми губами, в форме «гитлерюгенд».

В театре тихая песня превращается в церковный хор, мольбу. Но одни молятся о мире, другие — о «спасительной войне».

1931-й. Конец Веймарской республики. Катастрофа уже у порога, вот-вот распахнет двери нашего ветхого кабаре «Кит-Кэт» и останется надолго.