Не все герои носят плащ

Разумеется, я не знал его лично, однако он непосредственно сильнейшим образом повлиял на мою жизнь.

Я как раз был в армии, когда умер Брежнев и начались эти безумные гонки на лафетах.

Никто в моем окружении давно не верил коммунистам и уверенно сжимал фигу в кармане.

Я помню, что когда появился Горбачев, то ничего такого, что могло бы повлиять на ход вещей, я не ожидал, но что-то странное стало происходить. Я впервые увидел высшее начальство говорящим обычным языком, хоть и с южнорусским выговором, но речь стала живой. Потом я увидел его среди обычных людей, прямо окруженного толпой. Это тоже было как-то странно. Ни до него, ни вскоре после него кремлевские обитатели на «землю» не спускались, Олимп есть Олимп.

Любитель бокса не понимает, что там с шахматными фигурами, чего они там стоят, кто и зачем их двигает, и лишь потом, из новостей узнает победителя в шахматном турнире.

Я понял, что для меня сделал этот человек, лишь когда сам стал по-настоящему взрослым.

Благодаря ему моя семья оказалась на свободе, а я лично во многом благодаря ему стал американским врачом, мои родители получили достойную старость, а мои дети и внуки вообще не понимают, что там за проблема с Россией и вообще где она точно.

Gorbi, так его ласково звали в Америке, сделал невозможное. Он указал путь, и открыл России дверь из лабиринта Минотавра. Особенно притом что ему лично Минотавр не угрожал. Это было делом всей его жизни.

Он заплатил огромную цену за свое желание сделать Россию свободной. Его многие ненавидели, он был часто несправедливо оболган и обруган, но это он отвалил камень, закрывающий выход из лабиринта.

Лабиринт снова завален, а голодный Минотавр пошлет с кривой ухмылкой букетик и эпитафию на могилу.

Прометею за принесенный огонь выклевали печень, а Gorbi примерно за то же самое — душу.

Но все-таки все знают, кто такой и что сделал Прометей, а как зовут орла, который его терзал, не знает никто.

Я уверен, что история с М.С Горбачевым не станет исключением и, скорее раньше, чем позже, он займет свое очень почетное место в Пантеоне.

• Майкл Мирер, врач, Phd, специально для «Новой»

«Кино я люблю, а критиковать — не очень»

Из разговора с Михаилом Горбачёвым о любимых фильмах, ситуации в кинематографе, дружбе с Де Ниро и влиянии на молодых. 2005 год

Михаил Сергеевич нередко бывал в «Новой газете». Но впервые мы встретились тогда, в 2005-м. Люба Аркус и ее команда завершили гигантский труд — семитомное издание энциклопедии «Новейшая история отечественного кино. 1986–2000». Вот мы и встретились, говорили с ним про кино и не только.

Михаил Горбачев (поднимая все семь томов): Мышцы-то комбайнерские сохранились… Спасибо вам. Кино я люблю, а вот критиковать — не очень…

Любовь Аркус: А мы вот политику и политиков не слишком раньше привечали. Держались подальше — боялись. Вы подарили нам дополнительную жизнь, на которую, по совести говоря, уже никто и не рассчитывал. Писали в стол. Снимали — для своих. Фильмы лежали на полках. Вот за эту дополнительную жизнь нам и хотелось сказать вам неофициальное «спасибо». И если кому-то и следовало бы посвятить этот многолетний труд, то, вне всяких сомнений, — именно вам.

Михаил Горбачев: Вот и моя дочь от политики шарахается. Пытался ее привлечь — ни в какую. Но я польщен. Этот подарок — радость и честь для меня. Признаюсь, я человек, который страшно любит кино. В последнее время телеканалы часто показывают старые советские фильмы. Смотрю их — там бьется живая жизнь, пусть даже с идеологическим пережимом. Мне это близко… Вот моей старшей внучке Ксении — 25, она практически не смотрит американское кино, за исключением лент с человеческим подходом, тех, что перекликаются с лучшими нашими картинами. Мне кажется, проходит уже эта полоса махания оружием, потоков крови, разрухи в нашем кино. Хотя вот и наши научились детективы делать не хуже других, в морду бить качественно. Но пошли и интересные картины. Серьезные. Можно говорить о ренессансе отечественного кино.

Андрей Плахов: Мы отмечаем 20 лет перестройки, и наша Энциклопедия — некое подведение итогов. Сейчас уже кажется — 86-й год остался в далеком прошлом. Все, в чем мы участвовали, чему были свидетелями, стало историей. И вдохновитель этого труда Любовь Аркус — прирожденный историк. Поэтому для меня самым ценным в работе стал точный ракурс: кино как часть истории страны. Истории во всем ее многообразии: от рок-музыки до спорта и политики. Еще об одном человеке сегодня необходимо вспомнить. О возглавлявшем Союз кинематографистов в перестроечные годы режиссере Элеме Климове. Он помог осуществиться перестройке в кино.

Михаил Горбачев: Да, вспоминаю ваш знаменитый съезд…

Андрей Плахов: Михаил Сергеевич, сейчас затевается новая книга, посвященная памяти Элема Климова, не согласились бы и вы написать для нее статью?

Михаил Горбачев: Непременно. Мы — современники. ХХ век ушел. Это мой век. Моя жизнь. Есть три события столетия, оказавшие влияние на все стороны жизни не только в нашей стране: революция 17-го года (как к ней ни относись), победа в Великой Отечественной войне и перестройка, без которой движение вперед было невозможно.

Нормальное человеческое существование было отвергнуто на уровне культуры. Вся жизнь мыслящих людей переместилась на кухню.

Зачем уничтожать мир 1000 раз? Безумие. И внутри страны ситуация доходила до абсурда. Чтобы решить вопрос дефицита женских колготок, собирали комиссию ЦК под руководством Капитонова. Зато построили 64 тысячи танков… Сейчас мы переживаем этап унижения, депрессии. 36% людей из опрошенных считают, что не надо было начинать перестройку. Людей загнали в беду, особенно пожилых. Молодежь думает иначе.

Лариса Малюкова: Михаил Сергеевич, знаю о том, что вы принимали участие в судьбе многих фильмов и их авторов. К примеру, помогли состояться премьере «Ассы» в МЭЛЗе. Есть, наверное, много подобных сюжетов…

Михаил Горбачев: Приходилось помогать, поддерживать. Начиная со знаменитого «Покаяния» Абуладзе. Помните, там был гроб, который никак не удавалось похоронить. А мы фильм никак не могли выпустить, такое было противодействие. Солженицына не могли опубликовать. Вот взял тут книжку с полки, «Дети Арбата» — с дарственной надписью Рыбакова, держал в руках и вспоминал, как пробивали ее публикацию. (Лопушанскому.) И ваши «Письма мертвого человека» имели непростую судьбу. Фильм помню, он мне понравился.

Лариса Малюкова: А из последних российских киноработ вам что-нибудь запомнилось?

Михаил Горбачев: Смотрю очень много. На 70-летие Шахназаров мне подарил мосфильмовскую коллекцию. Начиная с «Волги-Волги». Из новых работ… «Свои» мне очень понравились. Я сам пережил вступление немцев. В 42-м году в Ставропольском крае полицаи стали управлять. Мой дед — председатель колхоза, отец — фронтовик, вот меня и прятали. Кто были «свои»? Люди из нашего села Привольное упросили одного немолодого человека стать старостой, чтобы своих спасать. И после прихода наших все село за него боролось. А ему все равно 10 лет присудили. В лагере умер. «Водителя для Веры» видел. С Говорухиным нередко общались. Он мне кассету подарил. На его фильм «Ворошиловский стрелок» у меня неоднозначная реакция. Так хотелось, чтобы наказали этих молодых подонков, девочку унизивших. Именно так, как поступил старик, сыгранный Ульяновым, и именно по этому самому месту… Но ведь нельзя так. Опасно. Цепная реакция может пойти по стране.

(Александру Прошкину.)

Вообще с кино меня связывают и дружеские связи. У Кевина Костнера мы дома бывали, чудесный человек… С Де Ниро дружу, с Форманом. У него идея возникла снимать обо мне кино. Кстати, смотрю я на вас, Чулпан, и думаю, может, если кто бы и подошел на роль Раисы, то это вы (и Чулпан Хаматова сыграла роль Раисы Максимовны. — Ред.). А Майкл Дуглас — он опытный, меня отговаривал — не нужно, говорит, игрового фильма, лучше — телевизионный. Не такой дорогой, зато более точный…

• Интервью 2005 года

Письмо Горбачёву из 1987 года

Летом 1987-го я ехал в электричке из Тулы в Москву и непрерывно думал о том, что накануне вечером увидел и услышал по телевизору. Там, в электричке, я и написал письмо Горбачёву.

Конечно, если бы я это письмо отправил, то перепечатал бы его на машинке. Вместо «М.С.» всюду стало бы «Михаил Сергеевич»… Но я его не отправил, и оно провалялось у меня в столе до сего дня.

Не отправил, понимая, что не передадут (хотя даже написал вступление для неведомых секретарей и референтов), а еще хуже — решат, будто я чего-то хочу для себя выцыганить…

Прошло 35 лет. Теперь уж точно это письмо бессмысленное и бескорыстное.

Уважаемые товарищи! Мое письмо не содержит ни просьбы, ни жалобы, ни сообщений о беззакониях; по нему не надо принимать никаких решений и т.п. Письмо это будет иметь смысл только в том случае, если его прочтет сам М.С.Г. Поэтому я прошу передать ему это письмо.

Вот такую речь произнес, удивляясь сам себе.

Быть на стороне власти мне всегда казалось невозможным. На стороне власти всегда были или дураки, или бесчисленные воры и бюрократы, которым все происходящее было на руку…

Мы перестали связывать свои интересы с интересами страны. Мы превратились в инопланетян: живем-то здесь, но временно. И кроме своей квартиры и своей жратвы, нас ничего не волнует.

Ну и личные успехи, конечно.

Гражданин, отделившийся от государства, уже не гражданин. У него только подданство. А так — это житель, обыватель. И ему все равно: красные, зеленые, белые — лишь бы его не трогали, его интересов не ущемляли.

И тут вина не наша. Не мы отделялись. Нас отделяли. Этот грех целиком на совести властей. Многие даже не подозревают, как глубоко в нас вбили психологию «винтиков». Хоть уже десятки лет о винтиках не говорят, но обращаются с людьми по-прежнему как с винтиками.

Не хочу слишком затягивать письмо. Вчера Вы были в Зеленограде. Я смотрел, слушал и — страдал: Вы опять говорили, а они опять слушали. Господи, дает ли это хоть что-нибудь?! И вдруг Вы как-то невзначай сказали: «Да ведь у нас 18 миллионов в аппарате». Я чуть со стула не упал. Может, эта цифра известная, и только по невежеству я не знал, но меня она ошеломила и размером, и тем, что вслух произнесена.

М.С.! Ведь это 18 миллионов врагов. Врагов Перестройки и Ваших личных врагов. Все, что Вы делаете и к чему зовете, — подрывает их благосостояние, а этого никто не прощает. Вот кого надо ликвидировать как класс.

Вы не сказали: «Ребята, здесь слишком много вашего и всякого другого начальства, поэтому вы не сможете говорить свободно и откровенно». Вы сказали: «Нас здесь слишком много» — и чуть покосились на свиту. Дошло ли до школьников — не знаю.

А еще было видно, что опять возникла тягостная ситуация, когда говорить нечего, а прекратить разговор и уйти — неловко. А еще была видна усталость.

Я очень боюсь, что Вы устанете.

Как любой нормальный человек, мастер своего дела, который днем и ночью работает изо всех сил, но усилия его пропадают, вязнут, дураки не понимают, подонки извращают — и наступает момент, когда хочется сказать: да пошло оно все к чертовой матери! Вот эта усталость может вызвать и апатию, и ожесточение. И если Вы поддадитесь — Перестройка тут же и кончится. А так как стоять неподвижно вообще нельзя (а на вираже — тем более), то «они» крутанут назад с такой силой, что даже страшно подумать, где мы окажемся. Покорность народа кое-как работает на Вас, когда Вы повышаете цены на водку. Но эта же покорность сработает на «них», когда «они» объяснят народу, что Перестройка — рецидив волюнтаризма, а гласность — подрыв идей. И наши дети так и не увидят нового учебника истории.

М.С.! Я не знаю мотивов Вашего поведения. Но я много раз думал, что же движет Вами? И только два варианта нашел. Присущая некоторым людям страсть делать свое дело на максимально высоком уровне, органическая ненависть ко всякой халтуре — так сказать, профессиональная честь. А второе — честолюбие. Желание войти в Историю. И не как Наполеон и прочие «кровавые», а как, скажем, Ганди, причем честь и честолюбие не исключают друг друга.

Но я не спрашиваю ответа, я даже предпочел, чтоб никто этого ответа не знал.

Еще раз скажу: не важно, что Вами движет, важен результат. Еще в Библии сказано: по плодам их узнаете их. «По плодам». А речей мы наслушались. Мы слушали их с отвращением и насмешкой, и наш «протест» не шел дальше анекдотов и передразнивания полупарализованной речи.

Сдвиги огромные. Но, может быть, самое невероятное, чего Вы добились, это то, что мы впервые за много-много лет получаем удовольствие, видя и слыша Генсека. Вроде бы чепуха, и Ваша задача вовсе не в том, чтоб нравиться, и т.п. Но я уверен, что

Вы, бесспорно, герой. Вы могли бы жить спокойно и припеваючи. А Вы рискнули так, как никто никогда не рисковал. Я не преувеличиваю. Были в истории герои, были рисковые люди, но никто никогда не ставил на карту столько. Даже те, кто, как и Вы, хотели «выиграть новую жизнь», осуществить исторический поворот, даже они никогда не рисковали потерять столько. Они могли поставить на карту жизнь революционера и только. Даже в 1956-м Н.С. (Хрущев) замахивался на меньшее и рисковал куда меньшим, чем пост и положение Генсека в 1985-м.

Но Ваш личный героизм и огорчает. Один умный человек сказал: несчастна страна, которая постоянно нуждается в героях. И правда: где ж мы их напасемся? Одна Госприемка требует тысячи героев-фанатиков. (А любого другого или купят, или застращают, но завод не остановят.)

Вы заслужили огромную сердечную благодарность очень многих. И я считаю, что мой долг сказать Вам об этом. Пусть даже так сумбурно и путано.

• Александр Минкин, обозреватель «Новой газеты»