***

Во-первых, язык «человека улицы» привязан к определенному экзистенциалу, а именно — к персональному переживанию острой жалости к своей «несложившейся судьбе». Это негативно-фаталистический экзистенциал, в основе которого —

Поймать удачу, несмотря ни на что. Мир против меня, а потому — никаких церемоний с таким миром. Здесь у персоны не возникает вопроса: «Кто я?» Но зато ее постоянно и мучительно преследует вопрос: «Почему я не получаю такого признания, какого заслуживаю?» Это бывает, если персона исходит из простейшего, нерефлексируемого, или, можно сказать, «бактериального» уровня нарциссизма. Другими словами, если в персоне не получила развития субъектность. Сама для себя она есть прежде всего объект, который должен — вернее, страстно желает — быть воспринятым миром в качестве несомненно привлекательного.

Объект и не существует иначе, как лишь тогда, когда воспринят. Одна безумная героиня ремарковского романа говорила: «Что происходит с деревьями, когда на них никто не смотрит? Их тогда просто нет».

Но если внимания не случается, если мир смотрит куда-то не на тебя, то причина тому — в самом мире. В том, что мир устроен несправедливо, из рук вон плохо. Стоит ли уважать такое? Не лучше ли будет воздать миру должное за его несовершенство? Появляется мысль о возмездии. Жалость к себе и мстительность к миру — этим живет «уличный» человек. В своей социально-латентной форме такой человек называется «подпольным»; он получил в свое время отличное характерное описание от известного русского писателя. В своей же социально-активной форме — это бескомпромиссный герой криминальной истории, тысячекратно воспетый соответственным русским шансоном. «Любить — так любить, стрелять — так стрелять».

Если же «нарциссическая правда» с ее фатализмом и жаждой признания переносится на большой политический объект, то здесь возникает уже совсем экстремальный случай. На что способен пойти такой объект, чтобы получить внимание мира?

Сам мир неинтересен объекту и не уважается им, если от мира не поступает внимания. Хотя уважения не будет в любом случае. Ведь мир — это место, где нет правды, кроме той, которую ты заставишь признать.

Последствия такого взгляда на вещи трудно предсказать, но все варианты предсказаний довольно плачевны.

***

И второй момент. Если идентичность «уличного» человека мы перенесем на существование и сознание социальных групп, то встретимся с одной из самых архаичных форм человеческого общежития. Ее можно именовать как вариант «потестарным обществом» от латинского potestas — власть, могущество. Как и «уличный» человек, общество такого типа видит окружающий мир как опаснейшее место, доверять которому стоит в последнюю очередь. Людьми правит капризная судьба, и чтобы «оседлать» ее, нужна прежде всего сила. Дерзкая сила, не знающая границ, — вот главный ресурс. Отсюда соответственная картина бытия:

• Все делятся на тех, кто обладает силой, и тех, у кого ее нет. Это первая и главная аксиома, которой подчинено все остальное.
• Для умножения сил требуется сплочение; так от мира можно взять больше, чем если порознь. Для сплочения так или иначе необходим договор, по которому индивиды должны направлять свои силы не против друг друга, а по вектору общей цели-добычи. Этот договор выражается в устным образом передаваемых нормах. В российском «уличном» дискурсе эти нормы именуются «понятиями». Цель «понятий» — держать сплочение; они ориентированы на группу, а не на индивида. Они весьма жестко определяют поведенческие и даже лингвистические формы самовыражения индивида. Групповое сознание, безусловно, доминирует.
• Внутри сплочения продолжает действовать первая аксиома: есть сильные в большей мере и в меньшей. Те, кто максимально сильны, занимают в сплочении высшие иерархические места и могут использовать менее сильных в качестве расходного материала для увеличения собственного ресурса. При том, что сплочение держится на «праве общих понятий» — в любой момент может вступить в действие «право сильного», чьи мнения и интересы должны считаться группой за приоритетные. Конкретный авторитет сильного имеет больший вес, чем абстрактно-общий «понятийный» договор.
• Все делятся на «своих» — на тех, с кем сплочение достигнуто, — и «чужих», которые всегда потенциально опасны. Но если «чужой» очевидным образом не опасен, то есть не обладает силой, в его отношении позволено практически все. В потестарной, «уличной» картине бытия не существует универсального понятия «человек»; эта картина в своем принципе построена на дихотомии — причем с очевидной тенденцией на локализацию, ограничение и исключение. Область «чужих» постоянно расширяется. И чем больше окружающий мир, тем явственнее маргинализация группы сплочения — «своих». Закрывшиеся от коммуникации с миром, воспринимающие мир как опасность или как потенциальную добычу, «свои» становятся для мира неприятным и опасным исключением. Они списали мир со своего счета — мир списывает их. Собственно, для сознания «улицы» не то чтобы мир, но уже соседняя «улица» представляется «чуждой вселенной».

***

Потестарное, или «уличное» сообщество — это очень архаичная социальная система, одна из самых ранних. В ее основе лежат свойства биологические — она еще не дотягивает до антропологии, до идеи «человека». Такая система, держащаяся больше на фаталистическом «праве сильного», чем на «праве понятий», по своей внутренней природе весьма и весьма неуживчива.

С позиций антропологии это, по сути, агонизирующая система, где человек деконструируется, переводится в режим животного организма. В ней нет места для больших философских проектов и устойчивой этики. Все ценности, которые так или иначе задействует «улица», — это никогда не более чем эклектичное оформление ее всегда утилитарно-групповых интересов. Для «своих». И до тех пор, пока «свои» признаются «своими».

Хотелось бы думать, что на «уличной» картине бытия невозможно построить ничего долговременного и устойчивого. Но это не так. История и прежде, и теперь дает нам примеры того, что «сознание улицы» может сплачивать людей в многовековые и многомиллионные социальные образования, в объемные государства. Очевидно, дело здесь в самом сознании людей, спокойно адаптирующихся к таким построениям. Слишком мало склонности к вопросам философии и этики. Слишком мало антропологии. Слишком много еще ориентиров на условного Дарвина. Гораздо больше, чем на условных Сократа или Канта. Однако факт, что и сообщества, и государства, в основе которых — «улица», не бывают иными, кроме как тоталитарными.