Есть старая академическая легенда: когда в американских университетах вспыхнуло антивоенное движение и студенты начали захватывать административные здания, для переговоров с протестующими был направлен полковник национальной гвардии. На вопрос журналистов «Чего они хотят?», заданный ему по возвращении, он искренне ответил: «Я не понял. Там слишком много мужчин с длинными волосами и женщин — с короткими».

В этой формуле — весь шок от столкновения силовых ведомств с либеральным образованием: «Там слишком много иностранных фамилий и слишком мало патриотизма». В России словосочетание Liberal Arts стало синонимом «искажения истории», «иностранного влияния», «угрозы национальной безопасности» и в итоге, видимо, «пятой колонны».

Ирония, однако, в том, что формат «Свободных наук и искусств» в принципе никак не связан с содержанием образования. Слово «свободный» здесь относится не к самим наукам (как если бы науки можно было поделить на «свободные» и «несвободные»), а к свободе выбора в их изучении. Например, поступая на первый курс Liberal Arts РАНХиГС и Шанинки, студент — независимо от того, какие экзамены он сдавал — весь год слушает курсы по философии, литературе, математике, экономике, социологии, истории, праву. Плюс интенсивная языковая подготовка и предметы, позволяющие быстрее адаптироваться к университетской жизни («аналитическое чтение», «академическое письмо» и т.д.). В конце первого года, уже имея представление о специфике дисциплин, он выбирает «major» — свою основную специализацию: от медиажурналистики до социологии, от психологии до зарубежного регионоведения. В конце второго года студент должен выбрать дополнительную специализацию — «minor». Она может быть связана с его основным выбором (социология + современные методы анализа данных) или лежать в совершенно иной плоскости (социология + архитектура или психология + востоковедение).

Выбором образовательной траектории свобода студента не ограничивается. Внутри каждого профиля есть еще набор элективных курсов. Даже решив изучать «социологию + методы анализа данных», студент продолжает подбирать курсы под сферу своих научных интересов: исследования техники, микросоциология, социология города… Так работает самоопределение, но не на основе мифических «социокультурных духовно-нравственных ценностей», а на основе исследовательских направлений и теоретических языков описания мира.

Человеку, «прошитому» советским образованием, такая форма обучения кажется дикой. Откуда студент знает, что ему нужно? Где воспитательная составляющая? Половина курсов на английском — вы политических эмигрантов готовите? Слишком много разных дисциплин — это фабрика недоучек? А где они потом работать будут? Выпускники Академии Генпрокуратуры очень переживают за судьбы выпускников Liberal Arts: они читают названия курсов и видят толпы будущих диссидентов, лишенных «систематического образования», «патриотического воспитания» и не готовых к «трудовой деятельности на благо Родины».

Каковы на самом деле траектории тех, кто учился в колледжах свободных наук и искусств? По данным исследования Т. Чеха (1999), выпускники Liberal Arts в два раза чаще выбирают карьеру ученых, чем выпускники традиционных образовательных программ. Показательна здесь и траектория самого Томаса Чеха. В колледже свободных наук он изучал «Одиссею» Гомера, «Божественную комедию» Данте, историю конституционализма и химию. Знание античной и средневековой литературы не помешало ему получить Нобелевскую премию по химии через 19 лет после окончания бакалавриата.

Есть разница между систематическим и стандартизированным.

Поступив на стандартный юрфак, студент еще задается вопросами о месте юриспруденции в мире, о связи права с философией, литературой, политикой, историей и социальной наукой. Но ни в одну из смежных областей заглянуть по-настоящему у него не получится. Учебный план не позволит. Это узость. К четвертому курсу студент будет знать что-то о гражданском и уголовном процессе, об истории права и конституционализме. Но провести самостоятельное исследование (с последующей публикацией в международном журнале) не сможет. По той же причине. Это — поверхностность. Наконец, его попытки проблематизировать, поставить под вопрос транслируемые ему «факты», будут, скорее всего, жестко пресечены. Монологичность — это когда вы получаете короткий ответ на вопрос, который не задавали, от человека, который над ним не думал.

Проблема узости на программе свободных наук решается за счет курсов первого года и двойной специализации. Проблема поверхностности — за счет элективных курсов. Их читают руководители научных лабораторий и проектов, которые включают студентов в свои исследования. (К примеру, только что вышла англоязычная статья моего коллеги по факультету, ведущего направление «Digital microsociology», в соавторстве с недавней выпускницей бакалавриата.) Проблема монологичности решается за счет работы в малых группах, аналитических чтений, дискуссионных форматов.

Допустим, человек, вооруженный казенной методичкой, приходит разговаривать с моими студентами о патриотизме. Они распечатывают слайды его презентации, кладут рядом текст действующего закона «Об образовании» и устраивают двухчасовую дискуссию в форме судебного заседания: нарушает ли данный разговор только пункт 3 статьи 48 этого закона или еще несколько пунктов. Он говорит им о «защите государственных интересов РФ». Они делятся на группы и проводят захватывающее историческое расследование: как идея «государственного интереса» связана с философией Макиавелли, интригами кардинала Ришелье и деятельностью международных трибуналов. Он возмущается позицией «пятой колонны». Они вежливо напоминают ему, что идею пятой колонны (по одной из четырех версий) придумал несостоявшийся диктатор Эмилио Мола незадолго до своей гибели в подозрительной авиакатастрофе.

Мне искренне жаль этого человека. По итогам разговора ему ничего не осталось, кроме как повторить фразу полковника американской национальной гвардии.