Бойня (18+)

Огромного черного быка весом под тонну, простоявшего на морозе несколько суток, загоняют ударами электрошокера в узкий коридор. Коридор ведет в скотобойню, перед входом в которую — бокс оглушения, пропитанный кровью, мочой и страхом. Бык, чувствуя запах смерти, упирается копытами и рогами, пытается вырваться из западни. Но удары шокера загоняют его в эту металлическую коробку. Дверь за быком с грохотом захлопывают, его голову зажимают железной колодкой. Все. Не вырваться.

Бык, сжав зубы, пыхает ноздрями, ищет выпученными глазами того, кто загнал его сюда. Забойщик в упор подставляет заряженный пистолет к голове быка. Выстрел! Бык обрушивается на пол. Через поднимающуюся боковую стенку тело выбрасывается в цех бойни. Бык в агонии, он еще дышит. На него пытаются накинуть цепь, чтобы подвесить за заднюю ногу, но он одним рывком сбрасывает с себя все путы, встает на ноги и несется в бешенстве, сбивая с ног забойщиков. Один из них кидается за пистолетом. Еще два выстрела. Бык, наконец, падает. Трое оттаскивают его за хвост, подвешивают вверх ногами. Сердце быка еще бьется. В ноздри ему вставляют большую стальную прищепку с проводом — тот же шокер, только с высоким напряжением. Его включают на 15 секунд. Бык — все ещё живой! — колесом выгибает спину, трясется, вытягивая ноги вперед. Шокер выключают. Мощная груда мышц плетью обвисает.

Боец — так тут называют забойщиков — перерезает горло быка, кровь бьет фонтаном.

***

Наша ферма с одной стороны защищена лесом, с другой — деревней и рекой. Большинство работников живут прямо на ферме, в общежитии. Все постройки здесь белые, однотипные. Различаются лишь рисунками на них. На овечьей ферме — силуэт овцы, на коровьей — коровы. Скотобойня никакими рисунками не мечена. Она стоит отрешенно на краю фермы, поодаль от остальных зданий. Первое, что чувствуешь, оказавшись на бойне, — металлический запах крови. Неподготовленного человека он может вогнать в обморок, опытные же бойцы его просто не замечают.

Сегодня — забой быков. Стены и пол бойни перед началом работы обливают водой, чтобы кровь не запекалась и не липла, поддавалась мытью. Пол выкрашен в красный цвет, кровь на нем менее заметна.

Стажеру Вовке доверили стрелять быку в голову. Он с гордостью берет пистолет, называя его в шутку СВД (Снайперская винтовка Драгунова). Вовке — 29, но он уже немного лысоват, рябоват, с морщинами на шее и лбу, с худобой туберкулезника. Зубы его сточены до черных корешков. Но есть в нем при всем этом что-то ребяческое: застенчивый детский смех, обидчивость…

На бойне Вовка чуть больше двух недель. Учился он на тракториста в своей деревне под Липецком. Отработал в поле месяц, заплатили ему 6000 рублей. Больше Вовка за трактор не садился. Пробовал себя кровельщиком, но там «чуть не поломался». Бойня показалась ему ближе: дома в деревне часто били скот, мама всю жизнь дояркой на ферме отработала. Да и зарплаты у бойцов выше…

На скотобойне, как почти в любом коллективе, есть своя иерархия, есть свои «деды». Право зваться бойцом тоже надо заслужить. Поэтому стажеров часто с первых дней «кидают» в кровь. Вот и Вовка самостоятельно подвешивает только что убитого им быка вниз головой.

К Вовке подходит дядя Женя и перехватывает у него нож.

— Дай сюда, — говорит он хриплым, низким голосом. — Ну чё ты *** мнешься! Режь смелее! Вот тааак!

Ловким движением дядя Женя вскрывает артерию, и кровь мощной струей стекает в чан.

— Вов, лоб зачищай, и уши на*** отрежь!

Зачистить лоб — значит снять с животного скальп. Вовка отрезает тяжелую голову быка и кидает ее на разделочный стол, старательно снимая шкуру с черепа.

Дядя Женя — старый волк среди бойцов. Он как пришел с армии в 20 лет, отслужив в погранвойсках, так всю жизнь и на бойне. Ему сейчас 54, но по силе он превосходит всех молодых бойцов. Широченная спина, непропорционально большие руки, пальцы — в шишках, мозолях и шрамах.

Пока Вовка возится с головой быка, дядя Женя принимается за шкуру. Ее начинают снимать с ног и шеи. Дядя Женя работает ножом очень быстро. Движений минимум, все они выверенные и плавные. Свой острый нож он никому не доверяет. Точит он его мусатом — стальным стержнем с заостренными гранями. Это его талисман. Дядя Женя нашел его 35 лет назад на бойне, с тех пор с ним и не расстается. Мусат весь корявенький, с приваренной ручкой, почему-то кажется мне похожим на палочку Гарри Поттера.

Сняв шкуру с конечностей, ее сдирают со спины быка. Цепляют цепями, накручивая их на вращающийся барабан. Затем шкуру солят в холодильной камере. Каждая весит 35–37 кг. Ее распрямляют на полу, как одеяло, шерстью вниз, и втирают руками во внутреннюю часть крупную соль. Сверху кидают следующую шкуру, и так все повторяется. Просоленные шкуры хранят неделями, пока их не скупят кожевенники.

Еще сегодня на бойню привезли больную козу. Здесь их называют «вынужденными». Коза вся плешивая, скрюченная, глаза закатились. Бойцы часто с опаской разделывают безнадежных животных, боясь что-нибудь от них подцепить. Козу с перерезанным горлом волоком оттаскивают к канализационному лотку, спускают кровь. Дядя Женя под шкурой обнаруживает большие пролежни и опухоль во внутренностях, похожую на яйца в желеобразной массе. Зовут врача-ветеринара.

— Чё с ней делать?

— Продолжайте разделывать

— Да мы чё, людей травить будем?

Врач с улыбкой отвечает: «На переработку пустим». То есть на колбасу и сосиски…

— Да, может, ну ее на***, эту больную козу? Пусть сожгут лучше…

— Нет, я же сказал, на переработку!

Больных животных привозят сюда часто: с распухшими окровавленными ногами, с гнойниками, опухолями и пролежнями. Большинство туш идут в дело. Юра давно перестал сопротивляться, спорить с начальством насчет того «как правильно, как должно быть». Юра — лучший ученик дяди Жени. На бойне он уже 14 лет. Ему около 40. Юра иногда любит отвечать английскими связками: Yes, of course, It’s okay! Но все-таки любимое у него — русское *** (опа!). Английский Юра стал учить, когда устроился начальником скотобойни во франко-российскую компанию. Позже он ушел оттуда, английский забылся.

***

Вечер в общежитии. В комнате бойцов играют в карты. Комната — неухоженная, прокуренная, тусклая. С двух сторон — деревянные нары. С них на проволоке свисает вяленый кусок мяса. В дальнем левом углу, за обеденным столом, сидит в одних только шортах Юрка. В телевизоре играет «Зачем мне солнце, Монако…». В сковороде шкварчит колбаса. Юрка аппетитно жарит на плитке яичницу. Допивает вторую банку «Жигулевского». Следом — стопка водки. Все пустые бутылки спускаются под стол, их там уже немало. Рядом, за тем же столом, дядя Женя тасует колоду потертых карт — играют на деньги в «секу». Его локоть — в каплях засохшей крови, не смытой после рабочего дня. Он ее не замечает. Вовка где-то добыл пакет махорки, скручивает «козью ножку». На верхних нарах безучастно лежит дядя Саша, врач-ветеринар из скотного двора. Он болен, у него жар. Он не спит, ворочается на боку, уткнувшись в стену.

Дядя Женя раздает карты. На столе перед каждым игроком рассыпаны монеты. У кого-то горсть больше, у кого-то меньше. По ходу игры монеты перекочевывают от одного к другому. Пока выигрывает дядя Женя.

— Бульбаш мне долг так ни*** и не вернул, — недовольно говорит дядя Женя. — Я его у себя записал. Карточный долг — святое дело. Будет должен уже не 1500, а 3000 [рублей].

Бульбаш — Гриша, сосед через стенку, молодой парень из Беларуси, в Россию приехал на заработки недавно.

— Эх, до пенсии доработать бы, — резко меняет разговор дядя Женя.

— Что, ***, я буду всю жизнь работать, что я не буду работать… Вон минималку дадут, про-жи-точ-ный ми-ни-мум, — возмущенно отвечает Юрка.

— Да тут до пенсии фиг доживешь. Ее вообще, наверное, отменят, когда наше время придет, — говорит Вовка.

— Дядька мой в 60 на пенсию вышел, два-три месяца… и помер… — отвечает Юрка.

Из телека гудят про «неонацистов и бендеровцев», захвативших власть в Украине. Идут видеокадры колонн танков, БТРов, «Градов». Россия признает «ДНР» и «ЛНР», говорят, что окажут военную помощь самопровозглашенным республикам.

Внимательнее всех слушает дядя Женя и говорит:

— Ну что, <…>?

— Да нет, вы чё, какая на*** <…>? Договорятся… — продолжает Юрка.

— Если что начнется, воевать не пойду! Кому нужна эта <…>? Против кого? — говорит Вовка.

— В смысле, против кого? Нацики будут наших мочить, русский запрещать, а ты будешь отсиживаться? — возмущается Юрка.

— Что, если жить хочешь по-человечески, свободно, нацик сразу? Россия с кем дружит? С Мали, ЦАР, Сомали и Северной Кореей? Хоть Америку и хают, посмотри на Японию, Тайвань, Корею, ту же Европу. Плохо они живут под опекой Америки? Пускай из всех нас хоть Украина будет жить достойно, — отбивает Вовка.

Карточный поединок подходил к концу. Юра проиграл все. И еще остался должен дяде Жене и Вовке 1000 рублей.

— Вы меня так скоро без трусов оставите, — недовольно бурчит Юрка.

На верхних нарах зашевелился врач-ветеринар дядя Саша. Он спустился вниз, посмотрел на Юрку и грустно сказал: «Ну-ну!» — и вышел из комнаты.

***

На ферме я проработал две недели, мыл полы. Я хотел написать страшный и честный текст про смерть и про свободу выбора для «Новой газеты». Мы много говорили с бойцами, я услышал много умных и глупых слов про текущую ситуацию. Но потом я заболел ковидом, а когда поправился — началась «спецоперация» и выяснилось, что про смерть и свободу выбора писать уже нельзя.

Поэтому теперь это просто текст про бойню.

Константин Башлаев,
специально для «Новой»