До конца прошлого года Виктория Михалева с мужем и сыном жила в Херсоне (маленький город на юге Украины). Богдану восемь лет, осенью он пошел в третий класс.

— Вечером 5 сентября мы заметили, что у сына начал косить левый глаз, — рассказывает женщина. — 6 сентября обратились к окулисту. Он направил к неврологу. Тот посмотрел и отправил на КТ.

Богдан в тот день уже еле ходил, у него кружилась голова, не прекращалась рвота. На КТ врачи увидели скопление жидкости и новообразование в головном мозге мальчика.

— После этого, — продолжает Виктория, — к нам спустился нейрохирург и сказал: «У вас опухоль в голове, время идет на часы, нужно срочно ехать в Киев». Мы собрались и поехали.

В украинской столице, в Институте нейрохирургии им. Ромоданова, Богдану установили шунт, чтобы откачивать жидкость из головного мозга. Взяли кровь на онкомаркеры и пункцию из позвоночника. По этим двум анализам заключили, что у ребенка гермиональная опухоль (так в документах). Михалевых направили в Национальный институт рака им. Ломоносова, тоже в Киеве. Онкологи настаивали на биопсии и так и не подтвердили диагноз нейрохирургов, поставив напротив него знак вопроса. Тем не менее из Института им. Ромоданова ребенка выписали и отправили домой в Херсон, назначив химиотерапию. После двух сеансов химии рекомендовали провести МРТ головного мозга.

— Едва сыну стали вводить химию, наш врач в Херсоне заметил, что организм Богдана реагирует на нее не так, как должен, и предложил уже после первого сеанса сделать МРТ, — вспоминает Михалева. — Но из Киева ответили: «Нет, как в протоколе лечения написано, так пусть и будет». После двух сеансов химиотерапии мы сделали МРТ, врач посмотрел и сразу мне сказал: «Всё стало намного хуже. Опухоль увеличилась, и если до химии было пять метастазов, то сейчас их стало 25, а те пять увеличились». Мне дали результаты на руки, я оставила ребенка в больнице и поехала в Киев, в нейрохирургию. Захожу к доктору медицинских наук, который устанавливал сыну шунт, и спрашиваю: «С чего вы взяли, что у Богдана гермиональная опухоль? Посмотрите, что с ним сейчас!» Меня попросили выйти, созвали консилиум, четыре часа я сидела в коридоре и ждала решения. Наконец позвали. Захожу в кабинет. Сидят восемь кандидатов наук и докторов наук, и все они в один голос пытаются мне объяснить, насколько рак тяжелая болезнь, и что по онкомаркерам, по расположению это гермиональная опухоль, неоперабельная. «То, что Богдану назначили химию, правильно. Если бы назначили операцию, он мог бы не встать со стола».

Доктор медицинских наук отвечает: «Вводом химии мы просто продлеваем его дни жизни. Готовьтесь. Как только химия выйдет из организма, смерть». Я возвращаюсь в Херсон. Приезжаю в больницу, вхожу в палату и понимаю, что мне с ребенком надо прощаться. Всё. На днях я зайду в палату, и он больше не будет на меня смотреть.

— На следующий день я встретилась с подругой, у которой дочка четыре года назад умерла от рака. Кроме нее, меня вряд ли бы кто понял. Мы долго говорили. Составили план действий. Как мы нашли личный номер московского профессора Ольги Желудковой, не помню. Мы знали, что она поднимает даже неподъемных детей, тех, на ком ставят крест. Я ей написала: «Пожалуйста, я вас умоляю, помогите спасти сына, вы — единственный шанс, нам похоронили ребенка». Отправила Желудковой на почту все наши документы и результаты МРТ. Через час она мне позвонила: «У вас не гермиональная опухоль. Ни по онкомаркерам, ни по расположению. Локация гермиональной опухоли находится в другой части головы. Во всем мире не зафиксировано ни одного случая, когда злокачественная гермиональная опухоль расположена в другом месте. Вам назначена операция на 14 декабря в лучшей нейрохирургии России, вами будет заниматься лучшая команда».

За десять дней Виктория собрала все необходимые документы и деньги на дорогу. Для того чтобы вылечить ребенка, женщина продала комнату в общежитии — единственную недвижимость, которую имела. Жила с сыном в квартире мужа. Родных у Вики давно нет.

— У меня было очень много долгов, — объясняет она. — Когда мы вышли из больницы в Херсоне и сразу поехали в Киев, по дороге я оформляла онлайн-займы, так как ребенка надо было срочно лечить. О благотворительных фондах я тогда еще ничего не знала. У меня только в первые сутки ушло 67 тысяч гривен, это около 200 тысяч рублей. По возвращении в Херсон кредиторы давили очень сильно. Нужно было гасить нажитые долги. Пришлось продать комнату, но даже этого не хватило. Муж у меня дальнобойщик (он не родной отец Богдана, но официально принял отцовство).

Сейчас мы в процессе развода, на который он подал заявление онлайн из Польши. А его родственники выкинули мои вещи из квартиры и поменяли замки. Я писала в интернете посты с мольбой о помощи. Люди в Украине, кто сколько мог, скидывались, помогали. Если бы не люди, мы бы не выжили. В России благотворительный фонд Константина Хабенского оплатил нам все лечение, все медикаменты.

14 декабря Богдана прооперировали. Операция прошла хорошо. Опухоль удалили. Осталась только ее маленькая часть, неоперабельная, поскольку плотно обвила мозжечок. У ребенка взяли анализы и отправили на биопсию в Германию. По ее результатам у мальчика подтвердилась пилоидная астроцитома, доброкачественная, но агрессивная.

— Нельзя было вводить химию, — своими словами Вика пересказывает то, что ей объяснили врачи. — Из-за этого опухоль стала агрессивной, и у сына теперь полный позвоночник метастазов.

После операции ребенок был лежачим. Только сейчас он потихоньку заново учится вставать, садиться, ходить, держась за какую-нибудь опору. Из Москвы мальчика отправили в петербургскую клинику на протонную терапию. Здесь Вика и узнала страшную новость.

— 24 февраля в 9 утра мне позвонил родной отец ребенка и спросил: «Вика, у вас все хорошо? Вы живы?» Я в шоке говорю ему: все нормально, мы в больнице в Петербурге, сейчас пойдем на «протоны».

Потом знакомые с Украины стали присылать мне видеозаписи с криками: «Не возвращайся сюда! С лежачим ребенком ты просто не доедешь…»

14 марта Михалевых выписывают из петербургской клиники. Сын Вики жив. Но больше у нее нет ничего: ни мужа, ни денег, ни жилья, ни возможности спокойно вернуться в родную страну.

— Куда нам идти и что делать, я не знаю, — мать плачет навзрыд, пряча лицо в лысый затылок сына. — Я и туда вернуться не могу, и здесь у меня нет жизни. В Украине <«спецоперация»>. Сколько она продлится, неизвестно. Границы закрыты. Я осталась в чужой стране. У меня здесь никого нет. Я не могу пойти к соседке и одолжить 50 гривен на хлеб. Мне не на что жить сейчас. Богдану назначили реабилитацию в Москве, но туда надо как-то добраться и там тоже как-то жить. Ни один благотворительный фонд — ни в Украине, ни в России — по закону не имеет право оплачивать нам питание, элементарные гигиенические принадлежности, одежду (мы уехали в чем были, других вещей у нас нет), проезд (ни междугородний, ни по городу), анализы, приемы у врачей. Все эти расходы родители должны покрывать из своего кармана. В фондах говорят: мама должна на это зарабатывать. А как? У меня ребенок в больнице. Я бы и полы пошла мыть, но не могу оставить ребенка одного в клинике, даже выйти отсюда не могу. Выставляешь в интернете пост с просьбой о деньгах, а под ним тебе пишут: «Как же достали эти попрошайки, мне все равно, сдохнет твой ребенок или нет, хватит засорять интернет своими прошениями!» И я читаю это ночью и думаю: всё плохое, что могло случиться со мной в жизни, уже случилось.

Номер карты Сбербанка Виктории Юрьевны Михалевой 4817760404875795.