— Почему вы решили обратиться в Генпрокуратуру и почему стали единственными, кто на это пошел?

— На второй вопрос отвечу сразу: не знаю. Союз журналистов Карелии среди коллег считается боевым во многом благодаря моему предшественнику Евгению Белянчикову. Мы ребята довольно независимые. Да, мы являемся структурой СЖР, он нам, кстати, помогает: наши ветераны, например, получают от него материальную помощь существенную. Но, слава богу, у нас есть независимость, и я честно скажу: на моей памяти, а я возглавил союз в марте 2020 года, нам практически никто ни разу ничего не предъявлял. Никто нам не говорил, что делать и чего не делать. Мы действуем по своему усмотрению. Стараемся, насколько это возможно, отстаивать интересы наших коллег, не стесняемся это делать.

И в ситуации, которая возникла после публикации пресс-релиза Роскомнадзора, почти сразу поняли, что как-то это все нехорошо, и, наверное, нужно, по крайней мере, высказать нашу позицию.

Вопрос об обращении решался коллегиально, голосованием правления. Это 10 человек плюс одиннадцатый — я, председатель. В правлении состоят представители как независимых, так и государственных СМИ. Решение не было единогласным: один человек проголосовал против, двое воздержались.

— Какое-то давление после публикации обращения члены правления испытывают?

— Я скажу осторожно, чтобы не повредить людям. Скажем так, работодатели интересовались, кто как голосовал. Да, столкнулись с некоторым давлением.

— Вы обращаетесь в Генпрокуратуру с жалобой на позицию Роскомнадзора, но ведь Роскомнадзор ссылается как раз на требования Генпрокуратуры.

Я понимаю, что мы пожаловались на цензуру в орган, который эту цензуру, возможно, приветствует. Но это было, как я уже говорил, коллегиальное решение, и когда мы начали обсуждение этой темы, когда я разместил в нашей беседе пресс-релиз Роскомнадзора, когда начались блокировки сайтов, мы думали, как нам отреагировать, как не промолчать. Возникла мысль про Генпрокуратуру просто как про главный надзорный орган страны, который вообще должен следить за соблюдением законов.

И наша позиция такая: с нашей точки зрения, это нарушение закона, и на это нарушение закона мы указываем органам, которые должны его пресечь. С тем, что сам этот орган занимает совершенно определенную позицию, мы сделать ничего не можем.

Результаты можно спрогнозировать, но, если прокуратура откажет, будем думать, что делать дальше. И тоже коллегиально решать. Но в той ситуации, в которой мы находимся, важно озвучивать свою точку зрения, а не молчать. Наша задача, в том числе профессиональному сообществу, говорить: мы понимаем, что происходит.

— У вас уже был опыт жалоб на воспрепятствование журналистской деятельности со стороны государства. Каков был результат?

— В прошлом году мы воевали с Петрозаводским городским судом. У нас были проблемы с недопуском журналистов на заседания по одному конкретному уголовному делу, это уголовное дело в отношении бывшего спикера городского совета Петрозаводска. Может быть, не пускать журналистов было позицией судьи, может быть, сверху повлияли, так как там достаточно много фигурантов с громкими для региона фамилиями. У нас были проблемы с доступом именно туда, на одно это дело. Я не знаю, наше обращение сработало либо городской суд поменял позицию свою по каким-то другим соображениям, но сейчас журналистов пускают на этот процесс. Даже приставы подчеркнуто вежливо работают. То есть, возможно, сработало. Хочется так думать.

— Давление на СМИ появилось не вчера и не с началом «спецоперации» в Украине. Задержания журналистов на митингах, включение в реестр иностранных агентов, применение закона о «фейках», опробованного во время пандемии и сейчас вылившегося в широкомасштабную цензуру… В какой момент мы упустили ситуацию — и давление стало необратимым?

— Сложно понять, где конкретно была пройдена точка невозврата. Это все постепенно накапливается, и я не могу назвать границу, которую мы перешли, — и с тех пор все стало плохо. Закон об иностранных агентах ведь тоже не сразу стал применяться. Маркелов (Сергей Маркелов, карельский журналист, включенный в реестр СМИ-иноагентов. — Т. Б.) ведь не сразу в реестре оказался.

Я не могу назвать момент, где мы потеряли свободу слова. Могу назвать причину. Объективно говоря, 70 процентов, которые поддерживают политику государства, это отнюдь не нарисованная цифра. Это мы сейчас видим по комментариям в соцсетях, по людям, с которыми ты разговариваешь на улице. Я открываю либеральный фейсбук — не «Одноклассников» — и вижу, как не боты, а совершенно конкретные люди, которых я знаю лично, пишут вещи, мне казавшиеся немыслимыми. Это для меня личная трагедия.

Да, огромное количество людей читают наши независимые издания, пишут и говорят спасибо. У «Новой» есть «Соучастники». Но при этом нельзя обольщаться. В обществе — в широком смысле — нет запроса на нашу качественную работу. Нет потребности в журналистике, которая бы говорила какие-то неприятные вещи. Возможно, это вина самих журналистов, которые шли на компромиссы, выполняли заказы. В их числе и я нахожусь: я до 2017 года был главным редактором правительственного издания. Это и наша вина: мы легко соглашаемся с давлением и терпим его.