Ксендз Мечислав — создатель волонтерского центра в Люблине, который помогает беженцам уже тридцать лет. Он насчитал уже шесть волн беженцев, которые приходили в Люблин. Он и его добровольные помощники помогают всем. А в промежутках между волнами — наркоманам и бывшим преступникам. И сейчас, когда в Польшу пешком идут сотни тысяч украинцев, могу сказать, что повезло тем, кто оказался в Люблине под опекой ксендза Пузевича. Впрочем, всем остальным, кто добрался до безопасной территории, тоже очень повезло.

— Ксендз Мечислав, в вашем волонтерском центре с первого дня, когда через границу начали переходить украинские беженцы, все было на удивление отлично организовано — как будто кто-то нажал на кнопку, и заработал конвейер. Это, несомненно, не только добрая воля, но и опыт. С чего начиналась ваша помощь беженцам?

— Ровно тридцать лет назад я впервые с ними столкнулся. Это было во время войны в бывшей Югославии. Здесь стали появляться первые боснийцы. Им нужна была самая простая помощь: пойти с ними в магазин, к врачу или показать, где находится дешевая аптека. Это базовые потребности, и мы начали этим заниматься. В Люблине тогда появился первый центр приема беженцев. Но эта первая волна достаточно быстро схлынула, боснийцев в Польше оказалось не слишком много.

Вторая волна беженцев — это 1994–1996 гг., первая чеченская война. Люблинское воеводство имеет границы с Беларусью и Украиной. Единственным железнодорожным пограничным переходом тогда был белорусский Брест. И Брест стал символичными воротами в мирную жизнь — через этот переход в Польшу тогда въехало около 100 тысяч чеченцев. С этой стороны было открыто множество центров приема беженцев — Бяла-Подляска, Луков, Радзынь, Люблин и другие. А после начала второй чеченской их стало еще больше — сотни тысяч.

Мы делали очень простые вещи. В центре приема беженцев мы открыли детский сад для их детей. Потом создали проект, который работает до сих пор, — партнерство семей. У каждой приезжающей в Польшу семьи беженцев появляется польская семья-партнер. Это дружба, общение взрослых и детей, простая помощь — так интеграция проходит гораздо легче. И вообще беженцы понимают, что ими здесь интересуются не только пограничники и администрация, но и простые люди. Это очень помогает. Главный вывод, который я сделал еще тогда, — людей нужно просто слушать. Каждый приезжает с рассказом о своей драме, о родственниках, которые там остались, о своей тоске. Ему нужно, чтобы его выслушали. А сейчас все предпочитают говорить. И наша основная роль — это слушать, понимать и действовать. Именно в таком порядке. С действиями как раз проще всего: одному нужно помочь найти жилье, другому — работу, третьему устроить детей в школу. С кем-то сходить в администрацию, помочь с легализацией и регистрацией. Это уже определенный алгоритм, который работает практически без сбоев. Последняя волна чеченских беженцев была связана с кадыровскими репрессиями в 2016–2017 гг.

Но в прошлом году через белорусско-польскую границу к нам пошли курды, сирийцы, афганцы, пакистанцы.

— Это те самые мигранты, которых благодаря Лукашенко привозили на границу и говорили «идите в Польшу!»?

— Да, это они. Многим действительно удалось прорваться, мы здесь их принимали. И тогда мы придумали для партнерских семей название «Дома надежды». Каждая семья беженцев, кроме крыши над головой, должна одновременно получить опекунов — сейчас у нас их уже очень много, этих домов надежды. Опекунские семьи понимают особенности помощи тем, кто воспитывался и жил в исламской культуре: нельзя предлагать им угощение из свинины и так далее. Мы начали принимать семьи выходцев с Востока прошлой осенью, и только справились с этим — началась волна беженцев из Украины. Но мы были к этому готовы. Приготовления к приему украинцев мы начали еще в ноябре прошлого года. Я знал, что это произойдет. Просто у меня тридцатилетний опыт. И 24 февраля, когда включил компьютер, мне нужно было только нажать Enter — и все наши структуры заработали. Жилье, питание, транспорт — все организовано. О каждой семье есть, кому позаботиться. И это не какое-то новое направление — мы принимали беженцев, которые бежали из Донбасса, еще в 2014–2015 гг. Здесь их было, кстати, не так много –– мы больше помогали тем людям, которые с Востока переехали на запад Украины. Кстати, тогда у нас появились и первые группы крымских татар. Мы справляемся — со мной работает уже не первое поколение волонтеров, без которых ничего бы не получилось.

— Я хорошо помню 2016 год, когда на брестском вокзале появился стихийный лагерь чеченских беженцев. Каждый день они пытались на поезде из Бреста уехать в польский Тересполь, а Польша их не принимала. Вам все-таки удалось многих из них «перетащить» в Польшу. Как это получилось?

— Я в первый раз приехал туда, в Брест, перед Рождеством 2016 года. Застал на вокзале совершенно душераздирающую сцену. Пытался не плакать, но не получалось. Там в основном были женщины с детьми. И вот представьте себе очень красивую — такой яркой кавказской красоты — женщину, которая семь месяцев не мылась. Она отшатывалась от каждого, кто к ней обращался, не хотела, чтобы им было неприятно. А еще на тот вокзал приезжала одна пани из Польши, которая учила чеченских детей петь польские колядки. И вот дети запели колядки, начинающиеся словами «не было места для тебя». Это как раз в то время, когда польское правительство закрыло границы от чеченских беженцев. И девочки на вокзале тоненькими голосами поют «не было места для тебя». В моей стране «Солидарности» не было места для них. Нужно было что-то делать. Прежде всего, мы арендовали большое помещение, куда можно было отправить женщин с детьми. Мы оплачивали их попытки пересечь границу (это же билеты на поезд каждый день — у них не было таких денег, у многих вообще никаких денег уже не было после 30–40 попыток). А потом разными способами нам удалось некоторые семьи все-таки перевезти в Польшу. Тем, кого не удалось перевезти, например, глава семьи в списке тех, кому запрещен въезд, бывший кадыровец, таких было немало, мы давали деньги на первое время, чтобы они могли остаться в Беларуси, получить вид на жительство, устроиться на работу. Покупали швейные машинки для женщин, продавали здесь кавказских кукол, которых они делали своими руками, и отправляли деньги им. Но 37 семей мне удалось привезти в Польшу. Потом еще помогали вывозить невест из Чечни. Родители, к примеру, говорят сыну: «Ищи ты уже жену себе в Европе». А он говорит: «Нет, хочу жениться на той девушке из нашего села». И нескольким девушкам, которых ждали женихи, мы помогли въехать в Польшу. Мы ходим на их Курбан-байрам, они приходят к нам на Рождество — в общем, нормально вместе живем.

— Теперешняя ситуация с украинскими беженцами, мне кажется, по степени трагизма превзошла все предыдущие «волны». Но настоящим сюрпризом стала солидарность поляков с украинцами. Люди едут из западных городов Польши сюда на границу, чтобы помочь, чтобы не оставаться дома, когда рядом беда. Вам это напоминает времена «Солидарности»?

— Я с самого детства очень симпатизировал украинцам. Смешно, но из-за Сталина. Корни моей семьи под Вильнюсом в Литве и под Ошмянами в Беларуси. Когда я был ребенком, мои дедушка и бабушка много говорили о Вильнюсе, об Острой Браме, и я всегда спрашивал, почему мы там не живем, а живем в Поморском воеводстве. Но они мне не отвечали. Дед, правда, ненавидел Сталина и каждый раз плевал на землю, когда произносил его имя. А про наших соседей говорил: «Они с Вислы». Все мы знаем географию: Висла — это река, и я думал, что соседи жили где-то на Висле. А потом мой дед объяснил, что нас Сталин выслал с Виленщины, а наших соседей — с юга Польши во время операции «Висла». Это операция Сталина и польских коммунистов по переселению украинцев с юга и востока Польши на северные и северо-западные территории, чтобы на юге они не помогали УПА («Украинская патриотическая армия», запрещенная в РФ. — Ред.). То есть наши соседи были украинцами. Я их очень любил, мы с их детьми вместе ходили в школу. А в последние годы мы с Украиной сотрудничали очень тесно. Помогали открывать центры волонтерства в Харькове, Мариуполе, Житомире, Дрогобыче, Тернополе, Ковеле, Луцке, Львове. Я помнил, что происходило в Чечне и Грузии и, к сожалению, был уверен: все это будет и в Украине. А что касается солидарности, то поляки за последние годы привыкли к присутствию украинцев, особенно здесь, на Люблинщине. Я часто повторяю, что давным-давно Богдан Хмельницкий не смог взять Люблин со своим войском, но много лет спустя украинцы без единого выстрела взяли Люблин.

Меня это очень радует, я надеюсь, что она перекроет воспоминания о событиях 1943 года на Волыни. Только я опасаюсь того, что поляки вспыхнут на короткое время, а потом это пламя погаснет. Но надеюсь, что эта солидарность продлится долго. Все понимают, что нужна не только сиюминутная помощь деньгами, едой, транспортом, но и протяженные во времени жесты. Например, мы уже создаем временные детские сады для украинских детей. Это работа не на выходные, а надолго. А вообще спустя сорок лет после «Солидарности» в поляках проснулся тот же самый дух. Хорошо, если он продержится долго.

— Вы работали со многими тысячами беженцев из разных стран. Что дает им силы пережить ад, из которого они бежали, принять новые условия и двигаться дальше?

— У нас тут возле Люблина был один из крупнейших концлагерей — Майданек. Я помню, сюда приезжала одна женщина, которая ребенком попала в этот концлагерь и выжила. Она побывала в газовой камере. В этой камере одни женщины рвали на себе волосы, другие молились, третьи проклинали. А эта девочка, стоя среди них, убеждала себя в том, что все будет хорошо. Вот так, на пороге смерти, — что все непременно будет хорошо. И через какое-то время дверь открылась, вошел немец и велел выходить. Оказалось, что у них было слишком мало газа. Так вот, то же самое и сейчас. Одни говорят: «Нужно спасать детей и бежать через границу — это отлично, это правильно». Другие говорят, что нужно остаться и бороться, — это тоже правильно. А вот третьи, которые махнули рукой, сдались и говорят, «что будет, то будет, от меня ничего не зависит, бомба все равно сильнее», — им я скажу, что это неправильно. В этом нет надежды. А когда она есть, люди берут детей, бегут и готовы выдержать все. Я это видел в глазах чеченцев, иракцев, белорусов. Сейчас я это вижу в глазах украинцев. Это люди надежды.