«Новые люди» — это вовсе не песня группы «Сплин» и уж тем более не третьеразрядная политическая партия. «Новые люди» — это когда волонтер Аня в люблинском волонтерском центре громким голосом кричит: «Так, внимание! Едут новые люди, у нас все готово? Еда, одежда, одеяла?»

Новые люди — это очередной автобус или кавалькада машин, которые привозят только что перешедших через польскую границу украинцев. Новые люди — это женщины с детьми. Мужчин среди новых людей нет: они привозят на границу свои семьи и возвращаются домой — кто в военкомат, кто в территориальную оборону.

Аня бойко и громко руководит. Разговаривает сразу по нескольким телефонам. Одновременно распределяет задачи среди многочисленных волонтеров, ведет сбор денег для ВСУ и пакует посылки с лекарствами, едой, теплой одеждой и одеялами, которые Красный Крест потом перевозит на украинскую сторону границы, в бесконечную очередь новых людей, стоящих сутками в ожидании перехода на другую сторону, в безопасность. Сначала волонтерский центр похож на психушку: кроме волонтеров и новых людей, там же располагается редакция местной радиостанции. Разумеется, она называется «Новое радио» — а как иначе? Тут все при кажущемся хаосе стройно, логично и красиво.

В одной комнате — склад. Там в больших мешках собраны вещи. На мешках наклейки: «женское», «мужское», «детское». Игрушки не подписаны, плюшевые медвежата и зайцы, чьи головы торчат из мешков, и без наклеек объясняют, что в этих мешках находится. Детские рюкзачки с тетрадками, пеналами, украинскими детскими книгами — это отдельно. В другой комнате — большой стол, чайник, кулер с водой, куча игрушек. Там новых людей кормят, успокаивают, объясняют, что теперь все будет хорошо. Ищут жилье и «приемные» семьи. У каждого должна быть такая семья из местных, которая при необходимости поможет с хождением в местные органы и получением документов, с переводами и покупками, а без необходимости будет просто дружить. В третьей комнате — редакция радио, в четвертой — студия, но детям, которые носятся по коридорам, это совершенно безразлично — горящая красная лампочка, предупреждение «Не входить, идет эфир!». Они забегают во все закрытые в обычное время двери и хохочут. И никто не говорит, что нужно вести себя хорошо и сидеть тихо, когда взрослые работают. Эти дети уже посидели тихо в подвалах ночами, когда другие взрослые ответственно работали над сбрасыванием бомб на их города.

На последней двери в конце коридора висит лист бумаги с надписью «Закрыто до конца (…) [«спецоперации»]». За этой дверью — ксендз Мечислав Пузевич, человек, который создал этот волонтерский центр задолго до февраля. Потому что раньше были другие беженцы. Они принимали боснийцев, чеченцев, грузин, белорусов, украинцев. В отсутствие войн помогал наркоманам и преступникам. Сейчас просто снова большая работа. Аврал.

— И вот я рассказываю своим чеченцам, что не женат, поскольку католический священник. А одна из них — вдова с восемью детьми — говорит: «Ну так женитесь на мне, в чем проблема?» — ксендз любит рассказывать байки о своем общении с многими тысячами беженцев. Все хохочут — и беженцы, и волонтеры. — А вот, кстати, Лейла приехала! Она туркам-месхетинцам в Грузии помогает, а теперь украинцам помогает.

Тут ксендзу говорят, что у границы какой-то негодяй предлагает беженцам трансфер за 130 евро.

А я знакомлюсь с Лейлой.

— Меня в 1993 году спасли украинцы. Война началась 14 августа 1992 года, но сразу никто этого не понял. День, два — еще никто не понимал. А потом пошли воевать. Моя семья тоже: муж, папа, двоюродный брат. Ну и я пошла. Была на пятом курсе медицинского и пошла санинструктором. Так вот, в 1993-м, когда Сухуми пал, многие уходили в Грузию через горы, в Сванетию, а мне с детьми повезло попасть на украинский корабль. Тогда военные корабли Украины помогали вывозить грузин. Все мужчины моей семьи остались там, а я с детьми села на корабль. Кораблей было несколько — они потом выстроились пятиугольником, а в середине — грузинское судно «Абхазия». Они его собой закрывали. Помню, было столько народа, так ломились на тот корабль, что младшая дочка упала в воду. Ее, конечно, спасли, но рюкзак с книгами утонул. Она еще плакала, а я не понимала, как можно плакать из-за книг, если сейчас мы спасаем свои жизни. Правда, когда наступила ночь, мы все сильно усомнились в том, что спасемся: над нами зависли в воздухе российские вертолеты, мы их называли «собачками». На палубе пятьсот человек — и ощущение, будто все они умерли. Потому что никто не дышит. Тишина абсолютная. И украинский моряк тихо говорит: «Не волнуйтесь, они не будут нас бомбить. Они знают, что наш снаряд, если что, долетит до Гудауты». И действительно, повисели — и улетели. Только тогда все начали дышать. Так разве я могла остаться дома сейчас? Меня и моих детей спасли украинцы — значит, я теперь должна спасать их.

Брат и отец Лейлы выжили. А муж был убит вскоре после ее эвакуации. Разговаривая с украинскими женщинами, утешая их, объясняя им простые действия на ближайшее будущее, она знает, что к одним мужья вернутся, а к другим — уже никогда. Одни будут вспоминать минуты прощания перед пограничным переходом как очень важное событие в совместной жизни, но не более важное, чем встреча после войны, а другие — как последний день, когда все еще были вместе. Но сегодня и те, и другие еще не вытянули спичку из шапки, еще не знают, кому достанется та, что с обломанной головкой, и, конечно, еще надеются, что это ненадолго и все скоро вернутся домой. В разрушенные или уцелевшие дома — это вообще неважно.

«У нас тут полный и окончательный интернационал, — говорит ксендз Мечислав. — Есть волонтеры, само собой, из Польши, Украины, Беларуси. Лейлу из Грузии вы уже видели. А еще у нас есть волонтеры из Кении и даже из Зимбабве. Кто учится здесь, кто работает — как узнали, что с Украиной происходит, так и пришли сюда». Так вообще во всей Польше сейчас происходит. Поляки говорят, что сейчас у них солидарность, как во времена «Солидарности». Люди срываются с мест — причем вовсе не только жители районов неподалеку от границы с Украиной. Едут из Варшавы, Познани, Вроцлава, Щецина. Загружают багажники едой, одеялами, одеждой и едут сотни километров с одной целью — помочь. Разгружают свои машины в приграничных пунктах приема беженцев, развозят по родственникам и друзьям тех, кого уже ждут в Польше. Предлагают комнаты в собственных квартирах и дачи, оплачивают номера в гостиницах (впрочем, это нечасто

Ездят по магазинам и аптекам, когда возникает необходимость пополнить запасы чего-то конкретного. В польской группе помощи украинцам на Фейсбуке 25 февраля уже было 200 тысяч участников. 1 марта — 300 тысяч. Иногда там появляются посты такого содержания: «Ребята, сейчас не нужно ехать на границу, у нас здесь волонтеров больше, чем беженцев, пункты приема укомплектованы всем необходимым сверх всякой меры!» Но работа находится всегда.

В люблинском волонтерском центре я встретила сразу четырех белорусок. Две Насти, Саша и Диана учатся в местных университетах. Пришли сразу же, без всяких поисков — волонтерский центр ксендза Пузевича знает весь Люблин. В субботу, 26 февраля, Настя поехала на пограничный переход Долгобычув с однокурсниками. Шесть человек: трое белорусов, трое украинцев. В пункте приема было очень много людей. К счастью, большинству было куда ехать. За ними должны были приехать родные или друзья. Теми, за кем никто не должен был приехать, занимались польские волонтеры. Настя и ее друзья стали чем-то вроде метрдотелей: встречали новых людей, показывали им, где офис, где медицинский кабинет, а где зал ожидания с раскладушками. Диану посадили на обработку информации: нуждающихся в помощи и предлагающих помощь соединять не так просто, когда и тех и других — сотни тысяч. (Диана, кстати, изучает очень редкую науку: ее специальность в люблинском университете называется «русская филология в таможенном деле».)

Саша и вторая Настя работали ночью на другом пограничном пункте, в Дорохуске. Они приехали сразу туда, без всяких звонков координаторам. И сначала им сказали «спасибо, сейчас нам помощь не нужна», но меньше чем через минуту позвали сортировать продукты и фасовать сухие пайки. Девушки работали всю ночь. Иногда приезжали пожарные и забирали часть сухих пайков, отвозили прямо на границу. Кроме фасовки, пришлось еще поработать переводчиками. «Приходят новые люди с детьми. Поляки сразу предлагают: «Хербатка, канапки!» А они не понимают, что это чай и бутерброды, — рассказывает Настя. — И мы тут же: идите к нам! Они и идут, мы переводим, объясняем. Спрашивают: «А вы откуда?» Мы говорим, что белорусы. Они нам: «А, так вы — наши белорусы!» Мы говорим: «Конечно, ваши!»

Саша рассказывает, что детей среди беженцев больше, чем взрослых. Многие семьи собирают всех — от брата, от сестры, от кузины — и делегируют кого-то из женщин вывозить их, а все остальные остаются и вступают в тероборону. Обычная ситуация — когда просят собрать еду в дорогу на семью, где один взрослый (точнее, одна взрослая) и пятеро или шестеро детей. Сегодняшний «коллективный беженец» из Украины — это ребенок. Хорошо, что в пункты приема беженцев приезжают водители с микроавтобусами: туда помещаются большие семьи. Впрочем, для водителей маленьких машин тоже всегда находятся пассажиры и маршрут. Для меня тоже. И я, кстати, в выигрышном положении:

Женщинам-водителям они доверяют больше. Об этом знают волонтеры и по просьбе беженцев записывают номера машин, на которых их отправляют. Из люблинского волонтерского центра я еду в Дорохуск.

Мэр Дорохуска отдал под пункт приема беженцев барочный дворец Суходольских. Его построили на берегу Буга в XVIII веке. В XX — отреставрировали. До 24 февраля нынешнего года это был местный культурный центр. Теперь там принимают беженцев. Огромная доска объявлений заполнена предложениями бесплатного жилья с номерами телефонов. В зале ожидания стоят раскладушки, на которых кто-то спит, кто-то сидит в ожидании транспорта. Сотовые операторы раздают бесплатные сим-карты с включенными минутами, бесплатными звонками в Украину и интернетом. Вообще, в Дорохуске беженцы надолго не задерживаются, в отличие от Пшемысля. В Пшемысль приезжают поезда из Львова, и многие теряются еще на львовском вокзале. Те, кто приехал, потом долго ждут следующего поезда. 1 марта все волонтеры в Пшемысле сбились с ног, разыскивая Татьяну Васильевну, жену Ивана Егоровича. Пожилые супруги потерялись на вокзале во время посадки в поезд. К счастью, Татьяну Васильевну в конце концов нашли.

В зале ожидания на разных скамейках сидят три женщины. У одной на руках спящий ребенок, у другой — кошка, у третьей — собака. Они чем-то очень похожи. Сначала мне показалось, что у них похожие лица. Потом поняла: нет, не лица. У них одинаковые руки. Руки, обнимающие беззащитное существо, оказывается, всегда одинаковы. И неважно, какое существо они защищают — человека или кошку.

«Сможете отвезти в Варшаву трех человек?» Да конечно, смогу. В любом направлении отвезу, Варшава — это еще вполне комфортный вариант, всего-то 300 километров. Мои пассажиры — Яна Логинова и ее сыновья, девятилетний Владислав и двенадцатилетний Ярослав. Едем.

Почти сразу Владику становится плохо, его тошнит. «Его всегда укачивает в машине, мы обычно таблетку даем перед дорогой, но таблетки в машине забыли, когда муж нас на границу привез». Ничего, заедем в аптеку. Владику хуже. Останавливаемся на заправке — выйти, подышать, попить, умыться холодной водой. Почти сразу же рядом останавливается машина с украинскими номерами. Яна говорит: «Может, у них есть таблетки от укачивания, сейчас спрошу». Подходит: «Подскажите, будь ласка…» Три женщины, вышедшие из машины, хохочут: «Да мы такие же, как вы! Только с границы, ничего еще подсказать не можем». Таблеток у них нет.

После умывания мальчику становится легче, и до аптеки доезжаем спокойно. После таблетки от укачивания он быстро засыпает. Старший, Ярослав, тоже спит. Они провели в очереди на границе двое суток.

По дороге болтаем с Яной — она спать не хочет. Вернее, не может пока. Как только отъехали от аптеки, она получила сообщение от брата из Запорожья: «У нас взорвали заправку». А Яна с детьми и мужем живет в Иршанске — это поселок в Житомирской области. Там есть горно-обогатительный комбинат. Муж работает на карьере, где добывают титановую руду. Яна — в Житомире на заводе, который производит электропроводку для автомобилей. На работу каждый день она добирается час сорок минут. По всей области рабочих собирает служебный автобус. После смены он же и развозит. Зарплата Яны — 10 тысяч гривен (1 гривна — около трех российских рублей), зарплата мужа — 13–15 тысяч гривен. 4 тысячи они ежемесячно отдают за общежитие, в котором живут. В общем, нелегко живут. Но экономят, тратят разумно. Копили деньги на отпуск — хотели в мае всей семьей поехать в Турцию. «В мае еще недорого, — объясняет Яна. — Так что, мы запланировали отпуск и даже в январе, заранее, сделали детям паспорта. Думали, впервые вывезем их за границу. Вот и вывезли, вот и пригодились паспорта…»

Завод, на котором работает Яна, остановился 25 февраля. Муж Виталий сказал: «Надо вам ехать, я отвезу на границу, а сам вернусь — и в территориальную оборону». Окрестности Житомира в то время уже обстреливали. Когда над карьером, где работал муж, появились истребители, стало ясно, что детей нужно увозить как можно скорее.

Яна рассказывает: 24 февраля, утром, хлеб в магазине еще стоил 16 гривен, а на следующий день — уже 20 гривен. «Получается, действительно — кому война, кому мать родна? Это очень обидно, когда на тебе наживаются свои же». В местных магазинах продукты разобрали очень быстро. Хлеб обещали подвозить по графику, но это уже без Яны и детей.

Варшава — не конечный пункт их путешествия. Моя задача — довезти до железнодорожного вокзала, куда уже едет из Вроцлава Ростислав, односельчанин Яны. Он уехал из Иршанска много лет назад, живет под Вроцлавом, женат на польке Эве, а сейчас, естественно, волонтер. Яна нашла его в Фейсбуке в группе помощи украинцам. Увидела в профиле, что они из одного поселка, написала. Ростислав обещал помочь: поселить у себя на первое время, найти жилье, помочь с работой и школой для детей. Он, естественно, волнуется, с кем она едет.

— Из Минска водитель? Из какого: из Минска Мазовецкого?

— Да нет, из Минска белорусского!

Мы приезжаем почти одновременно. Сонные дети, пошатываясь, пересаживаются из одной машины в другую. Им все равно, куда ехать, главное — чтобы в тепле и можно было спать. Обнимаемся с Яной. «Бог нам людей посылает», — говорит она.

Но у меня нет ответа. Я снова еду на границу. Там новые люди.

Теперь я точно знаю, чем заполнить багажник и что нужно в пункте приема беженцев всегда, вне зависимости от времени суток и количества желающих помочь. Это памперсы, баночки с детским питанием, соки в пакетах с трубочками, кремы для опрелостей (многие дети по двое суток остаются в одном памперсе), жаропонижающие и болеутоляющие лекарства, сиропы от кашля. Многие переходят границу уже простуженными после долгого стояния на холоде. А каждому водителю-волонтеру рекомендую держать в бардачке таблетки от укачивания.

В люблинском волонтерском центре стоит жуткий детский крик. Повеселевшие в тепле и сытости дети носились по коридору, и один маленький мальчик упал и сильно рассек себе лоб. Кровь, страх, крик — как будто на войне. Рану нужно зашивать, врач едет. Но это уже мирная травма. Так что не плачь, малыш. Мама подует — и все пройдет.