Apple Podcasts | YouTube | Spotify | Google Podcasts | Castbox | Soundcloud

Наталья Жданова: Светлана, точной статистики по так называемым «убийствам чести” нет, и, тем не менее, можем ли мы назвать приблизительные цифры?

Светлана Анохина: Мне, во-первых, очень радостно, что вы говорите «так называемыми “убийствами чести”», потому что я всегда это закавычиваю и всегда прошу не связывать эту низость с честью.

С.А.: Никаких, даже приблизительных, данных быть не может, потому что до суда доходит какой-то мизер из того, что мы знаем, что мы слышим. С Саидой Сиражудиновой я делала как-то интервью, она занималась как раз этой темой, помогала делать доклад для «Правовой инициативы» по «убийствам чести», и она рассказывала, как это все происходило — как она ездила по селам, опрашивала людей, соседей, и в общем мало кто говорит об этом прямо. Хотя некоторые считают, что да, это неправильно. Находятся такие вот смельчаки и продвинутые товарищи, которые говорят, да, так нельзя было.

Н.Ж.: Вы упомянули уже проект «Правовая инициатива», и в 2018 году он выпустил доклад — тогда удалось установить 33 случая «убийства чести» на Северном Кавказе. Эти убийства были совершены с 2008 по 2017 год. Насколько это близко к истине?

С.А.: Я полагаю, что да, их намного больше, а некоторых мы просто не знаем. Просто девочка исчезает. Родственники говорят, что она либо умерла скоропостижно от какой-то болезни: почечная недостаточность, сердечная недостаточность, либо уехала. То есть её следы теряются.

Павел Каныгин: Светлана, а кто по-вашему чаще всего становится жертвами подобных преступлений? Это незамужние девушки? Это замужние женщины? И среди жертв бывают ли мужчины?

С.В.: Давайте я начну с конца — да, среди жертв могут быть мужчины, особенно если их обвиняют в причастности, принадлежности к ЛГБТ-сообществу. И мы прекрасно знаем, как это происходит в той же Чечне. То есть, молодых людей, изобличенных в недолжных переписках, сначала увозят в тайные тюрьмы. Я только сегодня записывала молодого человека, который рассказывал, как его пытали в тюрьме в Аргуне, их там было 25 человек, а потом выдали на руки родственникам. То есть заставили звонить родственникам со стороны отца, и те приезжали, и не по одному, а по три человека, чтобы никто не мог скрыть. Понятно, что такие убийства есть.

П.К.: Что касается девушек — какая группа самая уязвимая? Это молодые незамужние, это разведенные?

С.В.: Тут нет такой выборки, потому что может быть кто угодно. Были случаи, когда сын убивал мать. И мотивом якобы было соображение чести, что вот она ведет себя недостойно. Будучи разведенной смеет, негодяйка такая, встречаться с мужчинами. Но я всегда, когда говорю с кем-то на эту тему, прошу иметь в виду, что многие известные нам так называемые «убийства чести» на самом деле совершаются с целью замаскировать собственные преступления в отношении женщины. Мы отлично помним историю, произошедшую в Дагестане, когда пропала молодая девушка. По-моему ей было лет 14 или 15. Вся семья её искала вместе с горюющим отцом, а потом, когда её нашли в канаве недалеко от их дома, отец пришёл с повинной, сказав, что вот он, бедолага такой, выяснил, что дочь ведет себя недостойно и вынужден был её убить. А оказалось, что девочка незадолго до гибели успела поговорить с тетей и рассказала, что отец растлевал ее лет с 9 лет, а с 12 — насиловал. И когда она сказала ему, что дальше это продолжаться не может, что она выходит замуж, и что она все расскажет, он её убил.

То есть, это всегда надо помнить — никакой чести тут и в помине нет. Это всегда наказание за непослушание, за то, что не молчит, за то, что смеет спорить. Вот в том же докладе с Сиражудиновой был приведен кейс, когда дядя убил племянницу, увидев ее с сигаретой. Ну какая тут честь, о чем вообще речь?

А так как нынешнее положение в обществе в целом по России и по Кавказским республикам в частности, поддерживает такую идеологию, поскольку наша страна медленно, но верно скатывается к традиционным ценностям, среди которых полное послушание жены и зависимость от мужа, то все эти тенденции подогреваются.

П.К.: Вы говорите, что общество скатывается. А как себя ведут государственные институты? Как себя ведут суды? Как себя ведет следствие?

С.А.: Прямо говоря, нужно чтобы было возбуждено дело. Ну как минимум. Для того, чтобы дело было возбуждено, нужно заявление от кого-то из родственников о том, что вот пропала девушка, и есть подозрение на убийство. А в большинстве случаев это происходит так, что собираются мужчины семьи и думают, что нам теперь делать, мужчинам семьи? Мы же не в состоянии защитить нашу девушку от каких-то наездов, обвинений и всего прочего. А давайте мы ее убьем, и тогда нам ничего не надо будет делать. Ни с кем не надо будет воевать, никому ничего доказывать, что он был не прав, не наживать себе врагов. И мы сразу, вот убьем, и сразу станем замечательные и обеленные в глазах общественности. Вот они идут и убивают ее, после чего они идут, предположим, к врачу и говорят: «Братан, сделай-ка нам справочку, что у нее в анамнезе куча заболеваний, несовместимых с жизнью и что умерла она естественной смертью». И, как правило, врач кивает башкой и делает нужную справку. Я, к сожалению, не могу называть имена, но я знаю села и знаю медицинских работников, которым приходилось это делать.

П.К.: То есть он вступает фактически в преступный сговор, становится соучастником?

С.В.: Совершенно верно. Он делает справочку. То же самое делает и участковый, он прячет глаза под фуражкой, потому что он там живет. Это же те самые ценности, которые он разделяет. Может, свою дочь он не убьет, но он понимает, да, так нужно. А как иначе? Другого выхода нет.

Н.Ж.: Это идеи, которые поддерживаются большинством в обществе?

С.А.: Очень многими. Во всяком случае, тут, знаете, двоякая штука — есть риторика общественная, а есть жизнь. Вот в реальной жизни люди оказываются зачастую намного благороднее, отважнее и мягче, сострадательнее. В жизни реальной они могут и помочь, но, когда идет обсуждение, они будут настаивать на самых радикальных мерах.

П.К.: Получается, и государство в этом плане тоже пытается закрыть глаза на средневековую практику?

С.А.: Ну, давайте не будем забывать, кто дает отмашку на то, что происходит в Чечне. Ее дают в Кремле. Иначе этого всего бы не происходило. Отмашка дана и на беззаконные аресты, и на убийства, и никакие процессы, ничего не меняется. Никто не машет красным флажочком, не говорит: «А ну-ка осади, братан. Сядь на место и веди себя по-человечески». Нет, Кремль закрывает глаза, значит, он открывает зеленую дорогу. То есть невозможно рассматривать Чечню без контекста России и того, что в ней разрешено именно Чечне. А то, что разрешено Чечне, хотят себе и другие.

Н.Ж.: В Кремле закрывают глаза, потому что понимают, что никак не могут на это повлиять или почему?

С.А.: Нет, потому что им выгодно, и это совершенно в рамках общего дискурса.

П.К.: У мрачного движения вниз, которое вы сейчас описываете, есть предел? Где мы можем остановиться, и как далеко, как глубоко нас унесет?

С.В.: Ну, я на самом деле сдержанный оптимист, и я полагаю, что до самого дна мы не долетим, потому что, в общем-то, его и нет. Надо все время что-то делать для того, чтобы камень не скатился еще ниже, чтобы он нас не придавил, надо его все время вталкивать на гору.

Н.Ж.: Света, а вы сейчас не на Северном Кавказе, вы вынуждены были оттуда уехать, да?

С.А.: Да, я была вынуждена уехать после того, как в нашу квартиру вломились объединенные отряды дагестанских и чеченских полицейских и гражданских лиц, забрали из нее Халимат Тарамову. И завели на нас дело по сопротивлению полиции и очень пытались организовать дело о похищении, насильственном удержании, насильственному зомбированию и чему-то еще такому. И мы сочли правильным уехать на какое-то время. Но я там родилась, там мой дом, и, конечно, я туда вернусь, куда я денусь. Там моя мама, там моя квартира, в ней мои шляпки. Там моя жизнь, я все равно там. И, хотя я сейчас вынуждена работать в отдалении от того места, где должна находиться, но так сложилось, что я примотана к Дагестану по факту рождения и по факту того, что я там на своем месте.